От политической до поэтической цензуры всего один шаг

Два года назад за честный рассказ о женщине-художнике, женщине-снайпере с позывным Юла, ушедшей воевать в бескрайние донбасские степи, я попала в месячный бан. Юла — прототип главной героиня поэмы «Шахтёрская дочь». В прошлом году за упоминание о другом снайпере Скрипаче я снова оказалась в месячном бане с предупреждением, если буду продолжать в том же донбасском духе, то мою страницу и вовсе ликвидируют, зачистят.

Я стала предельно осторожна: цветочки, котики, дети, стишки. Стишки…

5 июля 2021 года я выложила стихотворение о войне, о том, как война изменила человеческие жизни, как разделила время на до и после, как вынуждены скитаться многие донбассовцы и работать на самых разных работах не по основной специальности, чтобы только прокормить себя и свои семьи. Лирические героини стихотворения — донецкие женщины, постаревшие на семь лет, прошедшие с майдана, но несломленные. Они не ропщут, они работают много и упорно. Работают в Москве, но взгляд их всегда устремлён внутрь, в то место, где они хранят свою любовь к городу роз, к воюющему за свою жизнь Донецку.

Людмила, Татьяна, Надежда, Инна Михайловна, Лариса Петровна и т.д. — я знаю вас по именам и по душам, я знаю, какой страшный крест вы несёте, как отправляете через посредников честно заработанные деньги родным в Донецк (за вычетом процентов), как больно и жутко вам, как порою вам хочется проснуться и услышать, что войны больше нет, что её не было вовсе. Но раз за разом эти жуткие строчки из стихотворения Вероники Тушновой врываются в ваши жизни: «Я тебя обманывать не стану: продолжается война…».

5 июля 2021 года социальная сеть заблокировала стихотворение первый раз, потом разблокировала после моей апелляции. 7 июля 2021 года стихотворение заблокировали окончательно, мне было вынесено предупреждение. Но всего за полтора дня стихотворение успело уйти в народ и найти отклик в сердцах, более сотни репостов, четыре сотни комментариев! Евтушенко говорил, что искренность — это тот риск, который стоит риска. Если поэт не рискует и не говорит со своим читателем на языке правды, то он никакой не поэт, а уже политик, осторожный и правильный.

Кто же это такие, кто пытается заткнуть рот поэту? Не пропагандисту, не политику, не политологу, а поэту? Подобное, кстати, в истории стихосложения уже было, ведь стихи — это огромная сила, конечно, их боятся. Оказалось, что от политической до поэтической цензуры один шаг. Упоминание даже микроскопической части проблемы Донбасса вызывает такое неприятие, блокировку, ожесточение, противостояние! О проблеме, которая поднимается в стихотворении, не принято говорить, это ведь не мировая политика, где бьются лбами большие люди, а жизнь, маленькая и частная. Ежедневная жизнь и работа, от наличия или отсутствия которой зависит, будет ли твоя семья сыта, будут ли у твоих родителей лекарства и т.д.

До какого же состояния отсутствия совести надо дойти, чтобы блокировать поэзию? Не стану лукавить, блокировка эта — отчасти есть признание того, что написала я правду и ничего, кроме правды. Бесспорно, эмоционально этот текст все по-разному восприняли. Это тоже правда. А ещё правда в том, что в тексте этом говорится о том, о чём не хотят говорить политики, политологи и серьёзные журналисты, а я говорю. Я маленькая донецкая женщина говорила и буду говорить, пока у меня есть мой стол, моё окно и мои руки, чтобы печатать. Дальше моего письменного стола меня ведь не заблокировать, а именно на нём и родился этот текст, и другие тоже родятся, как хроники войны, что продолжается на донецкой земле.

***

В Первопрестольной домработницами и нянями —
донецкие женщины с высшими образованиями.
Филологи, медики, экономисты
умеют быстро, умеют чисто
драить и приспосабливаться,
подмывать и не болтать лишнего.
Донецкие красавицы —
теперь серые мышки.

Тихие женщины, моющие чужие кухни,
от воды у них руки пухнут.

Я однажды подслушала:
хозяева их называют хохлушками.
Женщин, выросших на А.С. Пушкине,
Евтушенко и Ахмадулиной.
Женщины-чистюли
чистят чужие кастрюли,
натирают чужие полы
в рамках большой игры,
большой войны.

Женщины, рождённые белыми и свободными,
выгуливают чужих домашних животных,
чужим старикам готовят каши.
Эти женщины стали на восемь лет старше,
пока обстреливают Горловку и Абакумова,
пока дурак богатеет думами,
они, не жалея здоровья и красоты,
как умеют выбираются из нищеты.

Думаешь, они ропщут над кастрюлей борща или свекольника,
донецкие женщины, работающие в Первопрестольной?
Нет, радость моя, это не в их природе, не в их манере.
Просто поверь мне.

Но иногда в четыре утра, когда первые дворники выходят мести,
на них накатывает тоска, которую не разогнать, не разгрести.
Обжигающая тоска, паническая атака.
Господи, за что ты с ними так? А?
Господи, за что ты с нами так? А?