Сейчас мало кто не согласится с суждением, что представительская демократия со всеобщим избирательным правом переживает глубокий кризис. Ибо только кризисом можно объяснить то, что угрозой демократии объявляются демократические институты, а способом спасения демократии видится их отмена или, хотя бы, приостановка.
Собственно, происходит такое не первый раз, но именно сейчас кризис носит характер не политический (как было, например, в межвоенной Европе или во времена маккартизма), а системный – социально-экономический.
Современная демократия появилась в Европе в начале XX века и была функцией индустриального способа производства и армий мобилизационного типа. Не напрямую, разумеется, но косвенная связь прослеживается достаточно чётко.
Индустриальное производство и мобилизационные армии приводили к созданию более или менее постоянных коллективов, связанных производственной (служебной) дисциплиной и общими интересами. Это создавало условия, при которых люди могли предпринимать достаточно эффективные коллективные действия, направленные на защиту своих прав.
На практике это означало, что люди могли отказаться от работы и/или от армейской службы, что ставило под вопрос положение и даже существование тех или иных элитных групп. При этом, люди был способны на такие действия только в локальном, но не в глобальном масштабе, что создавало условия для ведения переговоров и получения определённых уступок – ведь под удар каждый раз попадала отдельная элитная группа, становясь при этом жертвой конкуренции со стороны других элитных групп. Судьба монархических империй в Первой Мировой войне достаточно показательна.
Уступки эти, в комплексе, привели к появлению современной представительской демократии со всеобщим избирательным правом. В рамках этой системы народные массы получили инструменты косвенного влияния на поведение элиты, а элиты – значительно более обширный арсенал инструментов влияния на поведение народных масс.
(Тут вспоминается история конституционной реформы на Украине – по Конституции 1996 года президент имел гораздо больше административных полномочий, чем по Конституции 2004 года. Однако последняя давала несравнимо большие политические возможности, в результате чего почти все президенты, работавшие в рамках это модели, имели большую власть, чем Леонид Кучма на пике своего влияния. Исключением стал Виктор Ющенко, не представлявший, как и, главное, зачем пользоваться имеющимися политическими возможностями).
Однако, развитие средств производства, которое ослабило позиции элит, позже эти позиции усилило. Рост производительности труда, механизации и автоматизации привёл к появлению экономической модели, названной "постиндустриальной".
Если говорить о производстве, то в новой модели такого большого числа предприятий с большим количеством работников было не нужно. В промышленности и сельском хозяйстве погоду делают крупные корпорации и холдинги, у которые собственные методы коммуникации со своими рабочими. Между народными массами и государством появляется "прокладка" более надёжная, чем администрации отдельных предприятий.
Малый же и средний бизнес, на который в либеральной модели принято молиться, ибо оно производит стопятьсот процентов ВВП, на самом деле нужен только как резервуар для утилизации невостребованной корпорациями рабочей силы. В реальности он ничего кроме процентов ВВП не производит. Эффективность его объясняется тем, что ВВП придуман именно для того, чтобы малый бизнес его производил. Не удивительно, что лидерами по ВВП на душу населения являются страны, производства в общем-то не имеющие.
Новой эпохе соответствовала и новая модель армии – профессиональная, вооружённая высокотехнологическими средствами, при этом – небольшая по численности. Весьма эффективная, как представлялось, в борьбе с разного рода повстанцами.
В этих условиях национальные элиты от народных масс уже не зависели, поскольку возможные забастовки на производствах касались интересов корпораций и купировались ими же, а большое число солдат было просто не нужно.
Естественным образом, это всё привело к деградации демократических институтов. Собственно, "цветные революции" и позднейшая "молдавско-румынская модель" были не только способами держать в подчинении колонии, но экспериментами в поисках новых форм государственного управления для центров неоколониальных империй.
Судя по всему, результаты не вдохновили – "цветные" модели использовались только как политтехнологический инструмент (делать майданы постояннодействующими центрами власти никто не стал, хотя такая возможность изначально декларировалась), а молдавско-румынский опыт оказался узкоспециализированным (попытка его зеркального использования в США, со ставкой на мигрантов, повторного прихода к власти Трампа не предотвратила).
Ну а потом началась СВО и… появилась новая реальность.
Первое, о чём мы уже писали – внезапно оказалось, что массовые мобилизационные армии вовсе себя не изжили. Напротив, был продемонстрирован тип конфликта, в котором маленькая профессиональная армия нефункциональна. Нужно нечто большее, пусть и далёкое от численности армий двух мировых войн.
Собственно, первые подозрения появились ещё во время АТО – ВСУ, какими бы забитыми они ни были, должны были в 2014 году подавить повстанцев Донбасса. Но не смогли. Тогда это вызвало удивление у автора, но всё же можно было делать скидку на то, что и ВСУ не вполне соответствовали представлению о маленькой профессиональной армии, и ополчение Донбасса было не совсем ополчением за счёт "отпускников". Оказалось, что всё сложнее.
Второе касалось производства. В рамках концепции маленькой профессиональной армии ставка делалась на сравнительно небольшое количество высокоточных боеприпасов и высокотехнологичных боевых машин. В реальности потребовались тонны "чугуния", танки второго и даже первого послевоенного поколения – вполне адекватными для решения стоящих перед войсками задач. Сокращённое военное производство не справлялось ни с выпуском высокотехнологических вооружений, ни с выпуском "чугуния".
Радикально сокращённые после 1991 года военные производства начали расширяться – вплоть до закрытия ТРЦ и возвращения их зданий под цеха оборонных заводов в Ижевске. Но даже и в этих условиях оказалось, что ВПК ЕС и США не способен в короткие сроки восстановить производство, необходимого для снабжения одного единственного локального конфликта.
Самая удивительная трансформация произошла с малым бизнесом, который, как внезапно оказалось, может производить не только проценты ВВП, но и жизненно необходимую военную технику и снаряжение, номенклатура и характеристики которых постоянно меняются (крупные производства за потребностью фронта просто не успевают).
То, другое и третье в принципе меняет политическую ситуацию не только в отдельных государствах, но и в мире в целом – народные массы вновь оказываются субъектом государственной политики, а это может означать возвращение влияния демократических институтов.
Это, разумеется, "регресс" – в том смысле, что "прогресс" предполагал сворачивания демократии. Но счесть такой "регресс" негативным явление как-то язык не поворачивается.
Разумеется, только этим изменения в мире не ограничиваются. Важным фактором становится формирование многополярного мира, трансформация глобального рынка товаров и услуг, а главное – размежевание единого коммуникационного пространства и всё более широкое введение цензуры (парадоксальным образом запрос на неё растёт по мере роста запроса на институционализированное влияние народных масс). Однако и во всех этих моментах мы наблюдаем условный "регресс", пусть называть его позитивным уже и не хочется.
В общем, мир меняется совсем не в ту сторону, которая выглядела мейнстримом ещё недавно. Неблагодарная сфера – социальное прогнозирование…
О ситуации с демократией на Западе можно прочитать в материале Олега Хавича "Конрад Рэнкас: Фикции западной либеральной демократии пришёл конец".