В честь почтенного юбилея на Эдуарда Вениаминовича не обрушатся государственные награды, вряд ли его поздравит телеграммой премьер-министр или писателя пригласят в Кремль. Скорее всего, глядя на моложавого, подвижного, с ясным взором Лимонова, они вообще не догадываются, сколь почтенный возраст таится у него за спиной. Он действительно молод изнутри и это отражается на внешности, и на резкости высказываний, и на том, что многие из них — нелицеприятная правда. За это орденов не дают.
Однако за эпатажностью высказываний и бурной личной жизнью писателя как-то затерялось самое главное — его талант и трудолюбие. Лимонов долгих 16 лет прожил в эмиграции на Западе и привык полагаться исключительно на себя. Он понимает: только то, что заработает, он сможет потратить. Это диктует железную самодисциплину. Он точен, педантичен, работоспособен: он живёт тем, что написал. Проза не терпит капризного вдохновения — она порождение усидчивости.
Лимонов сам по себе — книга. Его жанр — поиски оттенков и нюансов разнообразнейших человеческих чувств. Этим он похож на фанатичного учёного, который во имя поиска научной истины ставит над собой опасные эксперименты. С той только разницей, что Лимонов художник, а значит, эти эксперименты в сфере искусства. Его жизнь — раскрытая книга, которую нужно уметь читать, но читать не дословно.
Начиная с легендарного, нокаутирующего «Эдички» писатель издал более семидесяти книг прозы, стихов, публицистики, переведённых на многие языки мира, разошедшихся в миллионах экземпляров. При этом десяток книг первоклассных, написанных ярко, вызывающе: «Молодой негодяй» (и вся так называемая «Харьковская трилогия»), «Книга воды», три «Книги мертвых», недавняя «…И его демоны» и совсем свежая «Монголия».
Автор приходит к мысли, что старые формы литературы — вроде классического романа — изжили себя. Фрагментированность, клипообразность мышления современного человека требует иной, поспевающей за ним литературы. И Лимонов со своими, казалось бы никому неинтересными, личными рефлексиями успевает — эссе, короткие рассказы, мгновенные реакции в «Живом Журнале» пользуются успехом, находят своего многочисленного читателя. Эдуард Вениаминович не просто популярный, но и коммерчески успешный писатель.
Эдуард Лимонов — это бренд, это стиль, это эпатаж. Однако будет ошибкой полностью ассоциировать автора с его лирическим героем. Когда Сергей Довлатов, например, рассказывает свои веселые притчи, доверчивый читатель склонен верить всему описанному на слово. Хотя — за точностью типажей, географических описаний и авторитетом якобы авторского соучастия таится художественный вымысел. То же самое и у Лимонова — он автобиографичен, но не документален.
Начинается своеобразная игра с читателем: а было ли всё это на самом деле или описанное есть плод авторского воображения? В качестве литературного приёма автор использует суховатую, деловую манеру изложения случившихся (или якобы случившихся) событий. Это, кстати, часто играет злую шутку с реальными прототипами его персонажей, которые не узнают себя, своих слов и действий. Лимонов словно берет их внешнюю оболочку, реальные имена и наделяет их иными, нужными ему качествами, заставляет двигаться и говорить как нужно ему, автору. Так Лев Толстой заставлял вымышленного им Пьера Безухова вести диалог с вполне реальным маршалом Даву, военным и политическим деятелем наполеоновской эпохи.
Прототипы бунтуют, требуют исторической достоверности и свободы, но Карабас-Лимонов заставляет играть их в театре своей жизни. Которую он, как бы прокручивая в обратном порядке, превращает в увлекательную пьесу, а пьесу в рукопись. А задуманное произведение — в дисциплинированность и продиктованную рассудком работоспособность. И возникает устоявшийся образ самого автора — яростного обличителя, колючего собеседника, порою — аскетичного отшельника. И здесь таится ещё одна мистификация.
Когда Лимонов отходит от требований собственного имиджа, он доброжелателен и человечен. Для своего весьма серьёзного возраста абсолютно не капризен, чудовищно вежлив и даже застенчив. Ценит шутку, смешлив. Бывает по-савенковски лукав и по-лимоновки груб. Но иногда, словно работающий на полную мощность компьютер, слегка «подвисает» — наполовину закрытое очками узкое лицо становится сосредоточенным и непроницаемым: его посещает острая мысль или воспоминание и он явно старается их осмыслить, удержать в памяти для дальнейшей работы. Хороший рассказчик — благо, ему есть что рассказать: и о своей бурной жизни, и о людях, с которыми пришлось встречаться. Его воспоминания — скажем, об Энди Уорхоле или том же Довлатове — лишены пафоса восторженного провинциала. Обычные люди, знакомые, собутыльники… Легендами они становятся после смерти, а в его воспоминаниях они живые — ходят, любят, смеются.
И в этой грандиозной череде портретов практически всегда находится место Харькову и его лицам. Не то чтобы Лимонов был беззаветным фанатом родного города — он много видел, знает и может сравнивать. Но он ценит первооснову, фундамент собственной жизни, своих ушедших родителей и, подозреваю, как всякий немолодой человек, периодически обращается мыслью к детству, юности, молодости, извлекая из-под завалов памяти какие-то, казалось, навсегда утраченные, но имеющие особый смысл мелочи.
И Харьков помнит о своём земляке. До сих пор обнаруживаются его одноклассники, женщины (которых то ли он любил, то ли они его), неразлучные друзья, которых — как у всякой знаменитости — у харьковчанина Савенко значительно больше, нежели он может себе представить. И это тоже часть увлекательной повести «Эдуард Лимонов», что листает сама жизнь, и, надеемся, до послесловия ещё очень далеко. С юбилеем, Эдуард Вениаминович!
