Мы уже рассказывали о последнем защитнике белого Киева — генерале Фёдоре Артуровиче Келлере, ставшем одним из прототипов булгаковского Най-Турса, а через него — полковника Турбина. Так вот, Яков Александрович Слащёв, хоть он и Крымский, последним защитником белого Крыма не был. На момент решающего штурма, предпринятого Михаилом Фрунзе в ноябре 1920 года, Слащёв никаких должностей не занимал и фактического участия в попытках отражения большевистского наступления не принимал. Зато, волей Булгакова, последним защитником Крыма стал генерал Хлудов.
Слащёв, Хлудов, Турбин
Возраст. Реальный Яков Слащёв родился в 1885 году и был, таким образом, на шесть лет старше Булгакова и три года старше полковника Турбина. Не так, чтобы много.
Образование. Слащёв в 1911 году окончил Императорскую Николаевскую военную академию, но без права причисления к Генеральному штабу. Хлудов окончил академию с лучшими оценками — из обращения Чарноты («Рома, ты генерального штаба!») следует, что Хлудов к кадрам Генштаба таки был причислен (это не означало, что он обязательно в нём служил).
Внешность. Владимир Оболенский в мемуарах «Крым при Деникине» описывает Слащёва так: «это был высокий молодой человек, с бритым болезненным лицом, редеющими белобрысыми волосами и нервной улыбкой, открывающей ряд не совсем чистых зубов».
Хлудов «лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актёр». Черты сходства есть, но вообще-то Булгаков просто описывает внешность актёра МХТ Николая Хмелёва, которого он видел в роли Хлудова.
Тут, кстати, сразу два совершенно прозрачных (даже слишком прозрачных для непрозрачного Булгакова) посыла.
Во-первых, Хмелёв в «Днях Турбиных» исполнял роль полковника Турбина и, таким образом, автор намекал: Хлудов в 1918 и Турбин в 1920 — взаимозаменяемые персонажи.
Во-вторых, Хмелёв — один из любимых актёров Сталина, о чём Булгаков, безусловно, знал. Назначение его в спектакль по «Бегу» можно расценивать как «прошение о соизволении» поставить пьесу.
Одежда. На Хлудове солдатская шинель, он подпоясан ремнём «не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки».
Вот ничего общего от слова «совсем».
Одежду Турбина Булгаков столь детально не описывает, но по умолчанию понятно, что одет он по форме (так, собственно, показано в МХАТовской постановке 1926 года и в фильме Владимира Басова 1976 года). По крайней мере настолько, насколько это тогда было реально (у Мышлаевского, как помним, звёздочки на погонах нарисованы химическим карандашом).
А вот Слащёв… Уже упомянутый Оболенский пишет: «костюм у него был удивительный — военный, но как будто собственного изобретения: красные штаны, светло-голубая куртка гусарского покроя. Всё ярко и кричаще-безвкусно».
На фотографиях Слащёв действительно носит гусарский ментик без шнуров (специалисты не могут точно указать, он лейб-гвардии или Елисаветградского полка). Кстати, тут ещё одна линия пересечения с героями «Белой гвардии» — в романе гусаром был Най-Турс.
В общем, даже по стилю одежды исторический Слащёв представляет тип «партизанщины», которую так долго потом изживали в Красной армии и изжили таки вместе с немалой частью героев Гражданской войны. Хлудов этого недостатка лишён, он одевается примерно так, как одевались белогвардейские части на фронте. Как мы понимаем, однотипные чёрные мундиры каппелевцев в «Чапаеве» — красивая выдумка «братьев Васильевых» (это псевдоним однофамильцев Георгия и Сергея Васильевых). А ходили они в «психические атаки» не по классовой злости, а потому что патронов не было…
Поведение. Хлудов «морщится, дёргается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится».
Слащёв: «всё время как-то странно дергался, сидя, постоянно менял положения, и, стоя, как-то развинченно вихлялся на поджарых ногах». Это, в общем-то, понятно, поскольку, помимо нескольких ранений, Слащёв являл собой редкий тип наркомана-алкоголика. Есть основание полагать, что не застрели его Коленберг в 1929 году, он бы недолго прожил.
Турбин, как мы помним, постоянно спокоен, и даже когда говорит, что испугался, когда в него стреляли, тона не меняет (вспомним Андрея Мягкова в этой роли).
Семья. У исторического Слащёва были жена и дочь. У Турбина — брат и сестра. Хлудов — одинок. "Походно-полевая жена" отдана автором Чарноте. Единственный человек, с которым генерал делится своими переживаниями — призрак повешенного им вестового Крапилина…
Слащёв и Хлудов
Яков Слащёв прошёл определённый путь разочарования.
После неудачи Каховского сражения осенью 1920 года Слащёв был отстранён от командования и, под предлогом плохого состояния здоровья, отправлен в тыл с присвоением почётного титула «Крымский» (без этого никак было нельзя — уж очень он популярен был в армии). Понятно, что он был недоволен отношением к нему командования.
Справедливости ради надо признать, что основания у него были — Пётр Врангель позже отзывался о нём ну совсем не комплиментарно: «неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу». Правда, другие мемуаристы отмечают спокойствие, самообладание, твёрдость и решительность Слащёва.
В Турции между Врангелем и Слащёвым разгорелся масштабный скандал, в результате которого Слащёв был уволен без права ношения формы и написал книгу «Требую суда общества и гласности», в которой обвинил Врангеля, Александра Кутепова, Павла Шатилова и других в том, что они допустили катастрофу в Крыму.
Где-то он был прав — предлагал же генерал признать де-факто уже произошедшую большевистскую земельную реформу? А руководство белого движения следовало линии «непредрешенчества», планируя решить земельный вопрос когда-нибудь потом…
Кстати, забавный момент — в книге, хорошо знакомой Булгакову, приводился константинопольский адрес Слащёва на улице Де-Руни. В повести «Дьяволиада» 1923 года, появляется второстепенный персонаж Лидочка де-Руни…
Слащёву в Турции купили индюшачью ферму, но фермер из него был так себе. Семья бедствовала. Предложения представителей Советской России были очень к месту — Слащёву предлагалась неплохая зарплата и продолжение военной карьеры. Для него это оказалось важнее чистоты «белого дела». Хотя в эмигрантских кругах ходили разговоры, что стоит Слащёву получить под командование дивизию или корпус… Может это и выдумки, но большевики обещанный корпус Слащёву не давали. Бережённого Бог бережёт.
В 1924 году в Москве вышла книга Слащёва «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний». Писал он о себе так: «в моём сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, ведь невозможно, что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам, китайцам и т.п., и не предали ли мы родину союзникам… Это было ужасное время, когда я не мог сказать твердо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь». Правда, никакого раскаяния за бессудные казни он не испытывает. Да и сами эти рассуждения уж очень не совпадают с настроениями написанной в Турции книги, чтобы достоверно быть правдой.
Примерно так же происходит с Хлудовым: прощальный скандал с главнокомандующим на фронте, нищенское прозябание в Стамбуле, неопределённый конец (то ли он возвращается в Россию, то ли стреляется).
Очевидно, что Хлудов, в отличие от Слащёва, помнит все свои жертвы. Во всяком случае — последнюю, вестового Крапилина.
Однако он, так же как Слащёв:
— разочарован в белой идее, считая её изначально проигранной (подобно Турбину);
— считает, что не надо было играть на стороне Антанты (сжигает «экспортный пушной товар», чтобы «заграничным шлюхам собольих манжет не видать»).
Так что Ричард Пикель, готовивший записку для Политбюро по пьесе «Бег», несколько сжульничал, перенося акценты с разочарования на личные причины отказа от борьбы. Правда, такое смещение акцентов соответствовало замыслу Булгакова — турбинско-слащёвское «народ не с нами» в «Беге» не прозвучало, хотя Сталин на желательность это фразы намекал…
В любом случае, как правильно отметил Анатолий Смелянский: «"Бег" — не о Слащёве и не о Хлудове, а "о том, какой ценой искупаются в истории людские страсти и человеческие страдания"».
Слащёв и Булгаков
Булгаков приехал в Москву в сентябре 1921 года. Месяц спустя туда приезжает Слащёв. О отличие от писателя прототип его героя доставили в столицу на личном поезде Феликса Дзержинского. Большевики явно опасались эксцесса, обещанного Хлудову Чарнотой: «проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом».
В советском правительстве относились к Слащёву без особого почтения. Лев Троцкий писал Ленину: «Главком (Сергей Каменев — ВСт.) считает Слащёва ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащёв будет только „беспокойной ненужностью". Он приспособиться не сможет».
Слащёв, однако, был очень нужен по той же причине, по которой Сталину нужны были «Дни Турбиных»: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». А реальный герой обороны Крыма, согласный сотрудничать с большевиками, был куда весомее вымышленного защитника Киева, всего лишь признавшего своё поражение…
На этом, впрочем, удивительные совпадения не кончаются.
Ярослав Тинченко в книге «Голгофа русского офицерства» утверждает, что Булгаков «жил напротив дома Слащёвых». К сожалению, как это часто бывает в книгах Тинченко, не указан ни адрес, ни источник информации. Правда, где именно жил Слащёв по приезде в Москву мы тоже не знаем — почему не на Большой Садовой?
Любовь Белозерская утверждала, что Булгаков со Слащёвым знаком не был, но она многого не знала (например, письмо к правительству 1930 года считала фальшивкой). Тем более, что писатель был знаком со многими советскими военачальниками. Например, с начальником штаба Московского военного округа Евгением Шиловским - мужем своей третьей жены (он, кстати, в отличие от Слащёва, был офицером Генштаба). Или с командующим ВВС РККА Яковом Алкснисом, который присутствовал на чтениях пьесы «Адам и Ева» (пьесе он дал высокую оценку, но констатировал, что ставить её нельзя).
Но Булгаков совершенно точно был знаком с женой генерала — Ниной Нечволодовой. Дело в том, что она организовала при курсах «Выстрел», на которых Слащёв преподавал тактику, драматический кружок, который ставил, в частности, «Дни Турбиных». Драматург несколько раз посещал представления кружка…
А чего стоит такая фраза из собственной Слащёвской книги «Крым в 1920 г.»: «не будучи сам не только коммунистом, но даже социалистом, я отношусь к советской власти как к правительству, представляющему мою родину и интересы моего народа». Чем не источник слов Мышлаевского в «Днях Турбиных»: «по крайней мере, буду знать, что я буду служить в русской армии».
Ну и наконец: решение об окончательном запрете пьесы «Бег», столь болезненно ударившее по Булгакову, было принято вскоре после убийства Слащёва…
P.S.: Последний председатель Кубанского правительства Василий Иванис писал: «некоторые украинские (монархические) круги не прочь видеть в лице Слащёва заместителя гетмана Скоропадского». Как вам такой пердимонокль? Автору «Белой гвардии» наверняка было бы интересно это узнать. Впрочем, может он и знал.
