До революции
Петр Николаевич родился в семье малороссийского помещика Николая Савицкого, который и сам оставил какой-никакой след в истории — побывал и уездным предводителем дворянства, и председателем Черниговской губернской земской управы, и членом Госсовета империи, и мэром Архангельска после Февральской революции, и Черниговским губернским старостой при немцах и гетмане Скоропадском.
Из всех политических партий России старший Савицкий предпочитал «Союз 17 октября», был видным октябристом регионального масштаба.
Оказавшись в 1919 году в Крыму, ушел через год с бароном в изгнание, где входил в Русский совет — было такое подобие правительства у Врангеля в Югославии в 1921 году. Как и сын он выбрал себе для жизни Прагу, в которой и скончался в 1941 году.
Савицкий младший, кончив курс в столичном университете, становится в короткие сроки видным русским экономистом, внесшим свою лепту в изучение экономической географии России.
Во время Первой мировой Петр Савицкий, скорее всего не без протекции отца, имевшего огромные связи в министерских кругах и при дворе, отправился работать в имперское посольство в Норвегии, где всего за два года в совершенстве выучил норвежский язык. Кстати, кроме него он также свободно владел французским, немецким, английским и чешским языками.
В отличие от отца тяготел наш экономист-дипломат-географ к кадетам. Близки ему были и взгляды бывшего марксиста Петра Струве.
От Скоропадского до Врангеля
Февральский и Октябрьский перевороты, и последовавший за ними в вихре русской революции град переворотов поменьше, не только изуродовал до неузнаваемости лицо страны, но и каждому человеку сломал хребет прежней его жизни, а часто и взглядов на нее, принципов и идеологем.
Малороссийское прошлое, фамильная история Савицких, происходивших от зажиточной казацкой старшины времен украинской Руины и гетмана Мазепы, естественным образом уживались в головах Петра Савицкого и его отца. Былое взыграло в душе примерно в тоже степени, что и у другого малоросса — генерала Павла Скоропадского, ставшего гетманом Всея Украины под немецким протекторатом.
Многим имперцам южнорусского происхождения на некоторое время почудилось, что они не только в состоянии построить некую украинскую процветающую державу, но и обязаны сделать это. А тут еще большевики с их радикальными лозунгами и планами на мировую революцию. Впрочем, многие бывшие офицеры просто воспринимали гетманскую Украину как уцелевший осколок старого режима, где можно было организоваться для борьбы за единую и неделимую Россию.
В общем, Петр Савицкий отправился служить в гетманскую армию. К счастью, он избежал печальной судьбы многих русских офицеров, оказавшихся в рядах спешно создаваемой гетманской армии в последние месяцы правления Скоропадского и погибших при взятии Киева петлюровцами.
Уцелев в этой мясорубке Савицкий писал в письме из занятой французами и белыми Одессы своему учителю Струве в марте 1919 г. о том, как провел две первых зимы гражданской войны: сперва «помещиком и солдатом собственного войска, собственного хуторского гарнизона», а затем «гетманским солдатом Особого корпуса».
Как и многие бывшие русские офицеры-гетманцы Савицкий оказался в рядах ВСЮР генерала Деникина. Правда особенно много воевать не пришлось — позвали на административную работу.
После краха Деникина, с остатками белой армии он ушел в Крым и там до самого падения режима Врангеля был товарищем министра. А министр-то был не кто иной как бывший марксист Петр Струве. Эта работа сблизила их, прежде всего, идейно. Правда, опять-таки — ненадолго.
Старт евразийства
Когда говорят, что учение евразийцев родилось из славянофильства или панславянизма, то это верно лишь отчасти.
Из этих идей в позапрошлом столетии в России выросли споры о выборе пути развития государства и нации. Они шли в стороне от социальных маргиналий империи, но поглядывали на них с симпатией. Хотя бы потому что вечная русская тяга к всеобщей справедливости неутолима.
Но на заре века двадцатого в России появился целый ряд мыслителей, ученых, публицистов, которые свои мысли по этому поводу стали отделять, как от идей Достоевского, так и от европейских расистских и шовинистических воззрений на современное состояние и будущее человечества, входивших в моду на Западе.
Первая мировая и Гражданская войны помешали оформлению поисков русского пути, но не погребли их под лавиной социальных изменений и преобразований.
В итоге «искатели» пути пришли к тому, что огромность России, которой, по словам Екатерины Великой боятся, а потому и ненавидят, не случайна, как неслучайно неудержимое на протяжении XV-XVIII столетий «ползучее» распространение и Московского царства, и Российской империи на восток прежде всего, а затем на юг. Какое уж там славянство, если оно представлено одними русскими народами (великороссы, малороссы, белорусы)?
Сам Савицкий выразил сущность новой теории в своей программной работе «Евразийство» так:
«Творческое выявление культурного лица болгар и сербо-хорвато-словенцев принадлежит будущему. Поляки и чехи, в культурном смысле, относятся к западному "европейскому" миру, составляя одну из культурных областей последнего. Историческое своеобразие России явно не может определяться ни исключительно, ни даже преимущественно ее принадлежностью к "славянскому" миру.
Чувствуя это, славянофилы мысленно обращались к Византии. Но, подчеркивая значение связей России с Византией, славянофильство не давало и не могло дать формулы, которая сколько-либо полно и соразмерно выразила бы характер русской культурно-исторической традиции и запечатлела бы "одноприродность" последней с культурным преемством византийским.
"Евразийство" же, в определенной степени, то и другое выражает. Формула "евразийства" учитывает невозможность объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурное своеобразие России преимущественным обращением к понятию "славянства"; она указывает как на источник такого своеобразия на сочетание в русской культуре "европейских" и "азиатско-азийских" элементов».
Но для того, чтобы заявить о себе евразийцам, то есть людям, которым близки такие идеи, надо было организоваться.
От Струве — к Трубецкому
Для этого Савицкому необходимо было выйти из тени Струве, который сначала в Софии, а после в Праге, продолжил выпуск своего журнала «Русская мысль», и естественным образом пристроил туда своего недавнего заместителя по врангелевскому министерству. И тут нашелся «совратитель», извлекший Савицкого из лагеря консервативного либерализма, к коему причислял себя Петр Бернгардович.
Князь Николай Трубецкой ещё до войны снискал себе славу одного из наиболее проникновенных русских историков и религиозных философов. Его занятия привели его к мысли, что Европа в русском обществе переоценена именно в духовно-практическом смысле, тогда как Азия имеет непосредственное влияние на формирование русского менталитета.
В эмиграции он издал в 1921 году книгу «Европа и человечество», в котором близко подошёл к выработке евразийской идеологии. Прочитавший эту работу Пётр Савицкий понял, что это именно те мысли, которых не хватало для логического завершения его собственной историко-культурологической доктрины.
Написав разбор сочинения Трубецкого, он немедленно поссорился со Струве, которые позже припомнил ему эту измену.
В Софии, где русские любители учености собрались до того, как первый чехословацкий президент Массарик пригласил их на житье-бытье в Прагу, произошло рождение евразийства. К Трубецкому и Савицкому примкнули музыкант и писатель Петр Сувчинский, и религиозный философ Георгий Флоровский.
Вместе они провели первый евразийский семинар, в ходе которого и была окончательно рождена евразийская идеология, которая призвала к пересмотру целого корпуса русских исторических взглядов на монгольский период Руси, призвала к пониманию благотворности влияния востока (даже в деспотических формах) на русского государство и формирование нации.
Тут же, в Софиии евразийцы выпустили программный сборник «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев».
Били и справа, и слева
Скажем сразу, у нового учения не очень много поклонников и сегодня, даже после влияния на процесс его возрождения книг Льва Гумилева и его теории пассионарности.
В те же годы понять и тем более принять его, не смогли не белые эмигранты, которые не собирались рушить консервативные взгляды и привычки, так и красные хозяева России, которые не могли понять, как примирить восхищение Великой степью и марксизм-ленинизм. И уж тем более, для обеих сторон чистым бредом виделось коренная в евразийстве мысль Савицкого о благотворности и неизбежности взаимодействия русского этноса с монгольским, от которого русские, по мнению Савицкого, унаследовали «чувство континента».
В Европе эмигрантские круги немедленно прицепили к евразийцам, признававшим большевизм наиболее сильным из русских явлений той эпохи, ярлык «белого двойника коммунизма».
Резка критика «чингиз-ханчиков» объединила не упустившего своего шанса поквитаться с бывшим товарищем Петра Струве и таких далеких друг от друга людей как Павел Милюков, Иван Ильин, Георгий Адамович, Дмитрий Мережковский и Иван Бунин.
ГПУ из Москвы в свою очередь сделала все, чтобы, внедрившись в круг евразийцев, расколоть белую эмиграцию изнутри. Был пущен слух, который немедленно распространился по всем городам, где осели русские изгнанники, что евразийцы работают на большевиков.
Очень сильно позиции евразийцев подорвало дело «Треста» — операция, которую Лубянка провела, чтобы посеять раскол в эмиграции.
Более других подставился, конечно, Савицкий. Поверив в существование в СССР законспирированного антибольшевистского подполья с евразийским отделение в нём, он по линии «Треста» в 1927 году тайно посещал СССР, не сумев распознать под личиной «советских евразийцев» работников ОГПУ.
Будучи в СССР, встречался с местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Петром (будущим священномучеником), который благословил в его лице Савицкого православных евразийцев на борьбу за воссоздание национальной России.
Последовавшее вскоре после этого разоблачение «Треста» нанесло непоправимый удар по евразийству, которое с этого времени как политическое движение пошло на спад.
Распад и угасание
Тем более, что и между собой они не шибко ладили.
Сначала ушел из общего дела Сувчинский, а потом с гневными филиппиками на своих недавних единомышленников обрушился Георгий Флоренский. А в 1932 году отошёл от активной евразийской деятельности и Трубецкой, бывший признанным идеологом евразийства все трудные для них двадцатые годы.
Деятельность евразийцев пошла на спад к середине тридцатых, и Вторую Мировой Савицкий встретил уже почти в одиночестве.
Пережил в Праге, а в 1945 году, как и многие деятель эмигрантских кругов, был арестован и отправлен в лагерь. На свободу вышел только в 1958 году. Ему предлагали остаться в Москве, но он вернулся в Прагу.
Умер в 1968 году, как раз в канун ввода в Чехословакию войск Варшавского договора.
Гумилев, который поднял знамя
В Россию Евразийство пришло кружным и непростым путем. В середине 50-х Петр Николаевич переписывался с таким же бывшим «сидельцем», как он сам, историком Львом Гумилевым (сын поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой), который разделял многие из его взглядов.
Едва ли Савицкому удалось ознакомиться в полной мере с теорией пассионарности Гумилева (просто не успел), которая тихой сапой проникала в общественного сознание с середины 70-х через отдельные работы Гумилева.
Ну, а когда в начале 90-х Лев Николаевич и его труды стали популярны, началось возвращение на родину и трудов евразийцев. В России вовсю печатались работы не только Савицкого и Трубецкого, но и Карсавина, Сувчинского, Флоренского, Вернадского — всех, кто хоть как-то приложил руку к этой непривычной в то время доктрине.
Сегодня, как нам кажется, страсти поутихли, и евразийские взгляды стали чаще использоваться политологами и политиками, а также рядом экономистов, но в сугубо практических целях.
Евразийцы за короткий срок своей деятельности в 20-30-х годах наговорили и написали много, но школой не обзавелись. Поэтому сегодня евразийство чаще всего понимается как межконтинентальный противовес Западу, и Китаю. И имя ему — Россия.
В общем и целом, идет профанация и упрощение и уплощение огромного объема идей, заявленных евразийцами как фундамент понимания русского космоса на сквозном пространстве Истории. Поэтому, говоря о былой и нынешней привлекательности не совсем стройного, но страстного евразийского вероучения, уместно будет процитировать одного из активных «левых» евразийцев, сгинувшего в Магадане Дмитрия Святополк-Мирского:
«Маркс писал, что гораздо легче объяснить происхождение греческого искусства, чем объяснить, почему оно продолжает доставлять нам художественное наслаждение».
