В эти дни Россия прощается с Валентином Распутиным. Редакция Украины.ру обратилась к писателям, живущим на Украине или на бывших украинских территориях, с просьбой рассказать, кем для них был этот писатель.
Ян Таксюр (Киев), поэт
Что мне всегда было близко в Валентине Распутине, так это то, что этот человек существовал в литературе и обществе вне конъюнктуры даже тогда, когда писатели-деревенщики не были обласканы начальством. Распутин всегда оставался самим собой. Он не стеснялся говорить о том, что любит свою родину, что для него важны некоторые вещи, которые связаны с его народом. Он не стеснялся говорить о том, что он русский, когда это не очень приветствовалось.
Мне импонировало то, что даже в условиях либерального давления или коммунистически-интернационального давления этот человек был тем, через кого русский народ говорил с этим миром. Это мне всегда в нем импонировало. Он понимал, что у него есть враги или какая-то часть людей, которые его ненавидят, но он все-таки шел своим курсом.
Он обращался к христианским ценностям, не будучи воцерковленным человеком. Я не знаю его биографию, он, наверное, был советским человеком, но поскольку душа у него была христианской и поскольку русская литература всегда была христианской, то его лучшие вещи были христианскими.
Станислав Минаков (Харьков), поэт
Валентин Распутин шире собственно Российской Федерации, в рамки которой его пытаются втиснуть. Он писатель Русского мира. А Украина — Малая Русь — является частью Русского мира.
Распутин поднимал проблемы малых дерень, затопляемых большими реками. Такие же проблемы были и у украинских сел, затопляемых водами Днепра.
Конечно, малороссийское село отличается от сибирской деревни, но проблемы у них одни и те же. Не случайно повесть «Прощание с Матерой» получила всемирный резонанс.
Все говорят о Нобелевской премии, которую Распутину не дали, но она ему не нужна была. Если и нужна была, то только в политическом смысле: еще один русский, чрезвычайно талантливый русский писатель мог бы ее получить, и привлек бы внимание к лицу России и к лицу русской уходящей деревни, русскому духу и русской душе.
Лично для меня из всей этой плеяды писателей-деревенщиков были близкими Распутин, курские прозаики — Константин Воробьев и Евгений Носов, алтаец Василий Шукшин. Может, кто-то назовет еще Виктора Астафьева, Федора Абрамова и Василия Белова, но для меня этот ряд начинается именно с Валентина Распутина, хотя он был моложе фронтовиков Воробьева и Носова.
Меня его повести — «Деньги для Марии», «Последний срок», «Прощание с Матерой», «Живи и помни», «Уроки французского», «Что передать вороне?» — просто перевернули и сделали другим человеком.
Я родился в Харькове, рос в Белгороде, но из меня городского человека проза деревенщиков, прежде всего, проза Распутина, сделала русского человека.
Всеволод Непогодин (Одесса), писатель
Валентин Распутин ценен, прежде всего, как носитель незамутненного глобализацией сознания, умевший создать свой особый мир на бумаге. И пускай этот мир не был красочным и ярким, но он был самобытным и, безусловно, нужным для потомков. Одним живым классиком стало меньше. Светлая память.
Ганна Шевченко (Енакиево), поэт и писатель
Греческое название пирита — «камень, высекающий огонь». За что можно любить эти кристаллы? За то, например, что они вызревали в древних хребтах на высоте восемьсот метров над уровнем моря. Вот, что пишет Валентин Григорьевич о своем детстве: «Голод в тот год еще не отпустил, а нас у матери было трое, я самый старший. Весной, когда пришлось особенно туго, я глотал сам и заставлял глотать сестренку глазки проросшей картошки и зерна овса и ржи, чтобы развести посадки в животе, — тогда не придется все время думать о еде. Все лето мы старательно поливали свои семена чистой ангарской водичкой, но урожая почему-то не дождались или он был настолько мал, что мы его не почувствовали». Ушел одаренный человек, самородок, а мы остались. Мне всех нас очень жаль.
Игорь Лесев (Киев), писатель
Валентин Распутин точно не был «моим писателем». Ассоциации он больше вызывает с Михаилом Пришвиным, которого заставляли читать еще со школьной программы, и которой решительно вызывал оскомину со всеми этими охотничьими рассказами, «матушкой-землей» и «возвращением к истокам». Такая литература обречена быть классической, и Распутина (наверняка, заслуженно) и обрекли классиком. Также как в украинской традиции почвенников есть свои деревенско-сельские классики, которых никто из современного поколения не читает, но о которых принято говорить с придыханием — Кулиш, Нечуй-Левицкий и пр.
Лично для меня Валентин Распутин запомнился больше, как общественный деятель, занимавшийся (и достаточно эффективно) противодействием загаживанию Байкала и в целом, Сибири.
Платон Беседин (Севастополь), писатель
К сожалению, не знал, не видел Валентина Распутина лично. Со многими — теми, с кем хотел и не хотел тоже — в литературном мире мне так или иначе удалось пересечься. А вот с Распутиным не получилось. Хотя очень желалось, алкалось.
И всё же, когда меня спросили в блиц-интервью, каким он был, попросив дать определение — о, эта извечная журналистская страсть к дефинициям, — я, не задумываясь, ответил: «Настоящим». Настоящим писателем в ненастоящем мире.
Сейчас, когда прочитаны тысячи книг, жалею, что начинал не с прозы Валентина Григорьевича. Не с его «Живи и помни» или «Прощания с Матёрой». Тогда в 90-х на полках книжных в моём родном Севастополе лежали другие произведения — переводные и постмодернистские. И это тоже симптом, и это тоже паззл общей мозаики, не нашей, не нами сделанной.
Сие, безусловно, не означает, что Распутин был вне круга чтения. Нет, его издавали, к нему прислушивались, ему давали премии. Но скорее по инерции, для отчётности. Он во многом был не только литератором, но и общественным, политическим деятелем. Но, похоже, в отличие от того же Солженицына чувствовал себя в этой роли не слишком уютно.
Распутин вообще, говорят, был скромен. В том числе и от того, наверное, он несколько «выпал» из литературного контекста. Большие и маленькие книги как почётные знаки, конвертированные в миллионы рублей, раздавались другим. Да и полки заваливались любой дрянью, но не произведениями Валентина Распутина.
По-своему это насколько печально, настолько и логично: в уродливой пародии на капитализм, в искривлённом парадайзе, инфицировавшем Россию, таким людям не находилось нужного места. Страна — этот постсоветский голем, истыканный нефтегазовыми трубами — выплёвывала их, оставляя вне трендов. Распутин сам по себе, Россия, которую он так любил (простенькое словечко, но в данном случае весьма точное) — сама по себе. Они пересекались, конечно, но не так, чтобы плотно, не так, как надо. Не Распутину надо — России.
Прозу Валентина Григорьевича, по традиции, относили к деревенской, определив ему роль флагмана, знаменосца. Такой же подход использовали по отношению к умершему в прошлом году Габриэлю Гарсии Маркесу, коррелируя его с латинским «магическим реализмом».
Отчасти оно верно, конечно. Однако скорее это тот случай, когда писатель без течения просуществует, а вот течение без него — нет. И таково, собственно, одно из доказательств величия: когда писатель, перерастая явления, направления, тренды, возвышаясь над ними, воздвигает себе тот самый «нерукотворный памятник, к которому не зарастёт народная тропа». С Валентином Распутиным произошло именно так. И слава Богу.
Думая о нём сейчас, после смерти, вспоминаю слова из песни украинской группы «Тартак»: «Він пройшов крізь вогонь, переплив через воду — все заради вітчизни, заради народу. Із мільйонами інших він пішов воювати — усі полягли, а він лишився стояти. Та одразу ж поглине пафосна лава, понавісять медалі, кричатимуть: "Слава!…»
Да, так, конечно же, будет. От законов рыночной экономики не убежать, не скрыться. Того же Маркеса всегда читали активно, а после смерти — он в принципе номер один по продажам. Вот только, думаю, с Валентином Распутиным так не выйдет. К счастью или к сожалению. Его имя, его прозу нельзя коммерциализировать. Это вопрос честности, подлинности, в том числе и после смерти.
Да и читатель, народ, пожалуй, что не откликнется. Тот самый народ, который когда-то был самой читающей нацией в мире, а теперь безнадёжно отстал от стран «загнивающего, бездуховного Запада».
Впрочем, это уже не проблемы Валентина Григорьевича.
Это проблемы народа. И диагноз.
Возможно, дай Бог, со временем что-то изменится, сдвинется; плиты российского бытия начнут движение, организовавшись единственно верно. И вот в этом жизненно важном процессе уроки русского Валентина Распутина будут как никогда кстати.
Андрей Дмитриев (Харьков), поэт
После ухода большого писателя неизменно обнаруживаешь: с его книгами всё в порядке — непорядок с нами. Тревожные сигналы Валентина Рапутина были верными, независимо от того, какие из них услышаны, а какие проигнорированы. Сейчас мы обнаруживаем, что у человека, прожившего достойную жизнь, всё в порядке и с послужным списком, и с архивом. Всё в порядке было и с экранизациями произведений Распутина: будь это давний фильм Ташкова «Уроки французского» или недавняя картина Прошкина «Живи и помни». Мы видим, как подвержены распаду представители другого поколения-лагеря-стаи, которые писали друг другу стихотворные посвящения о таких «аспектах социокультурной ситуации» как: «с кружком бордовым от «Агдама» роман «Прощание с Матерой».
Меня не удивляет, что их уделом стало захлебывание от злобы или блевотины. Меня не удивляет, что эти люди радовались прилёту «доброго Бэтмена» 26 мая, когда в результате авиаудара по Донецку погибли женщина и подросток-парковщик. Большой прозаик оставляет читателю как завет «Последний срок», а не «Трепанацию черепа». Наверное, самая непрочитанная повесть Валентина Распутина — «Дочь Ивана, мать Ивана». На многочисленных фотографиях женщин Донбасса мы видим сейчас эту «дочь Ивана, мать Ивана».
