Юность
Савинков происходил из дворянской семьи. Отец некогда выступал обвинителем по делу харьковского народовольца Ефремова и чуть ли не лично помог ему избежать смертной казни, уговорив подать прошение о помиловании. В дальнейшем работал товарищем (заместителем) прокурора варшавского военного окружного суда. Дед Савинкова по материнской линии — Александр Ярошенко — дослужился до генеральского звания. Родным дядей Савинкова был знаменитый живописец, член Товарищества передвижников Николай Ярошенко.
Савинков учился в Варшаве, затем в Петербурге, первую ссылку отбывал в Вологде. Во всех этих городах судьба сводила его с людьми, оставившими след в истории. В варшавской гимназии одноклассником и приятелем Савинкова был Иван Каляев — будущий эсеровский террорист. В университете Борис учился с Вячеславом Менжинским — будущим главой ОГПУ, при котором Савинкова и заманят в советскую Россию на погибель. В Вологде он отбывал ссылку с Анатолием Луначарским — будущим советским наркомом просвещения.
Впрочем, в университете он проучился недолго. Юрист из него так и не вышел, после нескольких случае участия в студенческих протестах и беспорядках Савинков был исключен.
На рубеже веков произошло два важных события в жизни Савинкова. Во-первых, он женился на Вере Успенской, дочери знаменитого, в том числе и в революционных кругах, писателя Глеба Успенского. Во-вторых, он всерьез занялся революционной деятельностью. Причем начал с популярного тогда марксизма и не у кого-нибудь, а у самого Ленина.
Будущий вождь пролетариата в то время и сам был начинающим революционером, РСДРП еще не существовало, был только «любительский» «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Некоторое время Савинков выступал перед рабочими с пропагандой марксизма, но вскоре попал под арест.
Его выслали в Вологду, где он провел почти год и окончательно разочаровался в социал-демократии. Будить массы, звать их к восстанию, что-то растолковывать им — не так представлялась ему карьера революционера. В Вологде тогда находилась «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, которая перед этим уже наставила на путь террористический Григория Гершуни. В том же ключе она повлияла и на Савинкова. Он твердо решил бежать из ссылки и примкнуть к создаваемой Гершуни Боевой организации эсеров.
Террор
Так начался один из самых загадочных периодов жизни Савинкова.
Достаточно трудно достоверно оценить степень его участия в террористических актах, он был большим честолюбцем, умел и любил приврать и приукрасить, подать себя как можно более выгодно. Поэтому к воспоминаниям самого Савинкова следует относиться с некоторой долей осторожности.
Конечно, с его слов выходило, что он если и не первый «генерал террора», то как минимум второй после Азефа. Однако ни в одном теракте он не принимал личного участия (в случае с покушением на великого князя Сергея Александровича этот принцип Савинкова едва не испортил всю подготовку, но Каляев сумел справиться в одиночку). Фактически его роль сводилась к посредничеству между Азефом и рядовыми членами БО, а также к координации их действий и организации слежки за жертвами.
Покушение, про которое достоверно известно, что им от начала и до конца занимался Савинков, завершилось оглушительным провалом. Он планировал покушение на адмирала Чухнина, но в итоге был арестован еще на этапе подготовки.
Имя Савинкова несколько раз попадало в газеты в контексте Боевой организации, что стоило его отцу душевного здоровья. Савинков-старший в прямом смысле слова сошел с ума, ему стали всюду чудиться жандармы и переодетые агенты и казалось, что они хотят ворваться в его дом и устроить обыск. Вскоре он умер.
Борису Савинкову грозила смертная казнь, но он сумел бежать. В караульной команде, охранявшей его, оказался эсер, который вывел его из тюрьмы. Он укрылся в Румынии, откуда перебрался в Париж. С 1906 года вплоть до революции Савинков не возвращался в Россию.
Мощным ударом по БО стало разоблачение Азефа, которое стало крупным политическим скандалом. Савинков, конечно, до последнего момента шефа защищал. В конце концов, он попытался заново восстановить Боевую организацию и руководить ей единолично, чтобы избавить ее от «позора провокаторства».
И вновь все закончилось провалом, без Азефа Савинков на генерала террора не тянул. Боевикам не удалось совершить ни одного успешного покушения, вдобавок ЦК эсеров начал давить на террористов, тратящих большие суммы без всякого успеха. В итоге БО была бесславно распущена.
Литератор
После этих провалов, усугубленных конфликтом с эсерами, которые нелицеприятно высказывались о деятельности БО вообще, Савинков стал литератором.
Вообще-то он пытался писать еще до своего увлечения революцией, но тогда его работы встретили без восторга. Теперь же Савинков под псевдонимом Ропшин опубликовал несколько весьма удачных произведений. Истории про рефлексирующих террористов пришлись по нраву читателям, хотя эсерам «Конь бледный» сильно не понравился, и они раскритиковали бывшего террориста.
Савинков фактически порвал с политикой и начал вращаться в литературных кругах. Ближайшими товарищами его стали Зинаида Гиппиус и Мережковский, а также Волошин и Эренбург (тот потом вспоминал, что «никогда не видел такого страшного и непонятного человека»).
Богемная среда была Савинкову ближе, чем революционное подполье. Хотя бы потому, что он совершенно не походил на революционеров прошлого. Если прежние народовольцы могли неделями не мыться, не причесываться и ходить в лохмотьях просто потому, что на такие мелочи быта не обращали никакого внимания, то Савинков всегда выглядел как франт, носил костюмы по последней моде, посещал кафе-шантаны, любил покрасоваться декадентскими замашками (Фигнер вспоминала, что революционер однажды начал рассуждать о красоте безобразия и его очаровании, и тогда она прямо спросила, хотел бы он, чтобы его маленькая дочь обладала красотой безобразия или привычной красотой. Смутившийся Савинков признал, что ему бы хотелось красоты традиционной).
В личной жизни также произошли перемены. Расставшись с Верой Успенской, он сошелся с Евгенией Зильберберг из революционной семьи. Ее брат делал бомбы в подпольной динамитной мастерской, а второй брат — Лев Зильберберг — был сподвижником Савинкова по БО и помог ему бежать из тюрьмы, лично руководил рядом резонансных терактов и в конце концов был повешен в 1907 году.
Правый поворот
К 1914 году Савинков уже окончательно переквалифицировался в писателя и публициста. Никакой политической деятельностью он не занимался. Начавшаяся мировая война вызвала в нем энтузиазм. Он сразу же засобирался на фронт военным корреспондентом. Сначала ему удалось достать аккредитацию от одной европейской газеты, затем начал сотрудничать и с несколькими российскими изданиями.
В период войны начался правый поворот Савинкова. В принципе он никогда не был зациклен на каких-то политических вопросах и догмах, для него важно было действие, трудно даже сказать, были ли у него какие-то твердые политические взгляды. За свою жизнь он успел побывать в лагере всех политических сил, за исключением разве что монархистов.
Лидер эсеров Чернов характеризовал его как «скептика по отношению ко всем политическим теориям по недосугу вдуматься». Федор Степун, работавший с Савинковым в военном министерстве (он возглавлял политическое управление Минобороны) свидетельствовал: «Ко времени нашей встречи он был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником».
Впрочем, ультралевым интернационалистом он не был и в террористический период. Радек однажды вспоминал: «Савинков был патриотом в 1904 году. Он мучился при известиях о русских поражениях в Маньчжурии».
Это привело его в лагерь революционных оборонцев, которые поддерживали участие России в войне с Германией. Уже ни во что не веривший (по выражению Эренбурга), Савинков вернулся в Россию через месяц после Февральской революции. Его возвращение осталось незамеченным.
Воспользовавшись своими связями, Савинков вышел на Керенского, который тогда активно расталкивал всех на пути к власти. Вернувшийся эмигрант получил назначение комиссаром 7-й армии. Исчезли щегольские наряды, появились строгие военные френчи и выправка. Савинков в общем-то неплохо справлялся со своими обязанностями. Он умел говорить красиво, хотя выдающимся оратором его трудно было назвать. Фигнер вспоминала: «Его речь была оригинальна и красива, но голос был ужасен: какой-то рев, глухой, протяжный, мрачный, исходил как будто из пасти зверя».
В конце июня 1917 года он становится комиссаром Юго-западного фронта, близко сходится с генералом Корниловым. С этого момента и до конца августа возникает своеобразный триумвират Керенский-Корнилов-Савинков. Все они были молоды (по политическим меркам), амбициозны, отчасти авантюристичны и обладали волей к власти.
Савинков к этому моменту уже превратился из террориста-подпольщика в государственника и ратовал за возвращение смертной казни. В этом его поддерживал командующий фронтом Корнилов. Савинков стал вторым человеком в военном министерстве после Керенского (был его заместителем и управляющим министерством), имел с шефом контакт и взялся продвигать Корнилова.
При этом нельзя сказать, что они были друзьями или хотя бы убежденными единомышленниками. Савинков опасался Корнилова, Корнилов — Савинкова, Керенский — обоих. Их совместная попытка удержать контроль над разваливающейся армией не удалась. Корниловское выступление стало крахом для всех троих. Корнилов лишился свободы, Савинков (поддержавший Керенского) — работы, а Керенский хотя на время удержал власть, потерял контроль над армией и собственноручно укрепил, казалось бы, разбитых большевиков.
Белые
После Октябрьской революции Савинков попытался примкнуть к отряду Краснова, который шел на революционный Петроград, но поход провалился. Он перебрался на Дон, но и там его не ждали, офицеры видели в нем террориста и революционера. Тогда он перебрался в Москву, где создал «Союз защиты родины и свободы», в котором объединились в основном офицеры в звании от капитана до полковника, а также некоторые старые знакомые Савинкова.
Каких-то значимых успехов союз не добился. Общенациональное восстание не удалось. В Рыбинске и Муроме восстание было подавлено большевиками очень быстро. И только в Ярославле они продержались около двух недель, но никакой помощи не получили, и город был потерян.
После неудавшихся вооруженных выступлений союз был практически полностью разгромлен. Савинков бежал в Уфу, где попытался установить контакты с местной Директорией, которая была попыткой компромисса со стороны всех антибольшевистских сил. Но и там Савинков оказался лишним, и его отправили в Париж просить поддержки у союзников. Такая миссия, конечно, была совсем не для Савинкова и, очевидно, являлась ссылкой.
Зеленые
Савинков разочаровался в белых и на последнем этапе войны сделал ставку на зеленых. Ему казалось, что это единственная сила, выражающая интересы крестьянского большинства страны.
Тем временем началась советско-польская война, и у Савинкова неожиданно появился союзник. Польский диктатор Юзеф Пилсудский ранее был знаком с революционером и предложил ему свою поддержку. Поляки в условиях войны рассчитывали использовать российских противников большевиков на своей стороне.
Так появился Русский политический комитет в Польше. Предполагалось, что он станет альтернативной Врангелю точкой притяжения антибольшевистских сил, но фактически появился междусобойчик для друзей и старых соратников Савинкова. Ни одной сколько-нибудь крупной политической фигуры в комитете не оказалось. Самым известным его членом был литератор Мережковский — супруг Зинаиды Гиппиус и давний приятель революционера, а также друг Мережковского Дмитрий Философов, кузен знаменитого Дягилева.
У комитета было два основных направления деятельности: формирование антибольшевистских вооруженных отрядов и пропаганда среди захваченных поляками военнопленных.
В конечном счете комитету удалось сформировать отряд, получивший название 3-й русской армии. Обманываться громким названием не стоит — армия насчитывала чуть более 5 тысяч человек. Кроме того, формально она подчинялась Врангелю.
Повоевать армии фактически не довелось. К тому моменту, когда она была готова к отправке на фронт, Польша заключила мирное соглашение с РСФСР. В итоге армия была переброшена на помощь Петлюре с перспективой соединения с Врангелем в Крыму. Однако после нескольких столкновений она вернулась в Польшу, где была интернирована.
Сам Савинков оказался в отряде Булак-Балаховича, бывшего ротмистра, который был авантюристом куда большим, чем сам Савинков. За период Гражданской войны Балахович успел повоевать за красных, за белых, за поляков, за зеленых. А на последнем этапе пытался завоевать и провозгласить независимую Белоруссию.
Сотрудничество с «зеленым генералом» разочаровало Савинкова, и он вернулся в Польшу, где попытался восстановить «Народный союз защиты родины и свободы». Однако поляки заключили мир с большевиками, и те требовали прекращения поддержки антисоветских эмигрантов. Савинков в конце 1921 года был выслан из страны.
Третий путь
Разочаровавшись во всех политических противниках большевиков, Савинков увлекся фашизмом. В то время «третий путь» Муссолини привлекал внимание всей Европы. Без особого кровопролития Муссолини удалось не только прорваться к власти, но и переиграть левых на ниве популизма, где они традиционно не имели конкурентов. Идеи итальянского дуче казались разочарованным политическим эмигрантам верным спасением от «красного потопа».
В тот период Савинков отстаивал прогрессивность фашизма: «Эсеровская пресса дурно понимает фашизм. В нём нет элементов реакции, если не понимать под реакцией борьбу с коммунизмом и утверждение порядка. Фашизм спас Италию от коммуны. Фашизм стремился смягчить борьбу классов, он опирается на крестьянство, он признаёт и защищает достояние каждого гражданина…
Фашизм не отрицает народного представительства, но требует от народных избранников не прекраснодушных речей, а действий и волевого напряжения. Парламент у нас (Советы) не должен мешать правительству в его созидательной работе бесконечными прениями и присущей всякому многолюдному собранию нерешительностью. Если за парламентом остаётся право контроля, то на него возлагаются обязанности, он не должен быть безответственным и бездейственным учреждением. Керенским и Милюковым в фашизме нет места. Отсюда их ненависть к нему».
Савинкову даже удалось добиться встречи с итальянским лидером. Муссолини его принял, приободрил, но денег не дал и серьезной помощи не оказал.
До отъезда в СССР Савинков подтверждал, что фашизм близок ему идейно и психологически. А его старый приятель и соратник Мережковский на некоторое время стал поклонником Муссолини, от которого даже получал стипендию для работы над книгой и лично встречался с ним несколько раз.
Конец
Савинков на время отошел от политики и написал книгу «Конь вороной», в которой осмыслил свой опыт Гражданской войны в художественной форме. Тем неожиданнее стала новость о том, что в августе 1924 года Савинков был задержан в советском Минске, куда пробрался нелегально. Опытный подпольщик попался в ловушку ОГПУ, и чекисты заманили его в СССР под видом подпольщика по той же схеме, что и Шульгина.
Через неделю после ареста Савинкова над ним начался суд. Савинков вновь наделал немало шума, особенно в эмигрантских кругах. Будучи непримиримым борцом с большевизмом, он неожиданно для всех покаялся на суде и заявил о безусловном принятии советской власти. Учитывая букет обвинений, смертный приговор был неминуем, однако суд был показательным, и большевики хотели продемонстрировать гуманизм к падшим врагам, поэтому казнь Савинкову заменили 10 годами заключения.
Менее чем через год он погиб — по официальной версии, покончил с собой, выбросившись из окна во время прогулки. Хотя сразу же пошли слухи, что на самом деле Савинкова убили, а выпасть из окна помогли конвоиры.
Последний год жизни знаменитого революционера и литератора до сих пор вызывает множество споров. Действительно ли Савинков, легко переходивший от одной политической силы к другой, искренне принял советскую власть, или его вынудили давлением или обещаниями помилования? Покончил ли он с собой, окончательно разочаровавшись в своей борьбе, или его все же убили?
Борис Савинков, несомненно, был незаурядной фигурой. Из всех деятелей того времени этот уроженец Харькова, пожалуй, ближе всех приблизился к тому, чтобы стать российским Муссолини. Он обладал решительностью, волей, имел непоколебимую тягу к активным действиям, обладал личной храбростью, ярко выраженными лидерскими качествами, при этом не был рабом политических догм и установок, отличаясь чрезвычайной прагматичностью, доходящей до цинизма.
Однако стать национальным лидером и вождем ему так и не удалось. Высшей точкой в его политической карьере стал пост товарища министра финансов, который он занимал всего лишь несколько месяцев в период между двумя революциями.