— Знаете, если бы угрожали какому-нибудь городу или региону моей многострадальной Родины — неважно, это Донецк, Киев, Одесса или любой другой город — я был бы там.
Поэтому в Донецк приехал не потому, что это Донецк, хотя Донецк я люблю. У меня тут жена и ребенок. У меня тут друзья-байкеры. Я всю жизнь приезжал к ним на слеты. Нас с ними связывают теплые чувства. Просто когда Киев… точнее, те, кто захватили мой город, сделали его заложником ситуации… они же и сожгли людей в Одессе 2 мая. Высшие чины государства, с которым я сейчас воюю, помните, тогда сказали, что майские шашлычки удались. Я посмотрел, как отреагировали на это многие киевляне… это их не возмутило.
Тогда я понял, что город еще не готов. Они забыли, что если мужчины не идут воевать, то война приходит в их дом. Я хочу, чтобы в мой киевский дом война пришла, но только война освободительная. Это и стало главной причиной моего приезда в Донбасс. Именно здесь я защищаю свой родной город — Киев. Защищаю от этой хунты, которая захватила власть в моей стране.
— Как вы вступили в донецкое ополчение после приезда в Донецк?
— Да все просто. Сначала в Интернете я увидел объявление Игоря Ивановича Стрелкова, что нужны танкисты, а моя воинская специальность — командир танка. Я больше тридцати лет тому назад, еще в советские времена, служил в Южной группе войск. В Венгрии на границе с Австрией и Чехословакией. Это 1984-86 годы.
— Мне о вас рассказывали, что после того, как вы получили танк, то вместе с ним заняли какую-то позицию, с которой хорошо можно было бить по украинским танкам, но в то же время эта позиция хорошо простреливалась врагом. Вас за это даже окрестили камикадзе. Кто-то якобы хотел вам рацию передать, но его отговаривали со словами: мол, зачем ему рация, если жить ему осталось день-два. Это правда?
— У молодой Республики не было тогда достаточно вооружения. Не было достаточно танков. Не было достаточно качественных средств связи в отличие от украинцев, которых обеспечивала Америка и вся эта натовская мразь. У нас же этого ничего не было. Танков у нас было очень и очень мало.
Если на сегодняшний день я со своим батальоном могу держать участок до 150 км, то тогда (год назад) я одним таком мог держать 15 км. Понятно, что я несколько преувеличиваю, но у моего танка Т-64А тогда был сектор обстрела 5 км, и я держал эти 5 км. Этот танк был динозавром. Это прародитель всех современных танков. Это анахронизм еще тот. Он вообще без какой бы-то ни было защиты. Но зато на нем стояли механизм заряжания, зенитный пулемет и 125-мм пушка.
Это был очень активный участок. Тот, кто знает, что такое Саур-могила и легендарный 43-й блокпост, те знают, о чем я говорю. Вот это и был мой участок.
— Сколько в вашем танке было человек помимо вас?
— Трое. Двое бывших танкистов и один механик, который отработал 25 лет на теплоходах. Мы последнего, естественно, подготовили.
— Где был первый ваш бой?
— Под Саур-могилой. Мы стояли на Первомайке. Это сразу около 43-ого блокпоста. Он принял на себя весь удар. Там, между Димитровкой, Марьинкой и Степановкой стояли враги. Димитровка была в окружении. Получается, что в Марьиновке и в Степановке они формировали свои танковые колонны и уходили на Латышево. Туда вела единственная дорога. Вот этот участок я как раз и держал. В упор с ними встречался 43-й блок пост, а я работал по флангам. Мой сектор обстрела был — фланги. Укропы выходили огромными колоннами, вступали в бой с 43-й блокпостом, и пока он оттягивал на себя внимание, я бил по ним. Спереди у танков броня достаточно мощная, а вот с боку нет.
Я прекрасно отдавал себе отчет, что воевать с украинской регулярной армией тяжело. Меня попросту порвут в первом же бою. Поэтому я выбрал тактику чеченцев. Они работали как снайпера. Снайпер окапывается. У него есть основная позиция, запасная, продумываются пути отхода. Для своего танка я избрал ту же самую тактику. Я врыл копанеры, сам врылся в землю. Залез в зеленку и как все снайпера ждал удобного момента.
Когда противник работает и прорывается через наши блокпосты, я просто «стригу» машины, которые отстают. Как хищник. У любой машины есть мертвая зона. Особенно у танков. Я просто жду того момента, когда они проезжают мимо меня. Когда они меня уже не видят, я их просто расстреливаю в «затылок». Сначала последнего, потом предпоследнего и так далее.
Первый свой бой я очень хорошо запомнил.
— Почему?
— Потому что с одной стороны было жутко страшно. В шедшей мимо нас колонне было около двух батальонов. Это около 100 машин — танки, командно-штабные машины и заправщики. И все это под прикрытием пехоты. Естественно, у меня все внутри опустилось и похолодело — ну, куда мне с ними воевать.
На 43-м блокпосту, который защищала бригада Стрелкова, украинские танки развернулись и стали работать по нему, а за их спинами стали проходить остальные машины из колонны.
У меня с одной стороны — пол отделения пехоты и мой танк и все. А с другой стороны удар на себя принимает 43-й блокпост. Украинцы красиво атаковали и страшно. Они действовали по тактике наступления — как прикрывать колонны. Укропы делали все правильно. Ребята на 43-м блокпосту герои, потому что весь удар они принимали на себя.
Укропы боялись соваться в нашу сторону. Я просто постоянно менял позиции, и укропов сложилось впечатление, что у нас тут много танковой техники. Поэтому они не рисковали идти в нашу сторону. У командования укропов сложилось впечатление, что у нас тут стоит крупная группировка. Дорога же была одна, и укропы постоянно на ней теряли свою технику.
Моя задача была прикрывать Снежное и не выявлять свою позицию. Это был конец июля. Тогда мы как раз держали оборону, и тогда наше наступление еще не началось. Наша задача заключалась в следующем — отрезать противника от Марьиновки. От терминала. Они перекрывали нам границу. Мы украинцев отжимали от границы. И когда мы их отжали в Марьиновке от терминала, тогда стало можно спокойно завозить технику.
После этого мы спокойно выбили противника из Степановки. Потом потихонечку подобрались к Саур-могиле. Отогнали противника от нее.
Потом пришел другой приказ. Противник выдвинулся колоннами на Донецк, и мы выдвинулись на Донецк.
— Сколько вы подбили техники в первом бою?
— Одну беэмпеху и сожгли один топливозаправщик. Это хорошо, потому что танки жрут очень много топлива. Я прекрасно понимал, что без топлива они далеко не уйдут. Поэтому надо было уничтожать топливники.
Укропы где-то в поле встанут, наша разведка донесет, а наша артиллерия все колонны и сожжет.
У меня была интересная позиция — на пригорочке. Я каждый день, когда наступала ночь, выходил с пластиковым креслицем, держал в руках чашку кофе. Я видел, как наши «Грады» работали по позициям, где стояли укропы. Видно, как наши «Грады» отработали, и куда полетели «карандашики», и куда они легли.
— Ад был страшный, наверное?
— Ад был просто… Везде ад был. В поле, куда ушла колонна и стала там… Я видел, как она горела. Наша разведка красиво отработала.
Нужно вам сказать, что Игорь Иванович тогда великолепно работал. Все командиры выполняли его приказы. Все работали, как часики. И это, несмотря на то, что у нас не хватало боеприпасов и техники. Ребят, которые до этого воевали, было очень мало. Мы-то понадеялись, что шахтеры встанут. Но они-то не встали. Поэтому воевали те, кто, как и я, пришли со стороны.
Конечно, и донецкие мужики оказались с яйцами. Вот так мы и воевали.
— А как у вас стали появляться танки? Вы их отжимали у украинцев?
— Да. Вот так расстреливаешь колонну. Есть танки, которым сразу отрывают башню. Они уже восстановлению не подлежат. А есть танки, которому «гусянку» сбил. Экипаж его в страхе бросил и убежал вместе с отступающими. Мы ночью подъехали, накинули к этой «гусянке» пару треков. Наш механик прыгнул в танк, и мы его отогнали к себе, «на район». За месяц пока мы стояли около Саур-могилы, мы отжали 4 укроповских танка. Это были Т-64 БВ. Это те танки, на которых сейчас воюют укропы. Они были выпущены на харьковском танковом заводе имени Малышева. Великолепные танки. На них я служил более 30 лет назад. Я влюблен в эти танки. Они у нас до сих пор в строю.
Сейчас у нас уже есть Т-72. Это уже более модифицированная модель.
— А где вы их взяли?
— У укропов. Только на других участках фронта.
— Виталий, насколько я знаю, согласно минским договоренностям тяжелое вооружение должно быть отведено от линии фронта. Например, 120-мм минометы. Насколько я понимаю, танки также являются тяжелым вооружением. Они отведены?
— У нас 125-мм орудия, и поэтому мы выполняем условия минских договоренностей. Как бы мы не плевались, как бы мы не ненавидели тех, кто отдает эти приказы, мы, военные люди, мы выполняем приказ.
Нам трудно, потому что «отдать» 15 км своей земли трудно. Мы ведь их в наступлении брали. Там каждый метр полит кровью наших ребят. Как это отдать противнику эту территорию или отвести от нее технику?
Отвести технику — означает отвести ее от населенных пунктов. А укропы не церемонятся. Они минские договоренности не выполняют. Они тупо расстреливают наши позиции, с которых мы ушли. А там, как правило, населенные пункты. Поэтому от их обстрелов страдают мирные жители.
А ведь в эти населенные пункты вернулись дети.
— Вы говорили, что после боев в районе 43-ого блокпоста вы получили приказ вернутся в Донецк.
— Нет. Мы сначала повоевали под 43-им, потом освободили Степановку. Потом вышел приказ стать под Саур-могилу. Это уже были августовские бои. Тогда Саур-могила переходила из рук в руки. Мы знали очень хорошо тактику укропов, потому что они воевали по уставу. А вот они нашу тактику не знали. Мы тогда ведь еще были ополчением, а не армией.
Как правило, укропы работали ночью. Выключали габариты, и только по включенным двигателям их было слышно. Их характерный звук ни с чем не перепутаешь. Его очень хорошо слышно. К тому же они включали ближние габариты и забывали, что они все равно хорошо видны. Это знаете, как закуришь ночью, а огонек сигареты видно на 2 км.
Там, в районе Саур-могилы, было четыре дороги. Включаешь дальномер. Выставляешь метраж участков, по которым ты работаешь. У такого участка он такой, у другого — такой-то.
Ночью идет колонна. И ты приблизительно знаешь, какая дистанция до противника. А когда происходит взрыв, когда взрывается БК, пожар все пространство вокруг себя освещает. Ты сделал взрыв фугасом, а оно взяло и все осветило. Утром, когда все светает, ты видишь результаты своей работы.
— Мне говорил Захарченко, что по результату летних боев с применением танков даже вносятся коррективы в армейские уставы. Например, появляются разделы «Применение танков в степи».
— Не знаю, говорить ли вам об этом или нет, потому что это моя субъективная оценка. Недавно нас, командиров батальонов, вместе с заместителями собирали на сборы. Собралось все командование, и нам демонстрировали танковое наступление. Взвод в наступлении, рота в наступлении, батальон в наступлении. Да, это красиво. Это все, как в кино. Для картинки.
Видеть все это для меня, для человека, который провоевал тут весь прошлый год… могу сказать, что это все вчерашний день. Так танки наступали, извините, еще во Вторую Мировую войну. Вот они развернулись, идут, приехали, потом огневой вал. Но, вы меня извините, у противника оружие за последние 50 лет изменилось. Мы ведь уже сейчас воюем оружием 21, а не 20 века.
Поэтому все, к чертовой матери, надо менять: время подачи команд, время доведения задач перед личным составом. Сейчас все это надо сокращать, потому что секунды иногда решают исход боя.
А нам просто показывали шоу. Я не понимал, что я там делаю. Чему нас учат? Неправильно воевать. Я точно знаю: нам показывали, как неправильно воевать. Я обычный майор, а там генералы были. У них головы умные. Они же знают, как все это делать.
Современные условия войны кардинально изменили тактику боя.
— Так вы считаете, что в современных условиях не может быть танкового наступления?
— Нет, не так, просто танки не могут сами воевать. Танки должны всегда идти под прикрытием. Самое главное — у нас нет авиации, которая могла бы нас прикрывать с неба, а у укропов она есть. У нас нет вертолетов, а у укропов они есть. У нас нет ПТУРов самонаводящихся, а у них есть. Он выстрелил по моему танку и спрятался, а снаряд меня сам нашел. И чтобы я не делал — моему танку смерть.
— И как же в таких условиях воевать?
— Вот. Вы сейчас, наверное, обратили внимание, что на Красной площади в Москве был великолепный парад. И там были танки последнего поколения — «Артматы». У них уже есть системы, которые сбивают ракеты на подлете.
Я говорил со специалистами, которые видели эти «коробочки», они говорят: да, это уже танки 21 века.
— Что же вам тогда помогает побеждать украинцев, если у вас танки всего лишь 20 века?
— Мы воюем на русской земле. Нам помогают русские боги. За нами Правда. Мы знаем, за что мы воюем. Они нет. Вот их берешь в плен и спрашиваешь: ты чего сюда пришел? Он стоит и смотрит на тебя: мэнэ напугалы, мэнэ прыгналы, далы в рукы автомат, сказалы воюй.
Нас не волнует, как тебя сюда пригнали. Ты взял в руки оружие, и ты поэтому для меня преступник. У меня есть нравственное оправдание, чтобы тебя уничтожить. Но я не испытываю радости от того, что мне приходится уничтожать таких же русских людей, как и я.
Раньше мы были одной страной, все болели за сборную Украины, но после 2 мая Украина для меня перестала существовать.
— В боях в Иловайском котле принимали участие?
— Я нет, а мои мальчишки — да. У меня в тот момент было другое задание.
— А в Дебальцево?
— Да. Я вам скажу, что экипаж танка из нашего батальона, который участвовал в тех боях, представлен к высшему званию Республики — Героев ДНР.
— Вы верите в Минск-2? Война дальше будет?
— Вы понимаете, тут, на этой территории, воюют Россия и США. России один Луганск и Донецк не интересны. Когда Яценюк сказал, что на Донбассе воюют российские танки, то ему ответили, если бы сюда вошли российские танки, то они остановились бы только под Лиссабоном. Вот это мне нравится.
Беседовал Александр Терехов-Круглый
