Жаркий июль 1989 года. Кому потребовались шахтёрские забастовки

За постсоветское время шахтёрское движение успело обрасти множеством мифов, зачастую – откровенно пропагандистских и не имеющих под собой реальной почвы.

Самый главный миф, который культивируется вокруг забастовок, заключается в том, что шахтёры Донбасса оказались чуть ли не застрельщиками и главенствующей силой этого процесса в масштабах всего СССР. Также их принято обвинять в том, что чуть ли не на их плечах в Украинской ССР пришли к власти националисты, а следовательно их вина в распаде великой державы колоссальна.

Факты в значительной мере доказывают обратное. Стачечное движение в советской угольной отрасли началось в РСФСР и распространилось на Украину и Казахстан значительно позднее.

Первая шахтёрская забастовка в СССР началась 2 марта 1989 года в заполярной Воркуте на шахте "Северная" ПО "Воркутауголь". Она продолжалась в течение нескольких дней и сопровождалась голодовкой отказавшихся подниматься на-гора её участников, количество которых превысило полторы сотни человек.

В Донбассе первая шахтёрская забастовка началась 3 апреля на шахте имени 60-летия Ленинского комсомола (позднее переименованной в "Обуховскую") ПО "Гуковуголь" в городе Зверево Ростовской области. Она происходила по воркутинскому сценарию: под землёй отказывалось от работы и пищи более двухсот человек.

21 апреля забастовки охватили предприятия ПО "Ростовуголь": основная их масса находилась в городах Шахты и Новошахтинск Ростовской области.

19 июня в Зверево началось продлившееся полтора месяца "Обуховское стояние": снова забастовала вышеупомянутая Шахта имени 60-летия Ленинского комсомола. Дошло до того, что один из вожаков этой акции взобрался на вершину стометрового копрового сооружения главного ствола и пригрозил совершить самоубийство если с протестующими откажется разговаривать министр угольной промышленности СССР. Это требование горняков было удовлетворено, хотя результат переговоров оказался скромным.

Шахтёрские забастовки весны и начала лета 1989 года в Ростовской области не вызвали особого резонанса ни в целом в СССР, ни в РСФСР, а также не были поддержаны той частью Донбасса, которая относилась к УССР. И это несмотря на присущую профессии солидарность и общность проблем у угольщиков обеих республик.

Нераспространение стачечного движения через административную границу между республиками наводит на мысль об управляемости стачечного процесса извне.

Новый всплеск забастовочного движения начался 10 июля 1989 года, когда в городе Междуреченске Кемеровской области элементарная нерасторопность местных властей, профсоюзных организаций и руководства угольных предприятий не позволила своевременно разрешить конфликт с шахтёрами, требовавшими улучшения условий труда. В результате через пару дней бастовали все шахты Кузбасса – не только одного из важнейших угольных регионов страны, но и "бутылочного горлышка" всей логистики Сибири.

Масла в огонь подлило выступление поддержавшего шахтёров Кузбасса Михаила Горбачёва на сессии Верховного Совета СССР. Власть продемонстрировала готовность идти на уступки и это стало детонатором дальнейших событий.

15 июля волна забастовок пришла в Донецкую область: прекратил работу коллектив шахты "Ясиновская-глубокая" в Макеевке. Отметим, что это предприятие отличается сложными геологическими условиями, там достаточно часты несчастные случаи. В тот же день их поддержали ещё 5 шахт города.

На следующий день протестные акции распространились на шахты Донецкой области, ещё через день бастовал весь Донбасс от Павлограда на западе до Белой Калитвы на востоке. К 20 июля забастовкой были охвачены Карагандинский и Львовско-волынский бассейны, шахты на месторождениях Сахалина, уральского Кизела, закавказских Ткибули и Ткварчели. Начались волнения на предприятиях считавшихся второстепенными Подмосковного и Днепровского буроугольных бассейнов. Угольщиков поддержали трудящиеся ряда рудных месторождений на Урале, в Кривом Роге и в Норильске.

Практически все отмечают высокий уровень организованности движения: в каждом регионе создавались стачечные комитеты всех уровней – от шахтного до областного, протестующие занимали центральную площадь и устраивали на ней круглосуточный митинг. В протоколе пленума Донецкого обкома компартии, проходившего 31 июля и разбиравшего по горячим следам недавние события, указывается что площади были радиофицированы и оцеплены пикетами бастующих: это совершенно непохоже на стихийный протест.

В том же протоколе пленума Донецкого обкома сообщается что в ряде городов, как, например, в Горловке, стачкомы объявили себя параллельными органами власти, что вызвало протест областной прокуратуры.

А теперь – самое интересное: в эти же самые дни в Горловке находился известный либеральный деятель Сергей Станкевич, тогда являвшийся членом оппозиционной Межрегиональной депутатской группы. Несколькими неделями позже Станкевич вместе с Гавриилом Поповым выступил с призывом к шахтёрам брать власть в свои руки. Примечателен и тот факт, что гонорар за одну из своих публикаций на счёт областного стачкома в Донецке перевёл Борис Ельцин.

Весьма примечательным оказался подбор людей в стачечные комитеты. Известный в те годы новатор производства бригадир горнорабочих очистного забоя макеевской шахты имени Бажанова Борис Беседин сообщает, что среди вожаков забастовки много демагогов, а также лиц, имеющих проблемы с дисциплиной и законом, в то время как толковые хозяйственники и производственники подвергаются ими обструкции.

Центральная власть сдавала позиции достаточно быстро. 17 июля прошли переговоры представителей ЦК КПСС, Совмина СССР и ВЦСПС с региональным стачкомом Кузбассе и руководство страны приняло предъявленный ему ультиматум. 22 июля аналогичные переговоры прошли в Донецке. 23 июля по телевизору было передано интервью Горбачёва: в его ходе советский лидер выглядел откровенным капитулянтом. 24-25 июля в Кремле прошли встречи председателя Совета министров СССР Николая Рыжкова с представителями забастовочных комитетов Донбасса и Воркуты.

Расходы на забастовку только в одной Донецкой области составили 200 тысяч рублей – сюда вошли транспортные расходы, обеспечение питанием митингующих, обустройство и уборка площадей и прочее. Взяты эти деньги были из средств профсоюзных организаций, которые предназначались на помощь многодетным семьям, обеспечение отдыха детей, проведение социально-культурных мероприятий, оздоровление диспансерных больных из членов трудового коллектива и пенсионеров. Кроме этого, проводилась оплата дней забастовки по тарифу, хотя на предприятиях проводились лишь регламентные работы.

В документах Донецкого обкома партии есть информация о посещении Донецка в сентябре 1989 года американской делегацией, в которую входили специальный помощник госсекретаря США по вопросам социальной политики Энтони Фриман, второй секретарь экономического отдела посольства США в СССР Майкл Гороэллер и ответственный секретарь Госдепартамента США Николя Беркофф. Как видим – люди далеко не последние в своих ведомствах.

Заокеанские гости встречались в Донецке с лидерами протестного движения, давали им ценные указания и даже хотели провести аналогичные мероприятия в Макеевке и Горловке. Но эта часть работы была сорвана советской стороной при помощи тех самых "особенностей национального гостеприимства" с которыми при Горбачёве велась беспощадная борьба. Аналогичные рейды западных дипломатов устраивались и в Кемерово, и в Караганду, а для воркутинцев американское посольство устраивало приём в Москве.

В том же месяце шахтёрские стачкомы всех угольных районов СССР начали устанавливать контакты с Фондом Сороса, организовавшим юридическую поддержку забастовочного движения. А в декабре 1989 года несколько лидеров стачкомов были приглашены в США: на каждый угольный бассейн СССР выделялось по одному-два места.

В скором времени экономические лозунги бастующих стали сменяться лозунгами политическими. Но в Донбассе не произошло срастания шахтёрского движения ни с украинскими националистами, как во Львовско-волынском бассейне, ни проельцинской либеральной оппозицией, как в Кузбассе.

Безусловно, Народный Рух Украины пытался подмять под себя донецкие и луганские стачкомы, пытался делегировать туда своих представителей, но ничего серьёзного из этой затеи не вышло. Во-первых, украинский национализм галицкого разлива был непонятен и чужероден для жителей шахтёрского края. Во-вторых, стачкомы Донбасса были не столько аполитичными, сколько проявляли редкостную всеядность и сотрудничали при наличии хоть какой-то выгоды с кем угодно.

Отправляясь в забой, шахтёр берёт два жетона: первый отдаёт табельщику при спуске, но никогда не знает, отдаст ли второй при возвращении на поверхность. Физически тяжёлая профессия с вредными и опасными условиями труда должна достойно оцениваться социумом и в плане оплаты, и в плане распределения общественных благ.

Поэтому справедливость требований шахтёров отрицать нельзя. Но, к сожалению, в деле реализации социальной политики в шахтёрских регионах имелась масса упущений.

Здесь и несправедливость в оплате труда, когда при увеличении норм выработки снижали расценки: собственно, это чаще всего и становилось непосредственным поводом к началу забастовки. Нередкими бывали случаи, когда под разными поводами отменяли всевозможные доплаты – "силикозные" (обиходное название надбавки за работу в запылённой атмосфере), "копытные" (за работу в удалённом забое, находившемся иногда за дюжину километров от шахтного ствола), "температурные" (за работу в слишком холодной, но куда чаще для угольщиков – слишком жаркой выработке), "ночные" (за работу в третью и четвёртую смены), "дорожные" (за удалённость шахты от места постоянного проживания сотрудника, нередко – полсотни и более километров и более в одну сторону). И шестичасовой рабочий день – это касается только пребывания под землёй, фактически же нужно прибавить ещё пару-тройку неоплачиваемых часов до смены на дорогу, инструктаж, получение необходимого инвентаря, а также столько же после неё, но уже на помывку и всё прочее.

Здесь и отставание социальной сферы в шахтёрских городах от производственной. Известно, что во всём мире горнодобывающая промышленность, как, кстати, и энергетика, и нефтегазовый комплекс, сосредоточена преимущественно в монопрофильных городах и посёлках, что делает социальный блок весьма уязвимым. Иногда даже "социалку" не особо стремятся развивать исходя из исчерпаемости месторождений: срок существования угольной шахты сравним с продолжительностью человеческой жизни, хотя рудные и соляные шахты работают много дольше.

Так, при открытии новых шахт Донбасса в 1970-1980-х годах ставка была сделана на многокилометровые "маятниковые" поездки персонала из окрестных городов. А в шахтёрском городе Кировское Донецкой области в то время "маятниковые" поездки становились уделом даже для муниципального начальства, наделять квартирами которое не торопились.

Столь же вызывавшим раздражение у людей был и товарный дефицит: сильное превышение доходов над расходами по причине невозможности отоварить заработанное в науке так и называется – "отложенный спрос". Причём чаще всего он был вызван недостатками системы распределения, а не недопроизводством товаров: последних выпускалось достаточно, зато поступали в торговую сеть они в зависимости от решения вышестоящего начальства без учёта спроса и предложения.

Тем не менее шахтёров нельзя считать чем-либо исключительным в атмосфере всеобщего недовольства, которая царила тогда. Просто шахтёры оказались нужными по причине свойственным представителям опасной профессии решимости и корпоративной солидарности: на это и сделали ставку устроители смуты, введя их в эпицентр медийного пространства. И если бы нашим врагам оказались бы так же нужны, например, учителя или колхозники – было бы то же самое. Поэтому вины шахтёров в распаде СССР ничуть не больше, чем вины всех остальных граждан, которые с каждым годом всё сильнее выбирали мир потребительства.