Перед началом Первой мировой войны во Львове (тогда Лемберг), столице австрийской провинции Галиция и Лодомерия (Галичина и Владимерия, т. е. Волынь), проживало более 206 тысяч человек. Среди них было около 105 тысяч поляков, 57 тысяч евреев и 39 тысяч русинов-украинцев. Потому, когда 1 ноября 1918 года части Украинских сечевых стрельцов (созданные из русинов-украинцев подразделения австро-венгерской армии) захватили основные административные и инфраструктурные объекты Львова, серьёзно опереться на местное население они не смогли.
Львов, столица провозглашённой в тот день Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР) был, мягко говоря, не украинским городом.
При этом, по свидетельствам современников, значительная часть украинских военных пребывала в такой эйфории после захвата власти, что сразу после этого почти половина личного состава разбрелась по домам. А оставшиеся в казармах и на боевых постах солдаты и офицеры УСС просто не знали Львова — ведь не были его уроженцами и жителями.
Неудивительно, что уже 2 ноября восставшие львовские поляки заняли центральный железнодорожный вокзал, 3-4 ноября под контролем польских сил оказались районы Политехники, Собора Святого Юра, костёла Св. Елизаветы, главпочтамт и казармы на Цитадели, а также аэродром на Левандовке с двумя австрийскими самолётами.
После неудачных контратак УСС к 5 ноября во Львове закончились хаотичные бои, и в городе была сформирована линия фронта между поляками и украинцами.
Хотя командование УСС прекрасно знало, что поляки готовят переброску во Львов подкрепления по железной дороге, но реальных действий по сооружению линии обороны не предприняло. Потому, когда после обеда 20 ноября пять эшелонов с польскими регулярными войсками въехали на главный вокзал Львова, и утром 21 ноября 1918 года польские войска четырьмя колоннами — двумя фланговыми, и двумя в центре Львова — начали наступление на позиции УСС, итог битвы был предрешён.
Несмотря на двукратный перевес украинцев в живой силе, до конца дня польские подразделения, наступавшие по флангам, фактически окружили Львов, а находящиеся в центре города продвинулись настолько, что иногда оказывались в тылу украинских войск.
Командование УСС, опасаясь окружения своих войск во Львове, в ночь с 21 на 22 ноября приказало отступать.
В 5 часов утра 2 ноября 1918 года отряд поручика Абрахама занял площадь Рынок и ратушу Львова. Абрахам лично сорвал со шпиля над ратушей жёлто-синий флаг, установленный 1 ноября, и поднял бело-красный флаг Польши. Впервые после 1772 года, когда произошёл первый раздел Речи Посполитой, Львов оказался в полном распоряжении поляков. И чем же они первым делом занялись?
Многие знают ответ: стали грабить магазины львовских евреев, а самих евреев — пытать, насиловать и убивать, а также сжигать их дома, предварительно ограбив.
Ограбление ювелирного магазина семьи Циппер (Zipper) крайне символично. Это был самый большой во Львове такой магазин, известный всей Галичине и за её пределами. Отряд поручика Абрахама сразу же выставил перед ним охрану. Но вовсе не для обеспечения неприкосновенности частной собственности. Они не допустили других к этим сокровищам. Они хотели первыми украсть золотые часы и украшения — и они это сделали. Солдаты в польской форме в центре Львова, рядом с ратушей, подорвали ставни гранатами и вынесли из магазина Zipper все, что смогли унести.
Грабителей было легко опознать: на левом рукаве у них была чёрная нашивка с черепом. Право носить эту эмблему им предоставил капитан Чеслав Мончиньский, командующий обороной, а затем комендант Львова, тёмная фигура тех событий. Именно он отдал львовских евреев в руки своих подчиненных и толпы, жаждущей еврейской крови и имущества.
Как отмечает польский писатель Гжегож Гауден, автор книги «Львов: конец иллюзий. Рассказ о ноябрьском погроме 1918 года», когда в мире говорят о «погроме», то имеют в виду, что нападения на этническую, религиозную или классовую группу происходят с участием властей, с их одобрения или, по крайней мере, допускаются властями. Во Львове символом этого стали действия отряда поручика Абрахама на глазах толпы львовян.
Это была легализация насилия против евреев. Жаждущая крови толпа во главе с военными двинулась по улице Краковской в сторону Замарстынова, то есть еврейского квартала Львова, который 1-21 ноября находился в зоне контроля ЗУНР. При этом на самой Краковской не уцелел ни один еврейский магазин. Их хозяева зря звали помощь, при этом, как быстро выяснилось, им ещё повезло, если они просто выжили.
Речь шла не столько о мнимом сотрудничестве львовских евреев с украинскими властями, сколько о плодах польской националистической пропаганды. Она с конца XIX века безжалостно создавала образ еврея как «четвёртого захватчика» (наряду с Австрией, Пруссией и Россией, разделивших Польшу в 1772-1795 годах), врага тем более опасного, что он действовал изнутри.
Как писал через несколько дней после погрома венский еженедельник Neue Freie Presse, поляки считали, что проводят во Львове карательную экспедицию против предателей. «Польский народ хочет ничем не ограниченного господства в польском национальном государстве», — заключил австрийский журналист, который вынужден был воспользоваться псевдонимом MW.
При этом стоит отметить, что с самого начала польско-украинских боев в городе евреи Львова заняли нейтральную позицию по отношению к обеим сторонам. Они оказались между молотом и наковальней: если бы они поддержали ту или иную сторону, польская или украинская армия отомстит евреям в других городах и селах края. Таким образом, объявление нейтралитета было единственным вариантом для евреев.
Так, украинские власти Львова неоднократно предлагали видным представителям еврейской общины войти в состав правительства ЗУНР — но ни один еврей на это не согласился. Еврейская вооружённая милиция (200-300 человек во главе с бывшим офицером австрийской армии Зислером), которая патрулировала Замарстынов и прилегающие кварталы, демонстративно соблюдала нейтралитет. Позже это вынуждена была признать присланная из Варшавы комиссия МИД Польши под руководством Леона Хржановского и Юзефа Вассерцуга.
При этом были львовские евреи, сотрудничавшие с Польским национальным комитетом, и небольшое еврейское вооружённое формирование, которое напрямую поддерживало польскую сторону.
Упомянутый Чеслав Мончиньский в своей книге «Бои во Львове» написал, что еврейская милиция была «войском, объединившимся с украинцами, и сражавшимся под прикрытием нейтралитета». Мончиньский обвинял еврейские части в активном участии в боевых действиях, разоружении добровольцев, желающих пополнить ряды польских отрядов, и выдаче раненых польских повстанцев. Правда, никаких подтверждений своих слов военный не приводит.
При этом фактически именно Мончиньский отдал еврейский квартал на разграбление на протяжении 48 часов. Сам же он неоднократно утверждал, что никакого погрома во Львове не произошло, а были только «отдельные грабежи и случаи наказания враждебного населения».
В ходе начавшегося ранним утром 22 ноября погрома еврейского населения Львова имели место массовые грабежи и мародёрство (ограблено свыше 500 магазинов), были сожжены три синагоги и сотни домов, более двух тысяч львовских евреев оказались без крыши над головой.
Хотя польские комиссии делают акцент на том, что в погроме были задействованы выпущенные из тюрем ещё австрийскими властями «криминальные элементы», а значительная часть погромщиков в военной форме не имела права на её ношение, однако на самом деле в антиеврейских акциях приняли участие тысячи обычных львовян.
Как пишет Гжегож Гауден, за солдатами и бандитами следовали элегантные львовские женщины в шляпах и вуалях, которые вместе со слугами несли награбленное. Одна дама даже поскандалила с солдатом из-за того, что он взял слишком мало платьев из еврейского магазина. После ограбления магазинов погромщики отправились в еврейские дома и квартиры. Свидетель описывает, как польский унтер-офицер до потери сознания избил Якоба Блея, заставив его жену и детей смотреть на истязания.
«Грабили живых, с убитых снимали обувь и одежду. Свидетельства, которые я нашёл в архивах Львова, часто записаны простыми словами, многократно и без эмоций» — говорил Гауден в интервью польскому порталу Onet в августе 2019 года. По словам писателя, хуже всего то, что жители Львова, даже не принявшие участие в погроме, молчали, а само это событие было на много десятилетий вычеркнуто из сознания горожан.
Погром прекратился только через два дня после его начала по приказу командующего прибывшими во Львов регулярными польскими войсками генерала Болеслава Рои. При этом ситуация похожа на игру в «плохого и хорошего полицейского».
Генерал Роя ещё утром 22 ноября подписал приказ, которым предусматривалось введение в городе чрезвычайного положения и военно-полевых судов, и одновременно присвоил Мончиньскому звание подполковника. Последний воспринял это как по-своему, и на протяжении двух дней распоряжение генерала Рои игнорировал. Более того, 23 ноября на стенах львовских домов появилось обращение Мончиньского к горожанам, в котором погромщики поощрялись.
Только утром 24 ноября 1918 года, когда во Львов прибыли запрошенные генералом Рои дополнительные подразделения пехоты и уланов из Перемышля и Кракова, на улицы города массово вышли военные патрули и погром прекратился. Хотя было арестовано около 1600 человек, подозреваемых в участии в погроме, но большинство из них были вскоре освобождены.
В середине февраля 1919 года были предъявлены обвинения 79 подозреваемым, в том числе 46 женщинам и 8 польским военным. К тюремному заключению на срок от 10 дней до 18 месяцев были приговорены 44 человека, и лишь трое погромщиков были приговорены к смерти и казнены.
Количество смертельных жертв еврейского погрома во Львове оценивают по-разному.
Так, комиссия Хржановского и Вассерцуга написала о 150 убитых, Еврейский комитет спасения насчитал 73 жертвы, американская правительственная комиссия под председательством Генри Моргентау-старшего — 64, варшавский судья-следователь Зигмунд Рымович — 50. Чеслав Мончиньский же утверждал, что 22-23 ноября во Львове было убито 24 еврея, а 14 умерло позже от ран.
Львовский погром получил широкий международный резонанс.
Он, как и другие еврейские погромы на территории возрождённой Речи Посполитой, были одной из причин давления на польскую делегацию на Парижской мирной конференции. В Париже Польшу обязали гарантировать права меньшинств путем подписания специального Малого Версальского договора 28 июня 1919 года.
Но куда большие последствия этот погром имел для внутренней политики Польши, которая фактически отказалась быть государством для всех населяющих её граждан, независимо от их этнического происхождения.
Гжегож Гауден приводит в своей книге историю семьи видного львовского промышленника и яростного польского патриота Владислава Фельдштейна, который в 1915 году опубликовал обращение к международной общественности — с заверениями, что его соплеменники-евреи «в свободной Польше будут жить в достатке и безопасности».
Утром 23 ноября 1918 года Фельдштейн попытался попасть к Мончиньскому, умоляя прекратить зверства польских солдат, которые к тому времени подожгли синагогу на Старом рынке, но комендант города приказал выбросить его за дверь.
«События во Львове в ноябре 1918-го стали поражением таких сторонников ассимиляции, как Фельдштейн, который воспитал обоих своих сыновей горячими польскими патриотами. Один воевал в легионах Пилсудского, другой погиб на фронте в апреле 1919 года, сражаясь в рядах польской армии против украинских войск. Оба они обратились в католицизм. Позже то же сделали Фельдштейн и его жена, чтобы их похоронили рядом с сыном на Лычаковском — христианском — кладбище» — говорит Гауден.
По словам писателя, в те дни во Львове «пан Тадеуш убил Янкеля».
Эти слова — отсылка к крупнейшему произведению классика польской литературы Адама Мицкевича, эпической поэме «Пан Тадеуш», написанной в 1832-1834 в Париже. Её главный герой — шляхтич-патриот Тадеуш Соплица, но, кроме поляков, на страницах поэмы нашлось место и Янкелю — идеальному и символическому польскому еврею.
Янкель-Цимбалист, маэстро-самородок, человек с рыцарской душой и благородным образом мыслей, — искренний польский патриот. Он органически слился с «польским миром», предан ему всецело, и в годы разделённой Польши глубоко горюет по судьбе погибшего государства. Янкель — вдохновенный виртуоз, сохранивший облик старозаветного еврея, музыка его цимбал звала к подвигам…
Но 22 ноября 1918 года во Львове звучала другая музыка.
На рассвете того дня Мауриций Бачес, который жил в самом центре еврейского квартала Львова, услышал исполняемую на аккордеоне мелодию «Jeszcze Polska nie zginęła» («Ещё Польша не погибла»). На тот момент она ещё не была гимном Польши, но чётко символизировала приход во Львов польской власти. Польша действительно не погибла во Львове — по крайней мере, до сентября 1939-го, — в отличие от нескольких десятков львовских евреев.