Тут действительно всё очень сложно.
Начнём с того, что Красный театр не зря так назывался — Шереметьева в своих мемуарах прямо указывает, что театр был молодой и революционный. Действительно, первый спектакль созданного в 1924 году коллектива был поставлен по книге американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» (впоследствии эта книга стала обязательным элементом советской ленинианы).
Правда, насколько можно понять, будучи революционным по духу, театр был весьма консервативным по общей стилистике. Если бы для Красного театра были характерны эксперименты в духе столь нелюбимого Булгаковым Всеволода Мейерхольда, то из их сотрудничества ничего бы не получилось.
Надо отметить, что драматург к вопросу знакомства с театром подошёл крайне ответственно — он поехал (за счёт театра, конечно) в Ленинград, познакомился с коллективом, посмотрел спектакли и только тогда, проникнувшись возможностями и потребностями, принялся за дело…
С Булгаковым всё понятно, а вот с Красным театром непонятно — им-то зачем потребовался явно не красный и не революционный писатель? К тому же ещё и полуопальный… Между тем, в репертуаре театра — пьесы таких «друзей» Булгакова, как Всеволод Вишневский, Владимир Билль-Белоцерковский, Александр Афиногенов…
Шереметьева (кстати, уроженка Полтавской губернии) этот вопрос в своих мемуарах мягко обошла, обозначив только, что Булгаков на момент их знакомства (лето 1931 года), мягко говоря, был не слишком востребованным драматургом. Легендарные «Дни Турбиных» в это время не ставились, да вообще Булгаков тогда жил на зарплату режиссёра МХАТа.
В общем, театр решил Булгакова поддержать: «нужна была смелость и настоящее понимание, вера в значительность и своеобразие огромного таланта Булгакова, чтобы взять на себя ответственность за обращение к нему, заказ пьесы и выплату максимального аванса». Вопрос, почему театр решил это сделать, так и остаётся без ответа — решил и всё тут. Причём это был именно акт чистой благотворительности — судя по словам Шереметьевой, в театре не очень рассчитывали обогатиться за счёт постановки пьесы популярного (на тот момент скорее скандального) драматурга.
Мы можем только предположить, что совет поддержать Булгакова не просто родился в администрации театра, а прозвучал из определённых околотеатральных сфер и был оформлен в виде вопроса — «а почему бы вам не заказать пьесу у Булгакова?». Причём вопрос был адресован именно молодому и не столичному театру, а также где-то совпал с пожеланиями его руководства (минимум фальши испортил бы всё дело). Одно можно сказать точно — вопрос прозвучал не из МХАТа. Там ревниво следили за постановками пьес Булгакова в других театрах.
Честно говоря, возникает впечатление, что и сам Булгаков что-то такое подозревал. Во всяком случае он не смог подогнать рождавшуюся у него пьесу под потребности именно Красного театра. В целом, правда, всё выглядит чётко в рамках основной идеологической доктрины того времени — новая мировая война непременно закончится мировой социалистической революцией. У Булгакова именно так и происходит — прилетает удалая интернациональная (русско-испанско-немецкая) эскадрилья, а профессора Ефросимова «хочет видеть генеральный секретарь».
Более того, у него там присутствуют моменты, которые сами по себе выглядят контрреволюционно.
Взять хотя бы тему войны — явно симпатичный автору персонаж, профессор Ефросимов, выступает с антивоенных позиций, говорит, что война неизбежна из-за взаимной ненависти. В чём тут соль?
Во-первых, Ефросимов принципиально отказывается упомянуть, что война со стороны СССР будет непременно справедливой и оборонительной (даже если вестись будет малой кровью на чужой территории). Для него обе стороны одинаковы. Как для Абадонны. Только вот Абадонну к уголовной ответственности не привлечёшь. Правда, братья Туллеры к ответственности Ефросимова привлекать, кажется, не собираются — они скорее рассматривают его как душевнобольного и не так уж далеки от истины.
Во-вторых, сама по себе установка на то, что мировая социалистическая революция должна произойти в результате мировой войны, накладывала определённые ограничения на антивоенную риторику.
Тут вообще диалектическое противоречие: с одной стороны, традиционно миролюбивая политика СССР, с другой — стремление к скорейшей социалистической революции требует скорейшего начала мировой войны. Наиболее просто организованные критики (вроде Виктора Суворова, который явно истмат прогуливал) делают из этого однозначный вывод о том, что СССР был заинтересован в скорейшем начале мировой войны. Это, конечно, не так — советское руководство на всех этапах исходило из того, что СССР по возможности должен как можно дольше оставаться за рамками начавшейся мировой войны (что, собственно, было достигнуто в 1939-41 году).
Ещё более неприятный момент связан с «религиозной пропагандой» в пьесе.
Уже само по себе «ветхозаветное» название должно напоминать «Левый марш» Владимира Маяковского: «довольно жить законом, данным Адамом и Евой…».
В пьесе изложена именно ветхозаветная история — изгнание Адама и Евы из рая (благоустроенного современного города) на грешную землю (буквально в лес, где скрывается крошечная община выживших после химической бомбёжки Ленинграда). Там, кстати, Еву соблазняют всякие змеи (собственно, на неё строят планы все мужчины — она ж единственная женщина, как в «Днях Турбиных»).
А ведь у Булгакова замысел ещё более крутой. Изначально Адам и Ева в пьесе — пара «новых» людей. Адам Красовский — инженер и коммунист (по тем временам слова мало что не волшебные). В начале пьесы Адам и Ева молодожёны, а в конце Ева уходит от Адама к Ефросимову. Именно он, человек старой формации и беспартийный, а также не инженер, а учёный, оказывается новым Адамом.
Плюс куча других библейских аллюзий.
Вот, например, начало второго акта: «в гигантских окнах универмага ад и рай. Рай освещён ранним солнцем вверху, а внизу ад — дальним густым заревом. Между ними висит дым, и в нем призрачная квадрига над развалинами и пожарищами».
Квадрига (в данном случае — скульптура на фронтоне Александринского театра) — иносказание четырёх всадников Апокалипсиса.
Падение лётчика Дарагана, который жалуется на своё обгоревшее оперение, явно обыгрывает низвержение с небес Сатаны. Кстати, Дараган вообще в пьесе скорее отрицательный персонаж (антагонист Ефросимова), но он-то военный лётчик — в понятиях того времени безусловный герой (три года спустя было введено звание Герой Советского Союза, и его были удостоены именно лётчики, участвовавшие в спасении экипажа парохода «Челюскин») и объект для подражания.
Обычно указывается, что крест на пьесе, которая заинтересовала Театр им. Вахтангова, поставил командующий ВВС Яков Алкснис, которого возмутила неспособность советской авиации отбить нападение врага на Ленинград. Однако на самом деле с пьесой всё было понятно и до того. Как пишет Шереметьева, «к великому нашему огорчению, ставить ее театр не мог. Кажется, меньше всех был расстроен автор. Он объяснил это тем, что когда кончил писать, то ему самому показалось, что, пожалуй, его "Адам и Ева" не выйдут на сцену».
Это, конечно, мысль Шереметьевой, но очень уж не похоже на Булгакова, который в принципе не писал в стол — оно само так получалось. Впрочем, в этом случае, кажется, действительно «так получилось» само собой — писал вещь вполне благонамеренную, а вышло как всегда.
Но ведь если бы ему не предложили что-нибудь написать, он бы и не написал…
