Писатель Юрий Милославский о русской культуре-цивилизации и войне на Ближнем Востоке

— Я, если допустимо так выразиться, дважды специалист по истории литературы: сначала филологический факультет Харьковского университета, а затем, по прошествии немалых годов — знаменитый Мичиганский в городе Энн-Арбор, где я защищал свою докторскую диссертацию. В этой связи я рассуждаю об этом явлении чуть менее политически.

Для себя как исследователь и автор я разделяю так или иначе обсуждаемую нами материю на литературу и «паралитературу». Отсылаю заинтересованных к циклу статей «Паралитературный процесс», в свое время опубликованных мной в сетевом журнале «Камертон».

То, что вы назвали условно либеральной литературой, — в подавляющем большинстве своем принадлежит именно к «паралитератературе». Но и в условно державном, консервативном, патриотическом и тому подобном лагере присутствует крайне мало того, что относится подлинной литературе, притом делается все возможное, чтобы подлинное поменьше попадались на глаза читателю.

Паралитературный процесс — это явление рукотворное. Он сопряжен с формированием искусственного культурного контекста.

Если коснуться истории «паралитературы», то она начала создаваться/формироваться вслед за Крушением 1988–1993 годов.

Подготовка кадров и условий их деятельности была поручена покойному [главе администрации президента Бориса Ельцина Сергею] Филатову: скомпоновать, как бы это сказать помягче, некий пул из юрких литераторов, настроенных критически по отношению ко всему русскому. Обеспечить их всем потребным, включая премии, переводы на языки стран-победителей и проч.

Это так называемый проект «Липки».

И все получилось, да и почему бы этому не получиться?

Обыкновенно прилагаемое к паралитературе определение «либеральная» представляется мне неверным. «Паралитература» вполне может носить (и в последние годы нередко носит) облик псевдопатриотический. Тема это – интереснейшая, но яприберегаю еедля иного случая.

Обсуждать, осуждать, да еще поименно называть то и тех, что мне представляется скверным, — занятие унылое. Поэтому вернемся к подлинной русской прозе, а затем к поэзии. С ней у нас, богу нашему слава, совсем недурно. Но так обыкновенно бывает в периоды кризиса: поэзия сберегается и приумножается каким-то удивительным образом.

Из числа ныне действующих прозаиков назову недавно мне явленных Светлану Замлелову и Михаила Павлова.

Два прозаика на квадратный миллион километров — это вовсе не так мало, это даже вполне достаточно. К тому же Христос сказал: «У Бога все живы. Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых». Все подлинные русские писатели никуда не делись — они с нами.

Есть понятие, которое ввел в научный обиход великий русский ученый, литературовед и писатель Юрий Тынянов — «теснота стихового ряда». Наилучшие слова в наилучшем порядке. Вот эта теснота и порождает явление, которое зовется «мерцание смыслов».

Слова во взаимосоприкосновении всякий раз, подобно калейдоскопу, порождают новые оттенки значений. Именно это позволяет нам перечитывать каждую хорошую книгу по несколько раз, потому что в ней действует этот механизм мерцания смыслов.

Мы сегодня читаем «Капитанскую дочку» [Александра Пушкина] и завтра будем читать, и наши дети будут, и наши прапрабабушки читали. Это мерцание смыслов существует во всех настоящих книгах настоящих писателей. Иначе — это провал, хлам.

— Поэзия держится на плаву, причем работают все поколения одновременно. Особенно радуют наши поэтки, — применяю термин, введенный Юнной Мориц, — которые на ходу останавливают набитого «паралитературным» сором троянского коня.

Марина Кудимова и Ольга Старушко, Лаура Цаголова и Елена Буевич, Ирина Каренина и Ксения Першина и Наталья Лясковская, Ирина Белоколос и Светлана Кекова.

Мужики наши — Дмитрий Мельников, Юрий Воротнин, Олег Чухонцев, Игорь Панин, Валерий Котеленец, Станислав Минаков, Сергей Пагын, Андрей Дмитриев... Всея Великия, Малыя и Белыя Руси поэты мужеска и женска пола. А 18 октября в культпространстве «НигдеКроме», что на Калашном, будет выступать один из, на мой взгляд, наиболее значимых сегодня русских поэтов — Сергей Гонцов.

Я имею честь вести этот вечер.

— Нам следует уяснить для себя очень важную вещь, чтобы понять тайну, механизм всего этого дела: американский, в частности, читатель за последние сто лет отвык читать переводную литературу — не столь важно, русскую ли, любую.

Мы с вами, люди русской культуры, к примеру, знаем, что есть великая китайская литература, великая арабская... Нам внятно все: появись завтра литература с Луны или Сатурна — мы будем через три дня ее читать, критиковать, декламировать. Американцы этого не воспринимают, это особенность ментального кода.

— Они не воспринимают ничего внешнего, того, что не вызывает мгновенной бессознательной привязки — ассоциации с повседневным бытом.

— Многие и многие арабские, китайские, японские стихи в переводах у нас шли тем же речевым потоком, как и русские. Это связано с тем, что Россия — это культура-цивилизация.

Для нас усвоение внешнего является внутренним делом. Много лет назад я был в Оксфорде, встречался с профессором, который носил этакое стандартное имя — Джон Смит. Приятный университетский пейзаж, ухоженные домики, красивые студентки, и профессор завел меня в некое мемориальное место, где золотыми буквами на мраморных плитах выбиты имена лиц, закончивших Оксфорд.

«А вот это — Джон Голсуорси, — указал он мне на одну из плит. И добавил: — Знаменитый русский писатель».

Он правильно просек: весь этот бесконечный поток литературы разных эпох, разных стран — они все проходили у нас латентный процесс русификации. Герберт Уэллс — это русский писатель, Джек Лондон — русский писатель. Потому что мы культура-цивилизация.

— Миновали, вымерли, но их и не было особенно много. Например, из наиболее известных: Россия — жива, Германия — мертва. Франция — мертва. Но могут возникнуть новые.

— Мой второй родной язык — украинский, я свободно им владею, читаю, пишу.

Украинская литература — явление очень изящное, красивое, но оно может быть правильно воспринято только в сопоставлении со всем тем, что вызвало его появление. Это очень молодая культура: украинский язык начал формироваться к середине XIX века.

Были замечательные, весьма любопытные авторы, которых сейчас, может, не очень помнят: мой любимый [Иван] Нечуй-Левицкий, например, и другие.

В Харькове я застал еще живых, ходящих по улицам, матерящихся, пьющих да курящих прекрасных украинских поэтов: Станислава Розсоху, Игоря Муратова. Я, пожалуй, не очень хотел бы говорить об этом — сегодня все так смешно и страшно «заполитиканено».

Я могу назвать еще несколько имен, замечательных авторов, но вы заметили, что их почти никто не вспоминает? А знают все некую порнографическую скучную тетку…

— Возможно. Так или иначе, важно помнить, что украинская литература — одна из крупнейших литератур Российской империи.

— Люди в исцелении больше не нуждаются. Никто не признает себя больным и потому не нуждается в литературе. Бывают такие эпохи.

— Все потом. После. После войны. Вот сейчас еще немного — и разыграется большая серьезная война. Кто останется живой, конечно же, вспомнит.

— А что такое антивоенная литература? Борьба против войны — это нечто вроде борьбы за отмену закона всемирного тяготения. Война — есть одна из форм существования. «Не мир, но меч». Делать вид, что это просто какое-то случайное зло, а завтра будет все хорошо, — надо ли так притворяться?

Кстати, в любой антивоенной литературе всегда скрыто или не слишком скрыто содержится романтика войны.

— Когда-то я был специальным корреспондентом Радио «Свобода»* на Ближнем Востоке, достаточно долго.

По словам когда-то известного Абдурахмана Авторханова в тамошних краях господствуют взрывчатая эмоция и злопамятная месть. Мир там возможен только тогда, когда возникнет сбалансированная система взаимодействия между политическими механизмами, которые эту войну используют в своих интересах. То есть мира не будет никогда.

Мир, вообще, не продукт лирических умонастроений. В свое время, когда в 60-е был Карибский кризис, покойный президент [Джон] Кеннеди созвал совещание перед началом военных операций — комитет начальников штабов и прочую подобную публику, они пояснили, где ударят, что произойдет. Президент слушал больше часа, а потом спросил:

«Скажите, генерал, у нас есть какие-то шансы предотвратить удар советских ракет по нашим городам?» Тот ему ответил: «Мы не даем таких гарантий». Кеннеди сказал: «Я понял. Немедленно звоните в Москву к [Никите] Хрущеву, начинайте переговоры».

* СМИ, выполняющее функции иностранного агента.