Мы долго говорили про Цхинвали,
в тарелках стыли сытные хинкали,
а заключённое в сырой земле вино
ещё играло, не набравши силы.
Луна лакала над жилым массивом
из чаши неба кровь и молоко,
а ты, мой брат, грузинский брат Нико,
сидел по левую и был косноязычен.
И был ещё один породы бычьей
с огромным рогом, полным до краёв.
Он пил вино за здравие врагов,
и тело его было монолитно,
и ночь вокруг была кровопролитной,
но не такой, как десять лет назад.
Вот жизнь, что происходит по спирали,
мы говорим про новое Цхинвали,
про новую кровавую Луну,
которая своим бессонным оком
заглядывает в темноту окопа
и в море гонит чёрную волну.
В прошлом году я впервые в жизни побывала в Тбилиси, уютный грузинский город, мастерские художников, вкусный кофе, хлебосольные люди, бани, которые посещали Пушкин и Дюма, мостовые, помнящие Грибоедова, могила матери Сталина, скончавшейся в 1937 году, в Мтацминдском пантеоне. И всякий человек, с которым завязывался разговор, был мною спрошен по поводу событий в Цхинвале, так как я эту трагедию десятилетней давности ассоциирую с сегодняшним Донбассом.
Сорокалетние и старше грузины ещё помнят русский язык, довольно хорошо на нём говорят и любят разговаривать разговоры, они щедры на слова и вино, они охотно отвечают даже на самые неудобные вопросы. Меня в свою очередь спрашивали, откуда я. Я отвечала, что из Донецка, что я не просто родом из города угля и стали, а живу в нём и сейчас. Это вызывало изумление на лицах моих собеседников. Меня спрашивали обо всём, о том, есть ли российская армия в Донбассе и какой валютой мы пользуемся, не голодаем ли, работают ли школы, etc. Грузины в массе своей однобоко смотрят на украинскую трагедию, смотрят по-грузински, обвиняют Россию, обижены на Россию (особенно из-за визового режима), поддерживают Украину.
Грузинская молодёжь почти не знает русского, молодые говорят на грузинском или английском, ориентированы в большей степени на запад, одеваются модно и разнообразно. В русскоговорящей компании людей далеко за сорок, в которую я попала, велись самые разные разговоры, но одной из основных тем был Донбасс.
Я долго рассказывала человеку, который много лет проработал в США, что на самом деле у нас происходит, пыталась убедить его, что нельзя сочувствовать одной стороне конфликта, не узнав мнение другой стороны. Это было такое большое грузинское застолье, человек этот сидел напротив меня и пил холодную горилку, подаренную ему кем-то из его украинских друзей. А потом я решилась прочесть стихотворение, стихами проще донести боль. И я прочла.
Мы — подвальные, мы — опальные,
кандалы наши тяжелы.
Мы — идея национальная,
мы — форпост затяжной войны.
Чёрной совести боль фантомная,
боль, что мучает по ночам,
эта домна внутри огромная,
наша ненависть к палачам.
Мы священные, мы убогие,
мы у боженьки в рукаве.
И глаза Его слишком строгие.
И следы Его на траве.
Утром встанем, пересчитаемся,
похоронимся, поревём.
Эх, война-война — девка та ещё!
Частоколы да бурелом,
заминированы окраины,
человеческий страшный суд.
Авель помнит, что всюду Каины,
только высунешься — убьют.
В этот же вечер я написала стихи и посвятила их грузину Гие, который, возможно, что-то понял и про Цхинвал тоже, если заговорил о правде всех, а не о том, что правда всегда на стороне только кого-то одного, а на стороне других ложь.
Вот двадцать правд, что за одним столом,
и каждой правде по бокалу Твиши,
и звёзды медленно спускаются по крыше,
и проторённым мир скользит путём.
Такая ночь, что хочется рыдать,
спускать собак, лежать, как в колыбели,
в густой траве, в зелёной акварели.
Качай меня, тифлисская кровать,
рассказывай про танки и войну,
про лето, про цветение граната,
про то, как брат ходил калечить брата.
Рассказывай, и я не обману.
Мне тоже есть, что рассказать в ночи,
про наши степи, что вставали дыбом,
про то, как небо застилалось дымом,
про то, как пули злы и горячи.
Про то, что страх со мною навсегда,
моё увечье, язва в подреберье,
про то, как птицы сбрасывали перья,
про то, как окружали города.
Про то, как плакал сын, стонала мать,
про то, как выли бабы и сирены,
про то, что вместо зданий только стены,
мне тоже есть тебе, что рассказать.
Мне тоже есть, чем удивить тебя,
вторая правда горше правды первой:
гуманитарная стерильная консерва
порой не хуже, чем грузинская еда.
Хочется надеяться, что это временное явление, что наступит момент, когда грузины вернутся в единое цивилизационное лоно с нами. В Советскую эпоху для грузинских поэтов русский язык был дверью в глобальную цивилизацию, грузинский язык выходом в глобальную цивилизацию не является, если не переводить грузинскую поэзию, то поэты так и останутся сугубо этническими, а не глобальными, какими они были, когда их переводили на русский язык в Советском Союзе.
