Конечно, это иллюзия — ощущение, что можно реально прикоснуться к истории. Но для людей определенного склада она важна. Для этого, конечно, надо долгое время как минимум интересоваться историей, иметь свои ориентиры, почитаемые эпохи, выдающихся персонажей и их оппонентов тоже. И еще чуть-чуть фантазии.
Опечатка высокого полета
Некоторое время тому назад, признаюсь, относительно давненько уже, журналистская судьба забросила меня в Горловку, во двор — милый, заботливо ухоженный, чистенький и скромный — Тамары Никитичны Изотовой. Вот тогда было потрясающее ощущение контакта с живой историей.
Это ведь дочка легендарного шахтера из Донбасса Никиты Изотова, рекордсмена, который вполне мог оказаться на месте Алексея Стаханова, основателя небывалого движения передовиков в СССР.
Собственно, что значит оказаться на месте? Изотов был на своем месте. И движение у него было свое — Изотовское. Кроме ударного труда оно предполагало наставничество на производстве — подготовку достойной смены.
Никифор, переименованный в Никиту после опечатки высокого уровня — в газете «Правда», Изотов — величина грандиозная. Символ эпохи, что никак не фигура речи.
Патина советской классики
Чем я похож на Леонида Ильича Брежнева, так это тем, что, как было писано в «Малой земле», «дневников на войне я не вел». И очень зря. Нет архивов статей, нет скрупулезно собранных вырезок публикаций.
Но тут, вообразите только, чудесным образом удалось восстановить погибший было жесткий диск компьютера, а там — черновик, наброски былого интервью с Тамарой Изотовой.
Малая его толика вышла когда-то в одной из газет, где объем подчинен размерам полосы. Большинство же сведений из первых, что называется, рук были отложены до лучших времен. С терминологией можно поспорить. В смысле, насколько нынешние времена лучшие — тот еще вопрос. Но крупицы уникальной информации из великой ушедшей эпохи просятся быть опубликованными. Все это и сегодня актуально. Классика лишь благородной патиной покрывается, но не ржавчиной.
Былинный богатырь невысокого роста
— Отец болезненный был, с детства страдал почками. А что до образа былинного богатыря… Я, когда замуж выходила, была выше его ростом. Он еще посмеивался: «Посмотрите, что это такое? Был бы парень — ладно, а то девочка».
Папа на самом деле был высоким, но только, когда стоял рядом с маленькими. А есть фотографии на трибуне в городе Шахты, тогда еще приезжал Лазарь Каганович…
Мне, кстати, пришлось тогда с ним рядом сидеть в машине. Ездили по шахтам — мне везде кукол дарили. Знали же, что приедут большие гости с маленькой девочкой. Значит, что? Надо куклу подарить.
Рекорд Изотова: трудовой подвиг или ловкий трюк?
— Во время установления рекорда были хронометристы, целая команда, сидели и считали. Я так слышала от шахтеров, когда у Изотова был угольный рекорд — 240 тонн за смену — «все шумело». Последний рекорд, где было 600 с лишним тонн, там, да, ему уже помогали — крепили за отцом лаву. Он продвигался по пласту, только рубил уголь безостановочно. Но на него работали. Во время первых рекордов он сам и крепил еще.
Поймите, я не могу поверить, что в то время что-то могли приписать. Это сейчас могут что угодно — подкрутят, насчитают. Тогда — нет!
Никто из тех, кто работал с Никитой Изотовым, никогда не сказал, что было что-то приписано. Правда, надо понимать, что тогда работали на верхних горизонтах, на глубине каких-то 200 метров. Сейчас на километре под землей, когда жарища страшная и шахтеры раздеваются до исподнего… Кто там сможет рекорды ставить? Да и кому это теперь нужно?
Знать, куда рубануть
— Как-то у него получалось находить струнку, отец знал, где и как надо рубать, чтобы пошел уголь. Такое вот природное умение. Не у каждого оно есть.
Когда отец уже был на руководящей работе, трудился на шахте «Красный Профинтерн», кстати, был уже тогда очень болен, так вот, он там кое-то вырубил…
Дело так было. Отец, как директор шахты, спустился в забой и проходил по лаве. А там мальчик стоит, молоденький шахтер, не знает с какого бока подойти. Ничего у него не выходит. Папа видит такое дело и говорит: «Давай я тебе помогу». Очень уж ему хотелось за молоточек подержаться.
В общем, взял, нарубал этому шахтеру угля, посчитали — получилось, тот заработал сумасшедшие деньги — 700 рублей! Парень к отцу потом подошел: «Никита Алексеевич, мне стыдно брать эти деньги».
Причем он не сам пришел, а с ребятами, отца проведать, тот дома лежал, маялся с почками. Папа ему сказал: «Да ты что, прекрати немедленно. Мне же приятно было просто за молоточек подержаться».
Гуси до Геленджика доведут
— Изотов работал с 9 лет. Тяжело ему пришлось, понятно. Сначала пас гусей у дальнего родственника, тот был зажиточный, типа, кулак. В детстве отец ходил босой — лапти стыдился обувать, а на другое денег не было. Уже инеем земля покрывалась, а он еще босиком бродил.
Потом в Геленджике в гостинице работал. Туда поехал в поисках работы его отец, мой дед. Он одноглазый был, в японскую войну глаз потерял. А вообще дорожным рабочим был, укладывал булыжник. Поехал, стало быть, на заработки в Геленджик, вроде бы пообещали найти ему место.
Казалось бы, куда там одноглазому, да под 50 лет, и вдруг работа? Но поехал. Там хотя бы тепло, можно и босиком ходить.
Бабушка пошла к родственнику, который с гусями, получать деньги, заработанные сыном. Тот говорит: «Так я ему рубашку пошил, штаны дал, кормил. Вот, полтинник заработал, бери». Так отец с полтинником в Геленджик и приехал.
Устроили его на гостиничном дворе — чистил обувь, ставил самовар, вставал в 4 утра. Спал в уголочке, на глиняном полу. В порту зазывал народ остановиться в гостинице. Чемоданчики носил, а почки уже болели.
Попался добренький один: «Ты, сынок, кем работаешь?» Говорит: «Да вот, обувь в гостинице чищу, самоварчики ставлю». Пригласил его в буфет на корабле… Уехал, не спросив отца, посуду мыл, полы. Рискнул из-за 2 рублей. В гостинице зарабатывал 3, а тут ему посулили 5.
В общем, все по Горькому. И водой облили в час ночи, потому что не смог встать укладывать корзины. С Максимом Горьким, кстати, они потом эту тему обсуждали. Того тоже окатывали во время работы в пекарне.
Путь из пекарни под землю
— Дед все работу искал, пока не оказался сначала в Макеевке, а потом в Горловке. Где-то около террикона была «собачевка» — такой барак на 40 семей. Помещение большое, а их семейный уголочек был около двери… Отцу уже исполнилось 11 лет.
Трудился на фабрике, готовили брикеты для топки на судах. И то, на эту работу еще попасть надо было. Пришлось деду поехать на родину в Орловскую губернию к священнику. Договорился, поставил бутылку, отцу в метрике переправили год рождения, вроде бы ему уже 12 лет — тогда только взяли на работу.
Вкалывал по 12–14 часов, дышал смолой. Говорил: «Выходили из фабрики, я ничего не видел, падал на землю».
Два с половиной года там проработал. Потом только его взяли учеником на шахту.
Благо, хороший учитель попался, рассказал, как нужно рубать уголь. Хитрость в том, куда поставить обушок.
Видимо, отец был талантливым, все схватывал на лету. Освоил ремесло, да и подрос.
Не до гулек!
— Семью папа баловал, конечно. Потому что у самого было тяжелое детство. Сентиментальный был человек, мог запросто прослезиться.
А часто бывало такое — не приносил домой зарплату. У людей сразу мысли, мол, налево ходил. Какое там «лево»? Стране уголь нужен был, не до гулек. По 4–5 дней не приходил с шахты, спал в кабинете.
Мама как-то пошла к нему с тормозком (об этом важном донбасском явлении чуть дальше еще скажем. — Прим. авт.). В кабинете такой папиросный дым висел, что еле рассмотрела отца. Но! Везде, где он работал, шахты перевыполняли план.
Что до денег… Отец говорил маме: «Да вот зашел к шахтеру одному, а там 6 детишек, все на полу, обуви нет, в школу не ходят. Так я им свою зарплату и отдал. Мы же обойдемся?»
Но премиальные, правда, были хорошие. Мы обходились. Еще по талончикам чулки давали, обувь. Отец тоже мог их раздать: «Томочке и Зиночке подлатаем, обойдемся».
Хотя, конечно, отец зарабатывал по тем меркам очень много. Если простой забойщик, скажем, 70 рублей получал, то он — 700 и больше. Такой был у него процент выполнения плана.
Запах родного человека
— Отцу очень хотелось, чтобы его семья жила хорошо. Чтобы у его Надюши, нашей мамы, были крепдешиновые платьица самые модные.
В магазинах знали, что отец любит покупать для семьи: коверчик ему оставят, еще что-то. И мама должна была одеваться красивее всех.
О себе никогда не думал — белая косоворотка, и все. Еще галифе, гимнастерка — как у Сталина. Все так носили. Один галстук-шнурок был, когда надо было, повязывал, на съезд там или собрание. Говорил: «Не люблю галстук, он мне мешает». Деревенский паренек был, не приученный к этому.
Папина рубашечка до сих пор у меня хранится. Иной раз достану, понюхаю… Мама все фуражку нюхала: «Запах папы». Он любил одеколонится.
Бывало придет, а мама не в духе. Он у меня тихонько спрашивает: «Чего это она?» И куда-то идет заниматься, чтобы не раздражать. В домашние дела совсем не лез.
Гарнитур князя Голицына
— Когда отец работал в Шахтах, там он мог пользоваться дачей, которая раньше принадлежала князю Голицыну, а потом генералу Краснову. На этой даче мы были, я очень хорошо все помню.
Поднялись на второй этаж, и у меня осталось навсегда впечатление — солнечный гарнитур карельской березы. Яркий, желтенький такой.
Гарнитур состоял на балансе. Секретарь местного горкома, кстати один из немногих, кто отца почему-то недолюбливал, сказал: «Этот гарнитур мы заберем».
А как раз приехал Лазарь Каганович и гостил у папы на даче. Ему очень понравился гарнитур. Папа говорит, вот-де, заберут скоро. Каганович удивился: «Куда заберут, в музей, что ли? Секретарь горкома его себе домой поставит. Подожди, гарнитур у тебя в комбинате на балансе? Отлично! Выкупи, будет у тебя хорошая мебель. И не вздумай отдавать».
Оценили гарнитур теми еще деньгами в 60 000 рублей. Папа начал постепенно выплачивать. Не успел отдать 1600 рублей, началась война, и все долги списали.
Отцу часто дарили охотничьи ружья. Был целый арсенал. Из-за них и испортили гарнитур Голицына.
Мы эвакуировались в начале войны. Выходили с одной стороны, а с переулка уже подводы стояли — народ готовился наши вещи забирать.
Тут папа приехал: «Так, ребята, все собрать на место». Что-то вернули, что-то исчезло. А шифоньер, что же, распилен уже был.
Маршал Тито и казачья атака
— Отец очень любил работу. Это ведь было время энтузиастов. Сейчас работают, чтобы в кармане были деньги. Тогда мысли были совсем другие. Около нашего дома в Горловке трамвайные пути. Так вот, папа с шахты приходил страшно уставший, но шел помогать укладывать рельсы.
Говорил: «Это же для нас! Представляете, трамвай пойдет в городе!»
Образования ему, конечно, не хватало. Все 3 класса. Как у Тито! Тот с 3 классами, правда, руководил целой страной.
Папа был талантливый. Пошел учиться на рабфак, потом его отправили в академию. Получал одни пятерки. В академии проучился всего-ничего — года полтора. Решили, что он и так сможет руководить большим предприятием.
Послали в Шахты. А было, вы наверняка знаете, знаменитое «Шахтинское дело». Обстановка в казачьих областях была напряженная. Гонялись за ним казаки с шашками, представляете? Лихие ребята — фуражка, чуприна, шашка, и босиком.
Он на работу, а казаки за ним летят на конях. Как бы психологически давили на начальника. Убить боялись, а нервы трепали.
Цыганенок с орденом Ленина
— Замечательный был случай с Александром Трофимовичем Степаненко. Этого цыганенка отец на вокзале встретил, подобрал, можно сказать. Всему научил. Тот стал знатным шахтером, в годы войны — секретарем Кемеровского обкома.
Орден Ленина получил раньше своего учителя. Потом спохватились, что не ладно так, дали и Изотову. А второй отцу вручили где-то в 1948 году.
(Александр Степаненко с 1930 года работал в Донбассе. Установил рекорд добычи, нарубив за смену 552 тонны угля, перекрыв достижение Алексея Стаханова и Никиты Изотова. С 1938 года — депутат Верховного Совета Украинской ССР. Почетный гражданин Горловки. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Октябрьской Революции, медалями и знаками «Шахтерская слава» трех степеней. — Прим. авт.)
В Донецкий краеведческий музей взяли ордена Никиты Изотова, но не выставили в экспозицию. Сказали, что самих орденов нет, мол, несовпадение номеров, что-то еще… Крутили-крутили, никто этих орденов найти так и не смог.
Стаханов на диванном валике
— С Алексеем Стахановым Изотов общался, конечно, но очень редко. Тогда не было, как сейчас, — встречи, тусовки. Не до того было — давали стране угля. Где-то на съездах пересекались, конечно.
Единственное запомнилось, как к нам в гости приехало много людей, в том числе Паша Ангелина и Стаханов. Ну, детей-то отправили играть. Помню только, всем места не хватало, и Стаханов сидел на валике дивана. Знаете, были раньше такие массивные диваны… И все нахваливал обстановку: «Хорошо у тебя, Никита».
А так, никаких праздников, ничего подобного. Без Нового года даже обходились. Папа мог найти для нас конфеты, апельсинчики — и это все торжество.
Среди вождей
— Это было, скорее всего, в 1936 году. Мы с папой были в Москве на параде, на Мавзолее Ленина. С Ворошиловым я за ручку здоровалась. И Сталина видела, он в стороне стоял. Все они подходили к папе, о чем-то беседовали. В общем-то, это все, что я помню. Маленькая была совсем.
Но отец часто встречался со Сталиным, тот его и предложил послать управляющим трестом. Это было непростое решение. Ну, простой же рабочий… Вот только в специалистах страна крайне нуждалась, их не было совсем. Инженер считался чуть ли не небожителем. Да что там инженер, техник — это была величина.
Интересно получилось, дали Изотову текст читать на съезде. Обращение или что-то в этом роде. Много раз проверенный текст, разумеется. В президиуме сидели Сталин, Каганович, все правительство. А отец взял лист, крутил-крутил, отложил в сторону. Некоторые ответственные товарищи обмерли. И с трибуны ведь уже не снимешь.
Но отец стал говорить о своей работе, призывал трудиться по-социалистически. А Сталин ему говорит: «Ну ладно, вот ты хорошо в своей Горловке работаешь. А что же у нас «Тулауголь» стоит без добычи?» Изотов отвечает: «Так надо мне съездить туда, тогда все выясню».
Хобби от голода, Шпицберген и тормозок
— Папа любил футбол, ходил на матчи. Когда время было, конечно. На охоту, когда жили на Урале, и нас с собой брал даже. Ловили рыбку неводом, варили уху. За птичкой походил, но это 2–3 раза.
Приехали в Черемхово, а там просто-таки голод. Отец собрал коллектив: «Ребята, тут тайга, столько зверя-птицы, а вам есть нечего?» Организовал бесплатную столовую. Шахтеры дежурили по несколько человек, ходили в лес за дичью и грибами. С председателем колхоза, буряткой, договорились — поменяли уголь на лошадей. В общем, у шахтеров и тормозок был…
Сидели когда-то за столом на Шпицбергене, где я работала диктором на местном радио, с артистами Александром Лившицем, Александром Левенбуком, которые «Радионяню» делали, и еще была Людмила Зыкина, совсем тогда неизвестная, ее объявляли так: «Голос этой певицы звучит в кинофильме «Дело было в Пенькове» («Огней так много золотых»)… Так вот, за столом прозвучало донбасское слово «тормозок». Они спрашивают: «А что такое тормозок?» Говорю: «Бутерброд в шахту — посередине сало, а с двух сторон хлеб».
Конечно, надо было бы ее давно продать. Но как? Скажут еще, что дочь Изотова спекулянтка. Не хватало опозорить папу.
Последний участок Изотова
— Когда началась война, отец пошел строить укрепления, со своими-то больными почками. Еле вытащили его оттуда и сказали: «Хватит, Никита Алексеевич, поезжай в Сибирь. Стране нужен уголь». Там он управлял несколькими трестами. Вернулся в 1943 году в Шахты, совсем уже больной был.
Умер в 1951 году директором шахты «Красный Профинтерн». Лежал в больнице в Москве, маме сказали забрать его — оставалась неделя-две жизни, не больше.
Я как раз выходила замуж… Попросили, чтобы нас расписали поскорее, чтобы успеть папу порадовать. Неделю он с нами пожил. Месяц не дожил до 49 лет.
Он знал, что умирает, запомнилось 2 слезы, которые покатились по его щекам.
Папу похоронили в Енакиево. Пролежал там 42 года. Кладбище давно было закрыто. Он там как сирота был, что ли. Кругом ржавые ограды и запустение. И памятник был, как на братской могиле. Решили перенести в Горловку.
Бригада поехала, вскрыли могилу. Не поверите, гроб сохранился, как новый. Молодой паренек залез, снял крышку, говорит: «Там покрывало сохранилось, видны очертания тела. Я боюсь открывать». Послали мою дочь, она медик, не один труп вскрыла.
Сняла покрывало — точно как только захоронили. Он как бы усох, волосы остались, а костюм просто хоть вытряхнуть — и на веревочку.
Переложили в другой гроб и перевезли в Горловку. Здесь положили его рядом с мамой. А когда бываем в Енакиево, все равно заезжаем на место первого захоронения.
Как-то позвонили из Енакиево, из отдела культуры горисполкома, спрашивают: «По какому разрешению вы перенесли Изотова?» То есть, простите, как по какому разрешению? Они уточняют: «Ну, куда-то вы писали? Может, прокурору?» А мы никуда не писали. Обратились только в объединение «Артемуголь». В общем, в Енакиево не знали, что захоронение Никиты Изотова перенесли.
Стали возмущаться: «Как же так! Он же здесь родился, в Енакиево!» Нет, ребята, он там всего 4 года проработал. А родился в Малой Драгунке, Орловской губернии, в России.
