– Полина Владимировна, давайте начнем разговор с вашего спектакля "Соборяне" по роману Николая Лескова, премьера которого состоялась неделю назад в Театре Гоголя. Помимо успеха спектакля, в прессе пишут о его бесспорной актуальности. Расскажите, пожалуйста, о постановке, о выборе материала.
– Отвечу на вопрос, почему именно сейчас: потому что сейчас противостояние людей, которые ратуют за традиционные ценности, и условно либерально настроенных людей дошло до такой конфронтации, которая в принципе исключает возможность диалога. Люди совершенно перестали слышать друг друга.
В России это противостояние имеет далекие исторические корни. О либерализме как явлении писали многие русские классики: [Михаил] Салтыков-Щедрин, [Фёдор] Достоевский, [Фёдор] Тютчев. У [Льва] Толстого в "Анне Карениной" есть очень смешной пародийный пассаж о либерале: "Либеральная партия говорила, что в России все скверно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало. Либеральная партия говорила, что брак есть отжившее учреждение и что необходимо перестроить его, и действительно, семейная жизнь доставляла мало удовольствия". То есть проблема эта старая и хроническая.
В романе Лескова "Соборяне" проблема эта звучит остро полемически и удивительно современно. Но, конечно, к этому роман не сводится. Лесков — очень русский писатель. И в своем спектакле нас больше интересовала не злоба дня, а попытка понять, что такое русское. В чем сущность русской ментальности? Что такое эта загадочная русская душа? Наш спектакль больше задает вопросы, чем отвечает на них. Меня очень волнует, что в последние 20-30 лет исконно русское как будто исчезает, растворяется в каких-то совершенно нерусских ценностях.
Приведу пример: увидела рекламу с таким текстом: "Ты достоин того, чтобы тебя любили за то, какой ты есть, а не за то, что ты сделал для других людей".
Эта фраза как будто подсмотрена у карикатурного героя Достоевского Лебезятникова: "Всегда следил за новыми мыслями и убеждал всех, что сострадание в наше время даже наукой воспрещено".
Или у другого его героя, Лужина, с его пошлой философией: "Если мне говорили: "возлюби" и я возлюблял, то что из этого выходило? Выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы. Наука же говорит: возлюби одного себя, и дела свои обделаешь как следует, и кафтан твой останется цел". Я не хочу, чтобы мои дети выросли Лужиными. Этот голый формальный рационализм никогда не был основой русской ментальности.
Я отправила текст этой рекламы в наш чат "Соборян", написала, что, если моя страна будет такой, я жить в таком мире не хочу. Это очень страшные слова, и они абсолютное отражение сегодняшних навязанных нам ценностей. Они не имеют никакого отношения к тому, что я всегда считала и считаю русским. Для меня русское — это душевная щедрость и готовность "положить душу за други своя".
– Я хотела бы спросить вас и о предыдущей вашей постановке — спектакле "Живые и мертвые" по роману Константина Симонова…
– Это та же тема, о которой мы говорим: готовность русского человека отдавать свою жизнь — за друга, за свою землю, за Родину. Война лишена человеческой логики. Подвиг на войне — остаться человеком.
– "Живые и мертвые" – такой монументальный роман, очень личный для Симонова, там много писем и дневниковых записей. Наверное, он очень сложный для постановки?
– С "Живыми и мертвыми" было легче, чем с "Соборянами", потому что там очень простая структура. В центре истории — Серпилин. С художницей Машей Митрофановой, с которой мы все время работаем и делаем вместе уже третий спектакль, мы сразу подумали, что не хотим в "Живых и мертвых" никаких окопов. Это заброшенное ДК, к Серпилину приходят люди с огромными нечеловеческими проблемами.
В этом же пространстве у него умирает жена, кто-то отдает неправильные приказы, люди погибают, и все это сыплется на человека, который несет за все ответственность.
В "Соборянах" было сложнее. Я взяла линии, которые кажутся мне сегодня важными для осмысления. Это линия протопопа Савелия с попадьей Натальей, дьякона Ахиллы, священника Захарии и оппозиции к ним – лекаря, Варнавы.
У Лескова в романе очень сложная мозаичная структура. Это переплетение разных орнаментов, которые в конце концов складывается в картину русского менталитета. В русской душе есть и профанное, и сакральное, и гротескное, и героическое — столько всего намешано. Мне интересны герои, которые не приспосабливаются к обстоятельствам, идут своим путем. Я очень рада, что нашла Илью Шакунова (актер, который играет протоиерея Савелия в "Соборянах". – Ред.), он из Питера. Мы как-то услышали друг друга, совпали в том, что хотели сказать в спектакле.
Вообще, я достаточно тоталитарный режиссер: я жестко выстраиваю мизансцены, добиваюсь нужной мне интонации, потому что это и есть язык спектакля. И я очень благодарна актерам за то, что они мне верят.
– Вы не впервые сотрудничаете с Юрием Абрамовичем Башметом, верно?
– До "Живых и мертвых" я только пела с ними на разных концертах. Дмитрий Гринченко, директор Башмета, очень интересно продумывает концерты. Я пела с ними на Девятое мая на Мамаевом Кургане, вместе мы ездили на Байконур. Потом они решили позвать меня поставить спектакль.
– К слову, в интервью нашему изданию актер Григорий Данцигер рассказывал о вашем спектакле, о премьере "Живых и мертвых", и отмечал, что, к сожалению, спектакль очень мало рекламировался, о нем было достаточно трудно узнать.
– Да, это правда, но я не знаю, как это делается. В этом вопросе я абсолютный нуль.
– Многие сейчас видят в этом определенный заговор против патриотических произведений искусства, против спектаклей или фильмов о Великой Отечественной войне.
– Не думаю, что это так… Нет, может быть, где-то и так, но скорее это просто тотальное равнодушие. Ведь этим кто-то должен заниматься, это должен делать человек, который… Не знаю, где он должен сидеть: в Думе, в правительстве, в Министерстве культуры… Этот человек должен быть озабочен тем, чтобы люди узнавали о таких спектаклях. Но этим точно не должен заниматься режиссер.
– Вы сказали о персонажах, которые отличаются, не такие, как все. Ваши героини в большинстве своем такие?
– То, что я играю в театре, – да.
– А в кино – нет?
–У меня никогда не было работы в кино, которая была бы мне так же интересна, как "Бесприданница" [Александра] Островского или "Пять вечеров" [Александра] Володина…
– А экранизации классических произведений?
– Как-то не сложилось у меня с кино.
11 февраля, 08:00"Вокруг Булгакова"
"Вокруг Булгакова": "Мастер и Маргарита" режиссёра Локшина Само по себе появление очередной киноверсии очень сложного и неоднозначного романа – событие. Вдвойне событие потому, что пришлось оно на сложный момент в истории страны и сразу же появился соблазн оценить этой событие с актуально-политической точки зрения. Мы поддадимся, но нам есть что сказать и помимо этого– И тем не менее все хорошо знают ваши кинороли, "Ликвидацию" Сергея Урсуляка. Совсем недавно у сериала была дата – 10 лет с премьеры. И как тут не спросить об Одессе…
– "Ликвидация" – хороший фильм. Но тут я вас разочарую: в Одессе я была только на съемочных днях и совсем не успевала ничего посмотреть в городе. Это очень обидно, особенно теперь. А сейчас это еще и страшно. Такой чудовищный эксперимент произвели над Украиной. В психологии есть такое очень примитивное понятие: "образ врага" — то, на чем проще всего сыграть. "Наш враг – русские" - на этом там и сыграли. Я воспринимаю это как трагедию. Прежде всего самой Украины.
– Мне кажется, ваша героиня в "Ликвидации" – это как раз о вере в людей, о том, что люди скорее хорошие, чем плохие, непобедимая вера.
– Особенно учитывая то, что в конце ее убили ножницами? Жизнь трагична. Но это не отменяет того, что нужно верить в людей и знать, что счастье возможно, даже если оно не случится в твоей жизни. Это такая стоическая позиция. Бродский об этом говорил: нужно большое мужество, чтобы быть счастливым, зная, что это невозможно.
– Можете назвать какие-нибудь еще спектакли, которые сейчас идут в Москве и понравились вам?
– Я посмотрела недавно прекрасный спектакль Владимира Панкова "Скоморох Памфалон", тоже по Лескову. Он безумно мне понравился, и я всем советую его посмотреть. Об этом спектакле тоже мало кто слышал! Это же катастрофа! Он никуда не номинирован.
Я про "Золотую маску" вообще молчу: для меня этот фестиваль давно уже стал профанацией. Я видела спектакли, которые номинированы на эту "Маску", – для меня это недоразумение. На спектакле Панкова я была в процессе репетиций "Соборян". Позавидовала тому, как режиссер раскрыл Лескова. Хотя у нас в спектакле совершенно другой язык.
Знаете, какая еще есть интересная тенденция: мне после "Соборян" присылают много отзывов зрителей. Какие глубокие и интересные отзывы у людей, которые не имеют отношения к профессиональной критике. Кто-то написал, что наша колокольная на сцене— Лестница Иакова. Узнали тексты [Антона] Чехова и [Максима] Горького, которые я вставила в инсценировку. Огромное спасибо зрителям, что они нас поняли.
Глубина и нестандартность отзывов зрителей печально контрастирует с текстами профессиональных журналистов различных СМИ. Это просто пугает. Их лексика напоминает сочинение троечников в седьмом классе. Я говорю это без шуток. Клишеобразные слова, смесь "французского с нижегородским". Приведу некоторые примеры: "Актерский состав "Соборян" помогает зрителю разобраться в лесковских типажах, замедляющих прогресс". "Сценическое прочтение романа-хроники оказалось наполненным до краёв дискурсами на многочисленные вопросы современности".
"Наполненный до краёв дискурсами" — это же просто чудовищно, и это не русский язык.
23 января, 04:39Культура
Из Диканьки — в Петербург. Торжество любви и добра на сцене "Геликон-оперы"В январе в московском театре "Геликон-опера" прошли шесть премьерных показов оперы Петра Ильича Чайковского "Черевички" в постановке режиссера Сергея Новикова, приуроченные к новогодним и рождественским праздникамХочу еще сказать, что в спектакле я использовала фрагменты проповедей схиархимандрита Зосимы. Этот человек с Украины, из Никольского монастыря, который сейчас очень сильно бомбят. Он умер в 2002 году. Я читала его проповеди и была поражена глубине его слова. В спектакле звучат его слова: "Одного старца спросили, что такое любовь. Он ответил: всех жалко". Для меня это одна из главных мыслей, которую мы хотели донести своим спектаклем. И она абсолютно русская.
– Мнение зрителей важнее, чем оценка критиков?
– Любое мнение важно. Но хочется разбора уровня Натальи Крымовой. А театральный критик Джон Фридман? Он писал такие статьи, что я брала из них решение для своей роли. Критик – это же творчество! У нас была потрясающая школа театральной критики. Куда она делась? Творческому человеку нужно сравнивать себя с Коперником, а не "с мужем Марьи Иванны", как сказано у [Владимира] Маяковского.
Или как в моих любимых строках из Арсения Тарковского:
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
– А вам встречалась хорошая, но критическая статья?
– Нет. Одна женщина написала: "Агуреева – дура, ничего не поняла в Лескове". Уровень полемики меня, конечно, поразил.
– На днях в СМИ появились ваши комментарии касательно отмены спектакля "Эйнштейн и Маргарита" режиссера Александра Марина. Насколько я знаю, его отменили из-за каких-то политических взглядов исполнителей главных ролей – Ксении Раппопорт и Алексея Серебрякова. Вы против таких отмен, верно?
– Я не смотрела спектакль и никаких комментариев не могу давать. Но я хорошо отношусь к Ксении и Алексею и не понимаю, почему этот спектакль то разрешают, то запрещают. И то, что запретили спектакль Дмитрия Крымова у нас в театре, я тоже не понимаю.
Мне вообще не нравится фанатизм и оголтелость с любой стороны, либеральной или патриотической. Это никогда не было признаком ума. Мне иногда кажется, что это делается специально, чтобы дать повод сказать: "Вот они какие патриоты! Все запрещают!"
– Хочу спросить вас о музыке в спектакле…
– Музыку к спектаклю написал композитор Валерий Воронов. Это второй спектакль, с которым мы вместе с ним работаем. Он написал музыку к "Живым и мертвым". Это удивительный, талантливый и тонкий человек. Когда мы искали музыку к "Соборянам", я ему сказала: хочется смешать [Петра] Чайковского с [Альфредом] Шнитке.
И он это сделал – переосмысленных Чайковского и Шнитке. Валера не подражает им, а берет их идею. Понимаете, мы живем во времени, когда уже все было. Была классика, был авангард, постмодерн. И так везде – и в театре, и в музыке. Все уже было, кроме тебя самого. И вот то, как ты переосмысливаешь, – это и есть новое.
Мне понравилось у Панкова в "Скоромохе Памфалоне": в спектакле есть какие-то узнаваемые социальные штуки, и православный хор, и телевидение с интервью – всего намешано, а в результате получается целое. Я тоже ищу свой театральный язык, переосмысливая и психологический театр, и [Всеволода] Мейерхольада, и, конечно, эстетику Петра Наумовича Фоменко. Он мой учитель, и это уже в моей крови.
– В кино вас что-нибудь впечатлило в последнее время?
–Я посмотрела недавно фильм "За нас с вами". Это фильм Андрея Смирнова, который снял "Белорусский вокзал". Трудно поверить, что это один и тот же режиссер. Посыл его нового фильма таков, что здесь, в России, ничего хорошего не может быть, это страшная страна, в ней только сажают, пытают, мучают, и жизни здесь нет. Когда тебе говорят, что все очень плохо и беспросветно, это плоско и примитивно односторонне.
Мне также непонятна и другая крайность: "У нас все просто замечательно, мы идем только верным путем". В этом нет объема. Я чувствую в этом фильме смакование того, что здесь так плохо жить. Даже если режиссер думает так, ему не больно от этого. А Салтыкову-Щедрину было больно. Никто не ругал Россию так, как Салтыков-Щедрин. Но именно ему принадлежат слова: "Я люблю Россию до боли сердечной".
Когда мне показывают, что в России плохо абсолютно все, и это страна рабов, беспросветного мрака и невежества, и в "этой" стране людей не волнуют "чужой ум, красота и талант" (это дословные слова из фильма) — это уже наводит на мысли о диагнозе: нечто среднее между паранойей и человеконенавистничеством.