«Ангел смерти витал над Одессой», — так описывал эти мгновения известный политический деятель Василий Шульгин.
Утром 28 января город облетела шокирующая новость: вчера вечером неизвестными убит начальник контрразведывательного отделения штаба войск Новороссии Георгий Александрович Кирпичников.
Газета «Одесские новости» так описывала произошедшее.
На квартире командующего войсками генерала Николая Шиллинга проводилось совещание, на котором присутствовал в том числе и Кирпичников. Когда после окончания совещания участники его стали разъезжаться, автомобили их на Лидерсовском бульваре останавливала группа лиц, одетых в военную форму. Группа эта выглядела как один из настоящих патрулей, участники ее имели фонари, которыми подавали правильные сигналы.
Первые автомобили были остановлены «патрулем», их пассажиры опрошены и отпущены. В одной из следующих машин ехал начальник контрразведки. У дома № 15 его автомобиль был остановлен сигналом, и «патрульные» спросили: кто едет? Кирпичников назвал себя.
Не удовлетворившись ответом, «патрульные» потребовали документы, удостоверяющие личность. Кирпичников в свою очередь потребовал документы у проверяющих. Документы их оказались в полном порядке — они были написаны на бланке Штаба обороны Одессы, снабжены печатью и подписями.
Во время обмена документами один из группы, одетый в форму капитана и объяснявшийся с пассажиром, пожелал убедиться, что перед ним Кирпичников, и осветил фонарем лица начальника контрразведки и его двух шоферов. Удостоверившись, что перед ним именно тот, кто им нужен, «капитан», держа в левой руке фонарь, правой стал стрелять в упор в начальника контрразведки. Другие «патрульные» также открыли огонь.
Кирпичников был убит пятью пулями — три из них попали в голову (все они были выпущены «капитаном»), одна — в грудь выше правого соска и еще одна — в руку. Стреляли также и в шоферов, один из них был убит, а второй после первого же залпа притворился мертвым. Выждав, пока убийцы выпустят все пули и начнут уходить с места преступления, выживший шофер поднялся и попытался преследовать убегавших. Ему удалось схватить одного из убийц за фалды шинели, но тот вырвался и все-таки скрылся.
Тела Кирпичникова и погибшего шофера Иванова были отправлены в морг при Евангелической больнице.
Представители администрации заявляли, что для поиска убийц принимаются все меры, этим делом заняты и судебные власти, и чины всех разыскных отделений. К следствию был привлечен ряд лиц, имеющих солидный стаж по судебному ведомству.
Газета «Единая Русь» отмечала, что, по имеющимся сведениям, Кирпичников в последние дни получал неоднократные предупреждения о готовящемся на него покушении, однако упорно не придавал этому никакого значения. Такое же предупреждение он получил и накануне убийства.
Следственными органами оперативно был произведен осмотр района, прилегающего к месту убийства, сделаны фотоснимки. Оставшийся в живых свидетель давал показания.
29 января тело Кирпичникова было перенесено в Спасо-Преображенский кафедральный собор, где установили почетный караул из офицеров штаба войск Новороссии. Здесь же состоялось и отпевание, при котором присутствовали родные и друзья покойного, многочисленные сослуживцы, представители военного и гражданского ведомств, во главе которых находились главноначальствующий Новороссии генерал Шиллинг, одесский градоначальник барон Штемпель, начальник одесского гарнизона, начальник Государственной стражи и другие важные лица. На гроб были возложены венки.
Похоронили Кирпичникова 30 января 1920 г. на одесском Военном кладбище.
30-летний Георгий Кирпичников был сыном известного филолога, профессора Новороссийского и Московского университетов Александра Ивановича Кирпичникова. Зоолог по образованию, окончивший естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, Георгий Кирпичников работал преподавателем в одной из московских гимназий. С началом Первой мировой войны он пошел на службу во Всероссийский земский союз, где и служил до 1917 г. Несмотря на свою приверженность социалистическим идеям, он оказался в антибольшевистском лагере.
После Октябрьского переворота Кирпичников перебрался в Киев, откуда уже во время оккупации Украины немцами переехал на Дон, где вступил в Добровольческую армию. Прослужив в ней некоторое время, Кирпичников был откомандирован в Отдел пропаганды. В конце 1918 — начале 1919 г. заведовал военно-политическим отделением штаба Крымско-Азовской Добровольческой армии.
После захвата Крыма красными сформировал партизанский отряд и стал его командиром, а осенью 1919 г. возглавил контрразведку штаба войск Новороссии. Часто его именуют полковником, но в действительности он был штатским человеком, надворным советником (гражданский чин VII класса, соответствующий подполковнику).
Деятельность Кирпичникова в Одессе вызывала множество нареканий, причем в первую очередь именно в офицерской среде: одни считали, что начальник контрразведки — большевистский агент (как-никак социалист!), другие подозревали его во взяточничестве, третьи выдвигали сразу оба вышеуказанных обвинения.
Профессор Таврического университета Николай Алексеев вспоминал о своих впечатлениях от встреч с Кирпичниковым в Крыму в первой половине 1919 г.:
«Происходил он из известной профессорской семьи и был человеком весьма незаурядным, что, я думаю, не будут отрицать и многочисленные его тогдашние противники. Был он человеком весьма культурным и образованным, обычного русского интеллигентского склада. В наружности его было что-то серьезное и в то же время, сказал бы я, немного таинственное и скрытное. Такая наружность бывает или у очень верующих людей, или у заговорщиков…
Ему в Крыму дали прозвание Фауст — и действительно, лицо его напоминало доктора Фауста в изображении какой-то старинной гравюры. В служебных отношениях, сколько я наблюдал, он был точен и строг. В отделе его царствовал порядок, и, можно полагать, как раз эти качества и объясняют некоторую нелюбовь к нему подчиненных. У меня сложилось впечатление, что дело свое он вел умело и тонко. <…>
В марте месяце 1919 года при оставлении добровольцами Симферополя Кирпичниковым был сформирован особый конный отряд, который под его начальствованием боролся с бандитами и большевиками, засевшими в Карантинных каменоломнях. Позднее, когда общие военные действия распространились на Керчь, Кирпичников принял на себя неприятное дело по части политического розыска.
В Керчи было известно, что розыск был этот поставлен им чрезвычайно сурово. Я слышал от очевидцев, несших караул в арестном помещении, о беспощадных допросах арестованных и о жестоких приемах следствия, применяемых нашим Фаустом. Не знаю, был ли это садизм или жестокость долга. <…>
Для меня так и остались неразгаданными причины тех темных слухов, которые окружали этого человека. Был ли это просто протест окружающей заурядицы против сильно выраженного характера — протест, особо понятный во время всеобщего упадка дисциплины. Или же это была умно организованная агитация, направленная против опасного врага.
Или самое страшное — то, в чем уверяли меня некоторые из его самых близких сослуживцев и людей, самым близким образом соприкасавшихся с его деятельностью, — именно, что Кирпичников попросту был большевистским агентом. Меня убеждали в этом с такой уверенностью, притом люди, к которым я не могу не отнестись с полным доверием, что невольно у меня колеблется сейчас то благоприятное впечатление, которое оставил Кирпичников при частных соприкосновениях с ним.
Поведение Кирпичникова как начальника одесской контрразведки — должность, которую он занял после Крыма, — было, по уверению многих, чрезвычайно подозрительным.
Говорили, будто Кирпичников пощадил всех видных большевистских комиссаров, жестоко расстреливая маловажных и второстепенных лиц. Указывали на многие другие изобличающие его деяния. Рассказы эти связывались с бывшей его деятельностью в Крыму, вокруг которой создавались легенды».
Капитан Бонифатий Куцевалов полагал, что на своем посту Кирпичников скомпрометировал себя разными темными делами, взяточничеством и спекуляцией, но его нельзя было снять с должности, так как он имел высоких покровителей в деникинском штабе.
По мнению Куцевалова, было доказано, что Кирпичников ведет двойную игру и находится в контакте с большевистским подпольем, якобы даже удалось установить присутствие начальника контрразведки на одном из заседаний конспиративного большевистского комитета, на котором обсуждался вопрос о вооруженном восстании в Одессе.
«Полковник Кирпичников, личность крайне темная, так же темно был убит за каким-то темным делом темными личностями из белых же», — ярко и образно резюмировал произошедшее генерал Яков Слащев.
Сегодня вряд ли возможно точно установить, был ли Кирпичников взяточником или большевистским агентом.
Можно утверждать наверняка лишь то, что подчиненное ему учреждение было не на высоте — впрочем, как и все контрразведывательные отделения белого Юга, погрязшие во взяточничестве и наводненные самыми темными тыловыми элементами. Правда, если другие контрразведки часто обвиняли в жестокости и бессудных расправах, контрразведка Новороссии, наоборот, критиковалась за излишний «гуманизм» и потворство большевистским агентам.
Действительно, нередки были случаи, когда Кирпичников освобождал арестованных, причем эта информация публиковалась в прессе — видимо, с целью завоевать симпатии оппозиционно настроенных кругов.
Так, например, когда делегация киевских рабочих, эвакуированных в Одессу, обратилась к Кирпичникову с просьбой освободить нескольких рабочих, содержащихся в тюрьме и обвиняемых в нетяжких преступлениях, он согласился удовлетворить это ходатайство. В интервью прессе он объяснял, что контрразведка будет стремиться освобождать заключенных одесской тюрьмы, обвиняемых в незначительных преступлениях:
«Мы принимаем меры к скорейшему освобождению петлюровцев, красноармейцев и других рядовых арестованных, дабы они могли искупить свой грех перед Родиной путем возвращения на фронт и вступления в ряды Добровольческой армии».
После убийства Кирпичникова контрразведку возглавит жандармский генерал Константин Глобачев. Человек весьма осведомленный и к тому же монархист по взглядам, генерал не имел оснований симпатизировать своему предшественнику-социалисту, но он все же не был уверен в измене начальника контрразведки.
По его словам, Кирпичников «был человек умный, но не специалист и, будучи социалистом-революционером, на все смотрел с точки зрения социалистической психологии.
Многих весьма серьезных большевистских работников, с большим трудом арестованных после занятия Одессы добровольцами, он поосвобождал. Многих же из этих арестантов он спас от смерти, исходатайствовав им замену смертной казни более легким наказанием.
Какими мотивами он руководствовался, широкой публике, конечно, не было известно, но вызывало к нему своего рода подозрение. Может быть, он склонял их к себе на агентскую службу, что могло бы быть оправданием, но общество этого не понимало и в его гуманности к арестованным коммунистам усматривало сочувствие большевикам и покровительство».
В итоге положение, в которое сам себя поставил Кирпичников в глазах офицерства, закончилось для него трагически:
«В январе, во время поездки из штаба с служебным докладом на квартиру генерала Шиллинга, он был убит неизвестными злоумышленниками. Следствие по делу этого убийства виновных не обнаружило, но, по всем данным, Кирпичников пал жертвой одной тайной псевдомонархической организации, особенно против него настроенной».
Версий о том, кто убил Кирпичникова, было немало.
Порой теракт даже приписывают некоему «Одесскому партизанскому отряду» Жоржа Белого, оставившего «воспоминания». По словам самого Жоржа, Кирпичников был виноват в том, что арестовывал «партизан» по доносам, а евреев-спекулянтов выпускал на свободу. В итоге «мы (шесть партизан) обсудили план нападения, подкараулили его автомобиль и… Кирпичников навеки простился с Одессой и так любимыми им "жидками"».
В действительности эти россказни ничем не подтверждаются, а «воспоминания» Жоржа Белого представляют из себя дешевый бульварный роман, призванный впечатлить непритязательного читателя.
Наиболее подробно убийство Кирпичникова описал профессор Николай Краинский, имевший некоторое отношение к организации теракта.
Однажды он отправился в тюрьму и получил там ошеломляющую информацию: тюрьма была набита чекистами, но «какая-то таинственная рука их охраняла». Все нити вели к Кирпичникову. Кроме того, Краинскому передали перехваченное письмо видного большевика, в котором даже была назначена дата восстания в Одессе. Он отправился в штаб полковника Александра Стесселя и сообщил тому всю имеющуюся информацию.
«Ах, — ответил Стессель, — вы по делу Кирпичникова? Все знаем, но ничего не можем сделать!» Якобы генерал Шиллинг уже раскусил Кирпичникова и написал представление о его удалении, но «таинственная рука из ставки Деникина оставила его на месте».
Дальше, по словам Краинского, события развивались следующим образом:
«Открыто действовать было невозможно, и пришлось стать на нелегальный путь.
Я обо всем долго говорил с офицерами штаба Стесселя. Этот шаг санкционировал честнейший генерал Шиллинг, который, несмотря на всю свою власть, не мог прибегнуть к законной мере. Выполнила заговор группа офицеров, в числе которых находились четыре моих знакомых [киевских контрразведчика] и [подпоручик Владимир] Арзамасов.
План был выработан тонко. Штаб Стесселя, осведомленный о предприятии, за два дня до выполнения плана издал приказ, что ночью все автомобили должны останавливаться по сигналу красного фонаря и контролироваться патрулями, предъявляя свои документы, кто бы ни были пассажиры. В один из поздних вечеров у генерала Шиллинга был назначен сбор начальников частей, на который должен был прибыть и Кирпичников.
На пути, в сравнительно пустынной местности, патруль из семи офицеров стал ждать. Первым показался автомобиль, в котором ехал генерал Шелль. Красный фонарь его остановил. Генерал предъявил свои документы и проехал дальше. Вторым показался автомобиль полковника Стесселя. Увидев красный фонарь, Стессель сам поднялся в автомобиле и сказал: "Это я!" Патруль отдал честь и пропустил.
Третьим появился автомобиль Кирпичникова. Капитан из патруля поднял красный фонарь:
— Кто едет?
— Это я, Кирпичников, начальник контрразведки.
— Не могу знать! Потрудитесь предъявить документы.
Патруль обступил автомобиль так, что двое стали с одной стороны Кирпичникова, а третий с другой. Остальные двое стали со стороны шофера и охранника, сидевшего рядом. Кирпичников полез рукою за борт шинели, чтобы вынуть документы, а в это время с трех сторон в него раздались выстрелы. Он сразу осел убитым на месте. Шофера и охранника слегка подстрелили, чтобы не могли поднять тревогу и удрать…
Патруль благополучно рассеялся, и тайну поглотила глубокая ночь. Такова была смерть предателя. Благодаря этому Одесса продержалась еще десять дней».
Из сохранившихся в архиве русского военного представителя в Константинополе документов действительно можно сделать вывод, что исполнителями теракта выступили киевские контрразведчики, принадлежавшие к тайной монархической организации «Орден офицеров императорских российских войск»: Арзамасов, Подгорский, Лапенский, Шафранович, Марганадзе, Порчинский и Ворон.
Подпоручик Владимир Арзамасов, в прошлом бывший начальником оперативного отдела киевской контрразведки, утверждал, что «это было сделано им согласно личной просьбы генерала Шиллинга и с ведома полковника Стесселя». Также в курсе был прокурор Чеховский, заведовавший судной частью Штаба обороны Одессы.
Получалось, что в организации убийства начальника контрразведки замешана вся верхушка Новороссийской области.
Позднее, уже в эмиграции, Краинский получит письмо от генерала Шиллинга, в котором тот признает свое участие в организации убийства начальника контрразведки:
«О Кирпичникове было много разговоров, а потому я в один из вечеров послал автомобиль с адъютантом на квартиру к помощнику Кирпичникова, если не ошибаюсь, бывшему товарищу прокурора судебной палаты Буслову, с просьбой приехать ко мне по секретному делу».
Шиллинг откровенно задал ему вопрос: «Верны ли слухи относительно Кирпичникова?» Буслов ответил: «Открытых данных у меня нет, но нос мой, как старого судебного деятеля, слышит нехороший запах».
Главноначальствующий Новороссии в течение часа беседовал с Бусловым и, видимо убедившись в правдивости подозрений, дал согласие на ликвидацию Кирпичникова.
Нет никаких сомнений, что Буслов из рассказа Шиллинга — это Дмитрий Петрович Бусло (Борисенко, Борисенко-Бусло).
Опытный юрист, до революции он занимал посты товарища прокурора Петербургского окружного суда и товарища прокурора Одесской судебной палаты, в 1918 г. был начальником Особого отдела при штабе гетмана Скоропадского. В августе — октябре 1919 г. Бусло являлся заместителем начальника, а в октябре — ноябре начальником одесского контрразведывательного пункта (и в этом качестве был подчиненным Кирпичникова, возглавлявшего контрразведку всей Новороссийской области).
Жена Бусло позднее расскажет чекистам, что, «вступив в должность заведующего контрразведывательным пунктом, муж стремился поставить дело на почву законности и обеспечить интересы истины и справедливости…
Он встретил прямое противодействие штаба… где явно требовали и желали бессмысленных и крутых мер по отношению к лицам, о которых производились в контрразведке дознание и следствие. С таким произволом муж примириться не мог и открыто заявил, что его не допустит…
Муж осуждал деятельность Кирпичникова, называл его взяточником и в разговорах возмущался разными противозаконными требованиями Кирпичникова. Служившие в контрразведке ставленники штаба практиковали целый ряд вопиющих злоупотреблений, в том числе и взяточничество, которому покровительствовал штаб, но против которого муж все-таки предпринял борьбу, приведшую к тому, что Кирпичников объявил контрразведку слабой, не удовлетворяющей надобности власти и моего мужа — не соответствующим своему назначению…»
Разойдясь с Кирпичниковым по политическим мотивам, Бусло оставил службу.
Но, видимо, еще будучи начальником контрразведки, он вошел в связь с украинским коммунистом-боротьбистом Волковским, работавшим в одесском подполье, и впоследствии помог освободить и его, и ряд других подпольщиков, а также десятерых членов украинской «Просвиты», арестованных по распоряжению Кирпичникова и обвинявшихся в принадлежности к «петлюровскому повстанческому штабу».
За освобождение Волковского его партия вынуждена была заплатить контрразведчикам 10 тыс. карбованцев, но, несмотря на это, Бусло свои услуги «оказывал безвозмездно, об этом контакте знало партийное руководство и члены губисполкома».
После занятия Одессы красными ЧК арестует и Бусло, и Волковского, пытавшегося спрятать своего благодетеля. Боротьбист попробует объяснить чекистам, что Бусло-Борисенко «не контрреволюционер», а «только юрист и высокой марки рационалист, подвергающий критике разума все, что противоречит принципам человечности».
Губернский партийный комитет боротьбистов отречется от Бусло, заявив, что, несмотря на освобождение их товарищей, партия никаких гарантий бывшему начальнику одесского контрразведывательного пункта не давала.
В материалах дела Бусло сохранятся допросы двух свидетелей-коммунистов, заявлявших, что арестованный — «ярый контрреволюционер, белогвардеец», и заявления от пяти других коммунистов, обязанных ему освобождением и утверждавших, что «при нем обращение в контрразведке было хорошим».
Весной 1920 г. Бусло будет переведен в санитарный госпиталь и вскоре умрет от сыпного тифа, а освобожденного им боротьбиста Волковского ЧК расстреляет за «укрывательство контрреволюционера».
О мотивах Бусло, помогавшего украинским боротьбистам, можно только догадываться. Очевидно, он не был ни сторонником советской власти, ни взяточником. Возможно, испытывая отвращение к методам деятельности контрразведки и царившим в ней нравам, он считал возможным спасать людей, вина которых ему не была очевидной.
Но даже если это так, вряд ли можно оправдать его роль в судьбе Кирпичникова.
Бусло, сам являвшийся если не агентом, то добровольным помощником красных, фактически обвинил в аналогичном преступлении своего бывшего начальника и тем самым предрешил трагический финал его жизни.
Ситуация получалась парадоксальная: начальника контрразведки, подозреваемого во взяточничестве и связи с красными, тайно убивают по приказу главноначальствующего Новороссийской области, прислушавшегося к совету бывшего контрразведчика, действительно имевшего связь с красными.
Профессор Краинский считал, что теракт отсрочил падение Одессы, но, на наш взгляд, убийство только увеличило панику.
Что должен был подумать одесский обыватель? Если убийцы — большевики, то, значит, они уже в самом городе могут делать все, что захотят, в том числе безнаказанно убивать высших руководителей. Если же убийцы — белые офицеры, о чем ходили слухи, то получается, что ни власти, ни суда в городе нет. А тут еще и рассказы о том, что Кирпичникова ликвидировали за то, что он работал на большевиков.
Какие в таком случае могут быть надежды на успешный исход обороны Одессы, если даже начальник контрразведки, по самой своей должности допущенный к секретной информации, — агент противника? И сколько продержится власть, которая не может хотя бы просто уволить человека, работающего на врагов, а вынуждена прибегать к тайным убийствам? Или, что еще хуже, некие офицеры, видя полное бессилие власти, самовольно организуют убийство одного из своих начальников?
Василий Шульгин, отнесшийся к убийству Кирпичникова резко отрицательно, так описывал свои впечатления от случившегося:
«Это было дело "без суда"…
Участники его, вероятно, гордились этим подвигом. С точки зрения "брави" он действительно был сделан чисто. Но с точки зрения нашего "белого дела" это был грозный призрак, свидетельствовавший о полном помутнении, если не покраснении умов.
Кто был убит? Начальник контрразведки, т.е. офицер или чиновник, назначенный генералом Деникиным.
Кем убит? Офицерами генерала Деникина же.
Акт убийства Кирпичникова является, прежде всего, "актом величайшего порицания и недоверия" тому, кому повинуешься… Это весьма плохо прикрытый "бунт"… Отсюда только один шаг до убийства ближайших помощников главнокомандующего. <…>
Когда я узнал об убийстве полковника Кирпичникова, я вспомнил свою речь, которую я говорил когда-то во второй Государственной думе по поводу террористических актов. Левые нападали на полевые суды, введенные тогда П.А. Столыпиным. Они особенно возмущались юридической безграмотностью судей, первых попавшихся офицеров, а также тем, что у подсудимых не было защитников. Отвечая им, я спрашивал:
— Скажите мне, а кто эти темные юристы, которые выносят смертные приговоры в ваших подпольях? Кто назначил и кто избрал этих судей? Кто уполномочил их произносить смерть людям? И есть ли защитники в этих подпольных судилищах, по приговорам которых растерзывают бомбами министров и городовых на улицах и площадях?
Эти слова мне хотелось тогда сказать убийцам полковника Кирпичникова.
Кто уполномочил их судить его и выслушали ли они если не его защитников, то его самого?
Но дело даже не в этом, а дело в том, что производить самосуд — значит отрицать суд. Отрицать суд — значит отрицать власть. Отрицать власть — значит отрицать самих себя.
Так оно, конечно, и было.
Этим убийством белые пошли против белых понятий.
Красный ангел веял над городом».