Андрей Ющинский рос в неблагополучной семье: был внебрачным ребенком, отца призвали на военную службу, мать-торговка и отчим-мастеровой его воспитанием не занимались. Тетка, сестра матери Наталия Ющинская сдала его в приют, а затем — в учительскую семинарию. На вопрос приятеля, любит ли он мать и отчима, отвечал, что больше всего любит тётку.
Как отмечалось в материалах суда, он «был скрытен, ни с кем не сходился, держался особняком». Мальчик не боялся темноты и постоянно ходил по ночам, за что получил прозвище Домовой.
Андрюша прилежно учился и выражал желание стать священником. В 1910 году он поступил в Киево-Софийское духовное училище при Софийском соборе («форма нравилась, положение нравилось» — так объяснял выбор профессии его репетитор, псаломщик церкви св. Феодора дьякон Дмитрий Мочуговский, занимавшийся с мальчиком около девяти месяцев). Однажды, уйдя в училище, Андрюша исчез.
20 марта в одной из небольших пещер на Лукьяновке игравшими там мальчишками, а конкретно гимназистом Еланским, было обнаружено его тело, покрытое 47 колотыми ранами, которые были нанесены «швайкой» (большим шилом). Труп был в значительной степени обескровлен. Экспертами было установлено, что пещера не является местом убийства. Тело было найдено в сидячем положении, со связанными руками, в одном белье и единственном чулке. Рядом находились его куртка, кушак, фуражка и тетради, сложенные в трубочку и засунутые в углубление в стене.
В первые же дни после обнаружения трупа родственникам убитого, а также прокурору окружного суда, начальнику сыскного отделения и другим должностным лицам стали приходить анонимные письма, в которых утверждалось, что Андрей был ритуально убит евреями, чтобы получить христианскую кровь для изготовления мацы.
Во время похорон мальчика распространялись изготовленные на гектографе прокламации со следующим текстом: «Православные христиане! Мальчик замучен жидами, поэтому бейте жидов, изгоняйте их, не прощайте пролития православной крови!» С этими прокламациями был задержан член «Союза русского народа» Николай Андреевич Павлович, дело против которого вскоре было прекращено.
Одновременно черносотенная пресса сначала в Киеве, а потом и в столицах начала активно муссировать тему «ритуального убийства». Указывали они особо, что мальчик был умучен в субботу незадолго до праздника Песах (еврейской Пасхи).
Первоначальная версия следствия — сугубо уголовная. Исходно предполагалось, что отец мальчика, разошедшийся с его матерью, оставил на имя Андрея значительную сумму, и соответственно подозрение пало на мать мальчика, его отчима Луку Приходько и других родственников. Однако вскоре выяснилось, что улики против родственников убитого были сознательно сфабрикованы, а признания отчима и дяди были выбиты силой. Правые деятели открыто заявили, что евреи подкупили полицию, чтобы направить следствие по ложному пути.
С самого начала расследования на его ходе стало заметно дилетантское вмешательство прессы, причем не только правой, но и демократически-либеральной. Так, версию о причастности родных Ющинского высказал журналист либеральной «Киевской мысли» Семён Барщевский. Когда эта версия отпала, эта же газета пыталась обвинить в убийстве цыган, стоявших табором неподалеку от места преступления.
Упоминание о «ритуальной» версии в деле появляется впервые только в показаниях Веры Чеберяк, которая по поводу соответствующих разговоров и прокламаций на похоронах заявляет: «Мне и самой теперь кажется, что, вероятно, убили Андрюшу евреи, так как никому не нужна была, в общем, смерть Андрюши. Представить же вам доказательства в подтверждение моего предположения я не могу».
Это была хозяйка воровского притона, с сыном которой дружил убиенный. Вот к ее окружению многое сходилось, но «общественное мнение» сформировалось и наработки следствия по этой версии были уничтожены.
И тут началось… 17 апреля на могиле Ющинского члены союза провели панихиду и установили крест; на этот же день они назначили погром, но после обсуждения вопроса с полицмейстером перенесли его на осень.
Тогда же лидер молодёжной организации «Двуглавый орёл», студент Владимир Голубев обратился к губернатору А. Ф. Гирсу с требованием немедленно выселить из Киева до трех тысяч евреев по указаниям «патриотических» организаций, а получив отказ, явился к первому викарию митрополита киевского, епископу Павлу, с текстом «челобитной» на высочайшее имя, в которой СРН «всеподданнейше ходатайствовал о выселении из Киева всех евреев, ибо они занимаются исключительно безнравственно-преступными деяниями, не останавливаясь даже перед пролитием крови христианской для своих религиозных надобностей, что и доказывается совершением ими ритуального убийства Андрея Ющинского».
Епископ заявил, что ритуальный характер убийства не доказан, и в мягкой форме посоветовал оставить идею с петицией.
На следующий день министр юстиции Иван Щегловитов обратился к министру внутренних дел и председателю Совета Министров Петру Столыпину с просьбой обратить на дело Ющинского особое внимание и составил телеграмму в Киев, возложив наблюдение за делом на прокурора Киевской судебной палаты Георгия Чаплинского. Это был поляк, перешедший в православие, который по отзывам сотрудника, «в своих беседах поражал своим крайним юдофобством и той ненавистью, с какой он говорил об евреях». Первоначальная следственная группа была отстранена. Заключения судмедэкспертиз, отрицавшие ритуальный характер убийства, в расчет новой группой не принимались.
Подполковник Самохвалов писал начальнику Киевского охранного отделения подполковнику Кулябко: «Глубокоуважаемый Николай Николаевич, докладываю, что у нас все благополучно, Голубев поутих. Решили они отложить своё выступление до отъезда государя из Киева. (…) Но бить жидов, как уже сказано, отложили до осени». Обсуждение идеи погрома между Голубевым и полицмейстером содержится в служебной переписке председателя Киевской окружной судебной палаты Чаплинского. Голубев обсуждал ту же идею с вице-директором 1-го департамента Министерства юстиции Лядовым, который также указал на несвоевременность мероприятия ввиду приезда Государя.
Труп есть, мнение общественности сформировалось, «активисты» требуют возмездия, значит, нужен обвиняемый. Ведь нельзя же, чтобы следствие вырулило куда-то не туда и посадило на скамью подсудимых какого-нибудь благонамеренного киевского обывателя, голосующего, как и большинство его соседей, за «Союз Русского Народа»! Нельзя также и самим полицейским и прокурорам признать собственную несостоятельность и оставить «висяк»!
И такую жертву назначили. Им стал, как вы и догадались, еврей, сын хасида, Менахем Мендель Товиевич Бейлис.
И это не важно, что он не соблюдал никаких обрядов, работал по субботам, честно отдал воинский долг царю и Отечеству и даже дружил с местным приходским священником. Работал он приказчиком на заводе Зайцева, был женат и нажил в законном браке пятерых детей. Более того, во время октябрьского погрома 1905 года к нему пришли местные члены CРН с уверением, что ему бояться нечего.
Но, сами понимаете, у «патриотов» и здесь есть логика: «коварный жид глубоко законспирировался, скрывал свои преступные намерения, вошел в доверие к православным, чтобы совершить ритуальное убийство». По выражению прокурора Брандорфа, «первым изобрёл виновность Бейлиса» тот же «юный активист» Голубев, который обратил внимание на то, что завод Зайцева и место преступления находились неподалеку. Андрюша и его соседи не могли не знать Бейлиса хотя бы в лицо.
Тщетно Брандорф убеждал Чаплинского в невозможности преследования Бейлиса на основании столь сомнительных «улик», но Чаплинский возразил ему, что «не может допустить, чтобы по еврейскому делу была привлечена в качестве обвиняемой православная женщина». В общем, Бейлис был арестован и, как многие чуть более ста лет спустя, провёл в ожидании суда более двух лет в предварительном заключении в Лукьяновской тюрьме.
Там были все знакомые до боли детали: и специально подготовленные свидетели, и подсаженный в камеру полицейский агент Иван Козаченко, и развал якобы надежных показаний. И был первый суд, который так и не пришел к решению.
Но в том-то и дело, что в Киеве и за его пределами в те годы жило достаточно людей, которые не боялись ни прокурора Чаплинского, ни студента Голубева. И они открыто стали высказывать недовольство действиями антисемитов.
Пока Бейлис сидел в СИЗО, его дело получило мощнейшую огласку.
Уже 30 ноября 1911 года был опубликован протест, озаглавленный «К русскому обществу (по поводу кровавого навета на евреев)», составленный Владимиром Короленко и подписанный 82 знаменитыми писателями, учёными и общественными деятелями, среди которых Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Александр Блок, Максим Горький, Фёдор Сологуб, Леонид Андреев, Вячеслав Иванов. В этом воззвании напоминалось, что изначально «кровавый навет» возводился на первых христиан, и, в частности, упоминалось, что греческий патриарх Григорий назвал легенду об употреблении евреями христианской крови «внушающим отвращение предрассудком нетвёрдых в вере людей».
Это только в России, а уж за ее пределами… Там были такие имена! Такие крупные политики, как Артур Бальфур и Остин Чемберлен, требовали оправдания несчастного обвиняемого. Они не пытались предложить обмен Бейлиса на, скажем, героиню купринской «Ямы» киевлянку Эмму Эдуардовну Тицнер, если бы та была схвачена в Лондоне или Калькутте за сводничество и сутенерство. Вы можете себе представить, чтобы, например, их однопартийцы Тереза Мэй или Борис Джонсон высказались в поддержку журналиста Вышинского?
Ведением дела Бейлиса возмутились даже политики из правого лагеря. Редактор газеты «Киевлянин» Дмитрий Пихно 30 мая 1912 года под заголовком «Вы сами приносите человеческие жертвы!» опубликовал в газете разоблачения отстраненного от дела следователя Красовского, тотчас ставшие предметом обсуждения в Думе. Его пасынок и наследник Василий Шульгин с первого же дня суда начал публикацию в «Киевлянине» серии статей с резкой критикой обвинения.
«Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьёт шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом», — писал он.
23 сентября 1913 года открылся суд. На нем выступали и стороны обвинения, и свидетели. Председатель Киевского окружного суда Николай Грабор отказался вести дело и был заменён специально переведённым из Умани Фёдором Болдыревым, которому министр Щегловитов пообещал место председателя окружной судебной палаты.
Среди сотрудников киевской прокуратуры не нашлось желающих выступать в суде в роли государственного обвинителя, поэтому министр Щегловитов был вынужден отправить в Киев товарища прокурора Петербургской судебной палаты Оскара Виппера, брата знаменитого историка. Кроме Виппера, обвинение представляли два поверенных гражданской истицы — матери несчастного Ющинского: член фракции правых в 4-й Государственной думе Георгий Замысловский и известный адвокат-антисемит Алексей Шмаков.
Бейлиса защищали киевский адвокат Дмитрий Григорович-Барский, а также цвет столичной адвокатуры: Александр Зарудный, Николай Карабчевский, Василий Маклаков и Оскар Грузенберг. В числе доверенных лиц подсудимого в суде участвовал также отец автора «Лолиты» Владимир Набоков, присутствовавший как корреспондент газеты «Речь».
Адвокаты разбили все доводы обвинения, но это никак не могло заставить прокурорских его изменить. Прямо как сейчас! Однако кроме широчайшей мировой огласки и поддержки Бейлиса было много другого, что отличало российские суды того времени от нынешних украинских.
Во-первых, петербургский профессор Розинг и его ученик, муромский купец Зворыкин только делали первые опыты, приведшие к изобретению телевидения, так что приходилось довольствоваться печатной прессой. Во-вторых, Голубев и его побратимы не смели угрожать судье и адвокатам. В-третьих, подтасовывались только выводы следствия, а не вещественные доказательства: в кальсоны Бейлиса и ночную рубашку его жены никто окровавленный нож не подкладывал.
И, наконец, имела место коллегия присяжных, которая и принимала решение о виновности подсудимого. Вот она, выслушав доводы всех сторон, и признала 28 октября 1913 года Менахема Менделя Бейлиса невиновным.
P. S.
Голубев был убит на фронте год спустя. Чаплинский после Февральской революции был арестован, но отпущен под залог, и дальнейшая его судьба неизвестна. После Октябрьского переворота и Чеберяк, и Щегловитов были расстреляны, Виппер умер в заключении. Бейлис эмигрировал, как и его защитники. Суд присяжных и в советское, и в постсоветское время в Киеве стал также невозможен, «как святой Владимир без креста». Могила Андрюши Ющинского на Лукьяновском кладбище в Киеве до сих пор служит местом поклонения у сторонников версии «ритуального убийства».