Заснеженный Город, осаждающие его петлюровцы, неумелая организация обороны, предательство командования, бегство «его ясновельможной светлости пана гетмана» Павла Скоропадского, равнодушие обывателей, готовых приспособиться к любой власти и стремящихся забыться в водовороте развлечений — от игорных клубов до концертов Вертинского, ужасающая действительность, готовая разбить спокойный мирок киевского мещанства на тысячи мелких осколков…
И на фоне всего этого — жертвенность и героизм русских юношей, массово записывающихся в добровольческие дружины и желающих защищать не презираемого ими гетмана, а свой родной Киев, «мать городов русских», и Россию — которой здесь не было на карте, но которая жила в их душах и сердцах.
В то время как взрослые стремились избежать мобилизации, в то время как офицерство, плохо разбиравшееся в политике, было дезориентировано конфликтом между Скоропадским и Деникиным, киевские гимназисты, воодушевленные и экзальтированные, вступали в добровольческие дружины для защиты города от войск Петлюры.
Борис Машталер, в те дни учащийся Первой гимназии, вспоминал: «В гимназии за истекшие полтора года с начала революции мы, молодежь, обсуждали происходящее, спорили, но ни персонально, ни сообща ни во что не вмешивались. <…> И вот, в конце ноября подавляющее большинство класса решило записаться в добровольческую дружину. Из 50 человек пошло человек 35. Это была безрассудная авантюра. Меня не было в их числе только благодаря энергичному противодействию родителей, а рвался всей душой».
Журналист Иван Лукаш так описывал свое впечатление от общения с юными добровольцами: «Короткие желтые полушубки. Винтовки через плечо. Серые походные мешки и грозные каски с трехцветной лентой на литом двуглавом орле. Мальчики-солдаты… Ведь все это, вероятно, игра? Вы понимаете, — игра… И эти каски, и караулы, и транспорты, и дозоры для них, восторженных и юных, — только игра.
Ну вот, — точно оживилась страница Майн Рида, точно перелистываются занимательные главы романов Купера или Жюль Верна, увлекательные, полные потрясающих приключений "на суше и на море". Но они так остро и глубоко увлечены этой тревожной игрой, что на старый бойскаутский клич: "Скаут, будь готов!" — все они отвечают бестрепетно, дружно, от всего сердца: "Я всегда готов"».
В саду перед Педагогическим музеем шло обучение строю, владению винтовкой, несению караульной службы. Юноша-юнкер объяснял журналисту: «Наплыв, понимаете, громадный. Мы не ждали… Принимаем всех, начиная с 16 лет. От просьб нет отбою. Непринятые шестиклассники шлют депутации, пишут петиции… Вот, смотрите, 400 подписей… Если меньше 16 лет, мы принимаем только по письменному согласию родителей».
Учащиеся Второй гимназии массово записывались в дружину «Наша Родина», созданную одноименным монархическим союзом. Одному из учеников отказали в приеме, так как он был евреем. Обиженный еврей-гимназист пошел жаловаться в газету. Заливаясь слезами, он рассказывал: «Я им говорю — я люблю Россию, почему я не могу за нее драться? Россия — моя такая же Родина, как и ваша… Почему мне нельзя?..»
Гимназистов «бросили в последнюю минуту на фронт, в их гимназических шинелях и даже в одних гимнастерках, в городских ботинках, необученных, не подготовленных, не умеющих обращаться с винтовкой. При штыковой атаке держите острие штыка против левого глаза неприятеля — вот и вся премудрость!»
Среди добровольцев оказался и Василид Васильевич Шульгин — старший сын редактора газеты «Киевлянин» и лидера русского движения Киева Василия Витальевича Шульгина. 19-летний Василид (кстати говоря, бывший однокашником Николая Булгакова, младшего брата Михаила Булгакова и прототипа Николки Турбина из «Белой гвардии») к этому времени успел окончить Первую Киевскую (Императорскую Александровскую) гимназию и побывать в Екатеринодаре, где он помогал отцу издавать газету «Россия».
Осенью 1918 г. Василид вернулся в Киев к матери и младшим братьям. После выступления Петлюры он, как и многие сверстники, пошел записываться в добровольческую дружину. Сначала он несколько дней ходил в дружину Кирпичева, но его там встретили неприветливо. По воспоминаниям его матери, Екатерины Григорьевны Шульгиной, выходило «так, что с молодежью, стремившеюся отдать свою жизнь, обращались до такой степени грубо и небрежно, чтобы не сказать больше, что Василек, обиженный до отчаяния, не хотел больше туда идти».
Мать, желая помочь сыну, договорилась о том, чтобы Василида сделали связным между киевским штабом Добровольческой армии и Русским национальным центром, находившимся в доме Шульгиных. Несколько дней он провел в штабе на случай каких-либо происшествий, но ничего не происходило, и разочарованный Василид вернулся домой. Он лежал на диване, тосковал и постоянно повторял: «Вот какой я несчастный — все устроились, а я нет…»
Наконец он узнал, что в здании Купеческого собрания (ныне в нем располагается Национальная филармония Украины) формируется «Орденская дружина». Дружина была создана Всеукраинским союзом кавалеров ордена святого Георгия и поэтому также иногда именовалась «Георгиевской». Инструкторами в дружине были офицеры, награжденные орденами святого Георгия и святого равноапостольного князя Владимира с мечами и бантом, а в качестве рядовых с 19 ноября 1918 г. стали принимать студентов и гимназистов.
Екатерину Шульгину коробило от наличия в названии Союза георгиевских кавалеров слова «украинский», и она сказала сыну: «Василек! А ты таки умудрился влезть во что-то украинское, я тебе говорила, что устрою тебя у Кирпичева или Святополк-Мирского!» Но он ответил: «Ах, да не все ли равно!» И мать не стала возражать против намерения сына вступить в эту дружину.
Василид отправился в казармы, и на первое время ему было поручено охранять какой-то склад. «Он не появлялся дня два-три, затем пришел вечером, после нашего ужина, уже в "большевицком" виде — в каком-то грязном рваном коротком полушубке, расстегивавшемся на груди, с винтовкой через плечо, штыком, которой усердно цеплял все притолоки дверей, обремененный патронами, в металлической каске…» — вспоминала мать.
Василид рассказал, что вызывали желающих идти на фронт и что он оказался среди «охотников». В первых числах декабря отряд был отправлен «на позиции». Несколько дней спустя Екатерина Шульгина побывала в казармах дружины и даже хотела зайти к командиру, чтобы попросить его поберечь Василида, но не посмела, так как помнила, что сын не хочет никакой «протекции». К тому же ее уверили, что «орденцы» стоят недалеко от города и охраняют там мосты, опасности боев никакой нет, да юношей никто в бой и не отправит. Позже уточнили, что отряд, к которому приписан Василид, занимает позиции в Петропавловской Борщаговке — селе под Киевом.
11 декабря Василид, заросший бородой, уставший и простуженный, пришел домой в отпуск — оказалось, что в последний раз. Мать уговаривала сына остаться на несколько дней дома и подлечиться, но Василид отказался, заявив, что он «не дезертир», и на следующий день отправился обратно в Петропавловскую Борщаговку. В тот же день, когда Василид вернулся на позиции, их командир — некий полковник — собрал вещи и уехал в Киев, приказав держать позиции и не отступать без приказа.
В субботу 14 декабря петлюровцы перешли в решительное наступление на Киев. Дезорганизованные добровольцы отступали к центру города, командование во главе с генерал-лейтенантом Александром Долгоруковым (в булгаковской «Белой гвардии» он именуется генералом Белоруковым) бежало. Крестьяне из Петропавловской Борщаговки советовали двадцати пяти «орденцам», остававшимся на позициях, спасаться бегством:
« — Чего не уходите — вон все ваши ушли. Петлюра уже в городе…
— Мы приказания не получили об отходе…
— Да от кого приказанье-то?
— От полковника, начальника нашего…
— Да ведь он покинул вас, ведь вещи забрал… значит, вернуться не думает… кабы думал вернуться — вещей не забирал бы… Он о вас думать забыл, уходите…
— Про то нам неизвестно, а без приказа позиции покинуть не можем…
— Да какие позиции, окружили вас со всех сторон, утекайте…
— Не можем… до конца драться должны…
— Да какая тут драка, только народ перепортите и сами пропадете… вот другие же ваши ушли, и вы уходите, только нас зря подведете…
— Те сами по себе, а мы сами по себе… мы должны стоять… без приказа нельзя…»
В Киеве царил полный хаос, гетманские войска оставляли свои позиции. Известный в будущем писатель Константин Паустовский, мобилизованный в гетманскую армию, отступал вместе с отрядом сердюков на Приорку. В конце концов командир сердюков сорвал с себя погоны и распустил отряд по домам, посоветовав при переходе перекрестков "смотреть налево и направо", чтобы не попасться петлюровцам.
Паустовский вспоминал: «В городе на перекрестках я не смотрел ни налево, ни направо. Мне осточертел этот военный и политический балаган, и гнев лишил меня чувства опасности. Я проходил через строй петлюровцев в своей шинели с вырванными погонами, и только два раза меня сильно ударили прикладом в спину. Толпы "щирых" украинцев, стоявшие редкими рядами на тротуарах, кричали петлюровцам "слава", а на меня смотрели с бешеной злобой».
В то время как петлюровцы занимали город, а Паустовский шел домой, «орденцы» продолжали держать позиции в Петропавловской Борщаговке.
В одиннадцатом часу дня мимо них прошли отступающие добровольцы из дружины Кирпичева. Один из добровольцев, знавший Василида, подошел к нему и предложил уходить вместе с «кирпичевцами»: «Бежим вместе, наши все распущены с приказом в город поодиночке пробираться».
Василид Шульгин ответил, что без приказа они уйти не могут — «так у нас решено». «И таково было представление о военном долге этих мальчиков, почти не умевших стрелять, такова была сила рыцарственных традиций в их юных душах, что они свято исполнили приказание своего начальника, покинувшего их в такую тяжкую минуту», — писал позднее Василий Витальевич Шульгин.
Вскоре показались петлюровцы. «Что было! — вспоминал один из крестьян, ставший свидетелем боя. — Так вся улица и жужжит от пуль… Петлюровцы, значит, пулеметы поставили… и по селу… А эти свой пулемет — один у них был — на дерево, на самую вышку привязали, и пулеметчик их знай крутит да крутит, уж и "куль немае", а он все крутит да крутит — "чи вин пьяный напився"… А эти — "як горобцы" — от одной хаты до другой стрибают… да из винтовок… Ну пока всех их не уложили — до последнего. Все в бою убиты… Одного только расстреляли — раненый он в больнице лежал… Уж офицер их за него заступался… Нет, вывели и расстреляли… очень злобились… много ихних эти уложили…»
Василид погиб на бегу, меняя позицию, — пуля попала в сердце. Получилось так, что «Орденская дружина» чуть ли не единственной оказала серьезное сопротивление петлюровцам, большая же часть остальных добровольцев капитулировала без боя и была заключена под стражу в Педагогическом музее.
На следующий день Екатерина Шульгина, взяв с собой брата Виталия, отправилась искать тело сына. Когда они прибыли в Петропавловскую Борщаговку, им указали на большую хату на центральной площади села: «Входим в тесные сени, направо большая комната, наполовину занятая нарами, и на нарах и на полу лежат фигуры в зеленых защитных рейтузах и ватных — по большей части — жилетках… но без сапог… Застыли в разнообразных позах, лица многих, многих залиты кровью… восковые, нечеловеческие лица…»
Среди убитых лежал и Василид. Петлюровцы не отдали матери тело ее сына-«гетманца», который «столько наших перебил». Больше того, они решили расстрелять и Екатерину Шульгину, и ее брата. Но конвойные, которые вели приговоренных в лесок, на место расстрела, сжалились над убитой горем матерью и отпустили их.
Тело Василида удалось достать лишь неделю спустя после гибели, в субботу 21 декабря. Новые власти дали разрешение на похороны, Датский Красный Крест предоставил Екатерине Шульгиной грузовой автомобиль, а кроме того, вызвались помочь несколько крестьян с Волыни, знавших Василида еще ребенком и желавших достойно похоронить своего «паныча».
К счастью, успели вовремя: когда поисковая «экспедиция» на грузовике приехала в Святошинский лес, местные крестьяне уже начали закапывать тела «орденцев», сброшенные в большую яму. Екатерина Григорьевна упросила крестьян немного подождать. Волынские крестьяне начали доставать погибших из ямы: «Вот появляются тела, бедные, они брошены с размаху, сверху лежат вниз головами, руки, ноги переплелись, перепутались… Слава Богу, что мороз отпустил, а то смерзлись бы… Вот первого выкладывают на берег… Как стыдно их тревожить… И как жалко, что каждого, каждого нельзя взять и воздать ему, что должно…»
Екатерина Шульгина, шокированная увиденной картиной, находилась в полной прострации и повторяла: «Захочет — отдаст могила, не захочет — не отдаст…» Наконец нашли и Василида: «Беспомощно свесилась темная головка… Разметнулись черные брови и прекрасный белый лоб… Мелькает воротник синей фуфайки, белая сорочка, а на ней большие красные пятна». Тело Василида отвезли на Байково кладбище. Перед тем как закрыть гроб, мать положила на тело сына трехцветный русский флаг — «пусть не говорят, что он гетманец».
Имена большинства погибших «орденцев», к сожалению, неизвестны. С уверенностью можно назвать только два из них (кроме Василида). Первым был Александр Сенник, учащийся Александровской гимназии. Вторым — сын сотрудника «Киевской мысли» Николаева, также похороненный на Байковом кладбище.
До революции консервативный «Киевлянин» и леволиберальная «Киевская мысль» были злейшими врагами. Но когда в 1919 г. Екатерина Шульгина встретила на кладбище этого самого Николаева, все изменилось: «Показалось, что мы самые близкие родные, мы не говорили иначе о наших мальчиках, как "наши дети"…» Сын редактора «Киевлянина» и сын сотрудника «Киевской мысли» (вероятно, кадета или меньшевика) погибли плечом к плечу и теперь покоились в соседних могилах.
По сути, в декабре 1918 г. в бою под Киевом погибли дети русской интеллигенции — вне зависимости от того, какие политические взгляды исповедовали их родители.
В связи с описанной выше историей напрашивается одно интересное сравнение. За десять с половиной месяцев до боя в Петропавловской Борщаговке состоялся известный бой под Крутами, в котором сошлись наспех собранные войска УНР, в том числе отряды студентов и гимназистов, и наступавшие на Киев большевики. И так получилось, что под Крутами погиб троюродный брат Василида — активный деятель украинского движения Владимир Яковлевич Шульгин.
Несомненно, что история боя под Крутами мифологизирована, и теперь трудно отделить правду от вымысла. Несомненно также и то, что расстрел пленных — всегда трагедия. Но при этом украинские студенты, отступавшие после боя под Крутами и случайно попавшие в руки красных, не делали никакого морального выбора, они оказались всего лишь жертвами обстоятельств, жертвами разворачивающейся гражданской войны.
История боя в Петропавловской Борщаговке принципиально иная.
Хотя оба боя не имели никакого стратегического значения, хотя в обоих случаях имело место предательство командования, фактически бросившего детей (пусть и имеющих винтовки в руках, но все же детей!) на убой, «орденцы» могли отступить, и, учитывая обстоятельства сдачи Киева и бегства «пана гетмана», никто не мог бы им поставить в вину это отступление. Но они остались на своем боевом посту и сознательно пошли на смерть, желая во что бы то ни стало выполнить приказание начальства, оказавшегося не на высоте положения.
При этом различна и посмертная судьба украинских «героев Крут» и русских «орденцев». Если первые провозглашены на Украине национальными героями, мероприятия в память о них с каждым годом принимают все более грандиозный размах, порой выходящий за пределы здравого смысла, о подвиге добровольцев из «Орденской дружины» никто ни в Киеве, ни в Москве не вспоминает.
Конечно, хотелось бы, чтобы все мероприятия, связанные с «исторической политикой» и «политикой памяти», не превращались в то, во что превратились чествования «героев Крут», но невольно возникает вопрос: не лучше ли уж такая память, чем полное забвение и беспамятство, как в случае с гибелью «орденцев» в Петропавловской Борщаговке?
Год спустя после смерти сына В.В. Шульгин написал статью, которая кончалась следующими словами:
«…Когда-нибудь люди, которые захотят отметить доблестную смерть горсти смельчаков-киевлян, поставят на этом месте при дороге камень с такой же простой надписью, какую Спарта начертала своим сынам, погибшим под Фермопилами.
— Прохожий! Напомни киевлянам, что здесь пали когда-то 25 юношей, защищая свою честь и родной город».
Увы, сегодня как никогда далеко до исполнения этого пожелания…
