Значение присоединения Крыма к России, без сомнения, только начинает осознаваться. К сожалению, даже серьезные аналитики в основном говорят и пишут только о некоторых поверхностных смыслах, таких как «восстановление справедливости», а «протухлые на капусте самобытники» ((с) Илья Репин) из бывших участников «русских маршей», по обыкновению примитивно сводят все к мести и за историческое поражение ельцинских времен и за нынешнюю украинско-американскую жовтоблакитность.
Однако без серьезного осознания произошедшего, без восстановления ментальных, культурных, семиотических, архетипических связей Крым так и останется возвращенной в Россию курортной зоной, которая будет сцеплена с Россией лишь железной волей Путина. Можно напомнить, что естественным продолжением «крымской политики» Екатерины стало крымское путешествие Пушкина (и не только его), сегодня же все ограничивается безграмотными толстыми, никем не читаемыми собраниями литературных текстов о Крыме, осуществленными за казенный счет «постмодернистами» из дружеского белодомовского круга.
Безусловно, еще долго не утихнут споры о необходимости возвращения Крыма, не исчезнет связанное с этим недовольство, которое, кстати, неизбежно сопровождает крымскую политику России издавна. Вспомним князя М.Щербатова, который считал, что присоединение Крыма было ошибкой, отражающей общую пагубность политики России. «Приобрели, или лутче сказать, похитили Крым, страну, по разности своего климата служащую гробницею россиянам». Не следует также забывать, что и знаменитое путешествие Екатерины в Крым (о путешествии ниже) было, прямо как сейчас, аргументом в борьбе «прусской» и «русской» придворных партий. Как видим, אין חדש תחת השמש (нет ничего нового под солнцем, — прим. ред).
Начнем с того, что сегодня, когда открывается новая эпоха, зарождаются новые формы хозяйствования, новые смыслы, новая реальность, когда отменяются старые правила и границы в прямом и переносном смысле, тысячи людей начали поиск «иной земли», которая больше, чем земля. Территории, где живут счастливые люди, где Бог рядом с человеком, где есть покой и справедливость. Одним из проявлений такого поиска сегодня можно считать массовый, не имеющий аналогов, туризм (в том числе и религиозный), в ходе которого очень многие не просто любуются красотами и развлекаются, а ищут, где можно остаться и начать жить иначе. Внешне и внутренне.
А. Тоффлер писал, что для современного человека «ежегодные поездки, путешествия и постоянные перемены места жительства стали второй натурой. Образно говоря, мы полностью «вычерпываем» места и избавляемся от них подобно тому, как мы выкидываем одноразовые тарелки и банки из-под пива… Мы воспитываем новую расу кочевников, и мало кто может предположить размеры, значимость и масштабы их миграции».
То есть мы уже живем во второй эпохе «Великого Переселения Народов», которая ставит перед нами множество проблем, главная из которых — кочевникам не нужны основные признаки оседлости — постоянная, регламентированная работа, офисы, дома, храмы. Все это привязывает тебя к определенной земле, а что делать, если ты «гражданин мира»?
Отсюда синкретизм и эклектизм в сознании, попытки усидеть на нескольких стульях одновременно, готовность принимать все, что приносит успокоение в душу и тишину в жизнь и воспринимать перемены в жизни именно как перемещение с места на место. В этом смысле Крым, как вновь обретенная территория, может и должен стать точкой схода многих людей (не только из России), стремящихся к перемене жизни по образу перемены мест.
Для этого нужна государственная стратегия презентации Крыма, его официальное учреждение, как этой долгожданной земли, ибо сегодня многие, кто поехал бы туда, находятся в плену рудиментарных, отдающих либеральным чуланом, представлений, что юг Турции лучше чем юг России просто потому, что там Турция, а тут Россия. Да не просто Россия, а Россия с желто-голубой плесенью, которую пока отмоешь, пока проветришь…
Для понимания геополитического значения возвращения Крыма нужно обратить внимание на то, что на протяжении всей истории России для русского национального сознания была необходима утопия, которая играла роль тайны, недосказанности, которая домысливала призеленное. Мечта народа, государства это и есть утопия. Утопия это образ будущего, образ сверхъестественный, дерзкий, это мера внутренних сил, мера смелости народа, ибо для того, чтобы мечты были грандиозны, нужна смелость души, нужна внутренняя широта и размах. Взгляд на страну, на себя из утопии помогает многие вещи увидеть совсем иначе, пересмотреть их. «Блажен живущий иногда в будущем; блажен живущий в мечтании», — писал А.Н.Радищев.
Необходимой опорой этой утопии всегда было некое государство (город, земля), то есть другая территория, как внешняя опора мечты. При этом государство или город могли лежать и в трансцендентной реальности и сопровождать, оттенять повседневную реальность, как, например, идея Москвы как Третьего Рима, второго Константинополя, Нового Иерусалима. У истоков русского государства, в эпоху Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого «территорией мечты» была Греция и Палестина. В XIII веке такой территорией в значительной степени становится Афон, в XV-XVI веках Русь и Россия ищут опоры в себе и в своих новых территориальных приобретениях (вспомним уход Ивана Грозного сначала в Александровскую слободу (100 км. к северу от Москвы), а затем его идею новой столицы в Вологде (450 км. к северу от Москвы), присоединение Казани и освоение Сибири) и собственном пространстве истории.
Попытки первой в истории реконструкции вместо обычного сноса, Георгиевского собора Юрьева Польского Иваном III, были поиском опоры в домосковских политических и культурных традициях, а Софийский собор Вологды, построенный Иваном Грозным, был очевидной апелляцией к еще довладимирским, киевским и византийским истокам.
Общественно-политическая и религиозная мысль XVII столетия открыто опирается на Христианский Восток и Грецию. Царь Алексей Михайлович, «от Бога двигненный по пророчеству», мечтает Палестину и православный Восток присоединить к своему царству и даже изучает чин венчания на престол византийских императоров. «Обетованной землей» Петра Первого, к которой устремлялись его галломанские реформы, был Запад, к вымыслу которого трагически подверстывалась реальность. В эпоху Екатерины Великой такой землей стала Новороссия. Знаменитое путешествие Екатерины по Новороссии выстраивается как поездка через страну воплощенной мечты. Вопреки расхожему мнению, что Потемкин строил свои деревни для того, чтобы обмануть императрицу, Екатерина знала, что никаких деревень нет — ей показывали цветущую и благодатную страну будущего.
Не случайно как-то во время игры в буриме Екатерина, развернув бумажку с надписью «мои воздушные замки» приписала: «они не в воздухе, я каждый день к ним чего-нибудь пристраиваю». Утвержденные на Новороссии утопические идеи императрицы, в итоге, стали настолько масштабны, что в Европе всерьез поговаривали о претензиях России на мировое господство. И это было близко к истине. Случайно ли близкий к Екатерине П.Зубов составил карту будущей Европы, на которой не было Швеции, Пруссии, Австрии, Польши, Дании, Турции? Они были включены в состав Российской империи с шестью столицами — Петербургом, Москвой, Астраханью, Веной, Константинополем и Берлином. Знаменитый Д.Дидро писал в те годы: «Как прежде любопытные ездили в Лакедемонию, Египет и Грецию, так теперь станут ездить в Россию, только любопытство их будет более оправдано».
В следующем столетии Россия после войны 1812 года и сочинений Н.М.Карамзина заново открывает себя и ищет опоры в самых разных точках собственной географии и бытия — деревня и село (славянофилы), Китеж и Опоньское царство (староверы) опять же Европа (западники). Начало прошлого столетия вновь ознаменовалось интересом к Константинополю и проливам.
Большевики при Ленине опираются в идеологии и политической практике именно на Запад (вспомним три источника и три составные части марксизма, раздачу земель и пр.), а при Сталине вновь опорой становится национальная государственная и идеологическая традиция (попытка возвращения Финляндии и Польши, то есть возвращение к границам дореволюционной империи, начало строительство БАМа, как окончательное «присоединение» Дальнего Востока, восстановление воинских званий, культ национальных героев в годы войны и реанимация Церкви). Что стало культовым местом в 1990-е годы, еще никто не забыл, причем самоотречение было таким отчаянным, что Россия в разговорах повсеместно и отстраненно стала «этой страной».
Сегодня, когда происходит возврат к себе, такой исторической территорией для опоры смыслов и чаяний, закономерно становится Крым.
Это тем более актуально, что сегодняшняя эпоха, восстановив очень многое после либеральной оккупации 1990-х, пока не восстановила и не дала мечту. Ту самую Утопию. Сегодня у нас ее нет, мы не пытаемся взглянуть на себя хотя бы из 2063 года, а глядим максимум из конца нынешнего. И это чувствуется во всем. Оттого, например, грандиозное строительство вызывает негодование, зависть или просто снисходительно принимается, но не вызывает гордости, ибо оно не продукт мечты, не продукт Грандиозной Идеи, не прорыв будущего в настоящее, а памятник вложенным деньгам в целом и лично заказчику в частности, памятник оборотистой минуте, а не вечности.
Поэтому главная мысль при взгляде на большинство проявлений нынешней жизни «сколько же в это вбухано?» И все. Оттого подзаборна литература, убога и ничтожна живопись, примитивна музыка. Нет Утопии, а, значит, нет тайны, нет ощущения чего-то нераскрытого, нет недосказанности, нет необходимости домысливать — все понятно и приземленно. И возвращение Крыма должно осмысляться именно через эти категории, через мечту и сбывшиеся, но не до конца осознанные ожидания.
Ещё одна важная сторона произошедшего — Крым, как симптом обращения к «византизму» (в самом положительном, а не интриганском смысле), прежде всего, во внешней политике. Исследователь А.Люсый точно замечал, что «русский «византизм» всегда оказывался востребованным и актуализированным в эпохи кризисов или нестабильности государственной или церковной жизни». Историческая традиция России показывает, что Крым в общественном сознании всегда был преддверием Греции, овладение им, актуализация крымской темы всегда означала, что исторические связи России с древнейшим центром христианства вновь нужны и актуальны.
Вспомним, что присоединение Крыма стало частью т.н. «Греческого проекта» Екатерины, метанимическим «замещением» в общественном, политическом и географическом пространстве XVIII столетия Греции-Константинополя. Исследовательница О.Гончарова пишет о значении «греческого проекта»: «Целый ряд активных и разнообразных мероприятий по исполнению ее знаменитого «греческого проекта» стал мифо-легендарной, основой новой национальной идеологии, окончательно оформившей и в русском, и в европейском сознании концепцию русского имперского мессианизма и основные параметры образа «древней и великой Российской империи». Широко пропагандируемый в самых различных формах замысел завоевания Византии воспринимался как политическая реальность и в Европе, обсуждавшей в основном непомерные имперские амбиции Екатерины, и в России, где этот план был восторженно встречен современниками. Они воспринимали замыслы императрицы как реализацию давней и излюбленной русской мечты: «Освободит Россия вас / И обновит Афински стены»».
При этом надо помнить, что Россия в данном случае не столько брала у Греции, сколько давала (возвращала) ей те духовные смыслы и ценности, хранительницей которых она была. «Прими, нещастна Византия, тот свет от Россов, кой Россия, прияла древле от тебя», — в этих словах оды «На взятие Хотина» (1769 г.) эта мысль выражена предельно ясно. Не случайно старым крымским городам давали новые, грецизированные названия: Левкополь, Севастополь, Симферополь, Феодосия (Кафа) и т. д.
Всё это вовсе не означает, что Россия сегодня станет стремиться овладеть Грецией — «греческое наследие», «византийское наследие», частью которого всегда был Крым, если следовать построениям Ю.Лотмана, присваивается через метонимические или метафорические его замещения. Не случайно после присоединения Крыма в 1788 году в Царском Селе был выстроен и освящен Софийский собор, в чем уже современники Екатерины усмотрели прямое уподобление константинопольской Софии и прочитали претензию на византийское наследство. Да и как было не усмотреть, когда именно в этом соборе Вселенский Патриарх должен был венчать великого князя Константина (!) на царство.
Английский посланник лорд Мальмсбюри писал, что императрица «строит в Царском Селе город, который будет называться Константингородом». Сегодня это метафорическое замещение происходит через древнейшие крымские монастыри, места страдания Климента папы Римского и Иоанна Златоуста. Вместе с этим нельзя не видеть то, что Россия через обретение в Крыму Корсуни и места крещения князя Владимира так же метафорически, семиотически возвращает себе истоки истории Киевской Руси, отторгнутой от общего контекста Русской истории, а затем монополизированной и извращенной теоретиками «укронационализма».
То есть возвращение Крыма есть начало и «украинского проекта» Путина, неизбежная претензия на восстановление остальных частей Русской истории, оставшихся под сводами Софии в Киеве. И именно в этом смысле надо воспринимать его визит в Крым. Путешествовавший с Екатериной по Новороссии французский посланник Сегюр говорил: «Вам нужен Очаков и Аккерман: это почти то же, что требовать Константинополь». Сегодня возвращение Корсуни (Херсонеса) — духовной родины князя Владимира почти то же, что требование Киевской Софии.
Возвращение Крыма это обновление источника русского православия. В «Зерцале Российских Государей» Т.Мальгина говорилось о том, что Екатерина «Крым или Херсон Таврический… очистив и покорив державе своей, обновила древнее святилище с великою пользою. Там Великий Владимир веру в Христа торжествующую приял, а великая Екатерина попранную воздвигла и обновила». То же самое сегодня можно сказать и о Путине. И именно эти претензии, претензии на восстановление исторических территорий, на идейное господство в безыдейном, выхолощенном пространстве Европы, а не мифическая «поддержка Новороссии», сегодня вызывают такое ожесточенное сопротивление Запада и США. Хотя до карт со столицами дело еще не дошло…
В заключение интересно отметить, что уже упоминавшийся выше Сегюр, бывший с Екатериной, вернувшись из Крыма, обнаружил, что Россия более всего лежит на севере, чего он раньше не замечал. Отталкиваясь от этого наблюдения, мы приходим к интересному выводу о том, что возвращение Крыма (как и его отторжение) изменило географию России, поменяло точки координат, еще более погрузило ее в себя, приблизило к пониманию личной идентичности.
Так, отторжение от России (СССР) Украины и Белоруссии сделало Москву гораздо ближе к западной границе, к Западу, что в той или иной форме, с одной стороны явно, а с другой в рамках «коллективного бессознательного» сказалось на процессах неуклюжей «вестернизации» страны в 1990-е годы. С возвращением Крыма Россия стала гораздо ближе к Востоку, к античному наследию, и следствия этого мы, без сомнения, увидим.
