Владимир Быстряков о послевоенном искусстве, киевских "распилах" бюджета и о том, как страшно Зеленскому

Об этом в интервью изданию Украина.ру рассказал украинский композитор Владимир Быстряков.

– Вы понимаете, сейчас украинская культура напоминает кастрированного человека, с которым говорить о любви к женщине просто бесполезно – он вас не поймет. У нас оскопили культуру вместе с памятью, историей, языком. И задавать ваш вопрос простым людям сейчас – все равно, что спросить у человека в горячке, в бреду, что он будет делать, когда выздоровеет?

Он не знает: или пойдет на тот свет, или придет "до тями", как у нас говорят – в сознание. Наша культура не может быть полноценной без российской составляющей. Всегда так было, и Украина тоже питала Россию – стоит вспомнить только [Михаила] Зощенко, Илью Ильфа и Евгения Петрова, [Александра] Вертинского.

Половина народа, говорящая на русском языке, естественно имела свою культуру, свой язык, и ее начали умело и заблаговременно – еще с 90-х годов начали придавливать, уничтожать. Сейчас это доходит уже до совершенно анекдотичных законов. Готовятся, например, принять закон, по которому 25 тысяч штрафа (около 60 000 рублей – ред.) за исполнение русской песни.

– Если честно, у меня такое ощущение, что там сидит крот, который делает все, чтобы эту Украину люди просто возненавидели. Власть не делает совершенно никаких попыток сгладить эту самую разницу между свідомими (сознательными – ред.), "правильными" украинцами, и "неправильными" – русскоязычными.

На фронте – другое дело. Там жизни кладут, некогда заниматься этой ерундой. А вот в тылу – все эти Гуменюки*, Цимбалюки**, Кремини*** – занимаются такой работой: бегают и рапортуют, что они там запретили, там переименовали, там герб поменяли, и так далее. И ведь это же все – большие деньги, деньги из бюджета. Поменять герб на "Родине-матери" стоило около миллиона долларов. Это все – успешно распиливаемый бюджет.

– Все упирается только в одно. В то же, во что и отъезд всяких российских гуру и исполнителей. Если в случае с вашими это было связано с тем, что они могли потерять свои активы и счета в западных банках, то здесь [на Украине] создается бюджетик, который все начинают очень успешно пилить.

И даже когда где-то начинаются посадки, причем очень демонстративные – например, сейчас там во всех регионах поменяли военкомов, которые за деньги выписывали людям справки об инвалидности, и все такое прочее – это только для того, чтобы поставить своих. Бизнес не умирает, меняются активно действующие лица. Как только создали бюджет – появляется патриотичность.

– Не думаю, что он страдает излишней патриотичностью. Ринат Леонидович всегда клал яйца в разные корзины: он поддерживал и [Юлию] Тимошенко, и [Виктора] Януковича. Мудрый по-своему человек. Пообещали ему какие-то преференции в бизнесе, или нашли у него что-нибудь, и сказали: "Отстегните немного на памятник, а мы посмотрим сквозь пальцы на ваши проделки."

Все до зевоты прогнозируемо и прочитывается на раз. Искать там какие-то высокоинтеллектуальные или идейные мотивы – бесполезно.

Я очень сочувствую людям, которые живут там, под этим прессом. Мне иногда звонят люди максимально далекие от политики, и говорят: "Мы просто уже не можем, мы задыхаемся в этом зловонии отсутствии воздуха."

– Ну вы назвали только один выход – что все проходит. Но иногда не проходит, и заканчивается летальным исходом. Тоже самое и с организмом, который называется страна. Страна сейчас в таком состоянии – это последняя стадия агонии, онкозаболевание тяжелейшее. Если ко всему этому добавить то, что народ обозлен друг на друга… Те, кто потерял своих близких нескоро об этом забудут, и понятно, на кого они будут "катить бочку": и на тех, кто у них этих близких отобрал на войне, и на тех, кто поддерживал другую сторону.

– Вы знаете, да – я бы на это рассчитывал. И еще, прозвучит цинично, но рассчитывал бы на то, что украинцы быстро переобуваются: в нашей истории было много моментов, когда быстро меняли шкуру, сапоги, тапочки, и так далее.

Как ни цинично это звучит, но это единственный позитивный момент, о котором можно говорить. И, конечно, если к власти придут адекватные люди, которые толерантно относились бы к двуязычию, вере, вернули бы иерархов церковных, к которым люди привыкли и ходили молиться.

И, знаете: мячик всегда может попасть на другую сторону поля, и те люди, которые особенно усердствовали в этих патриотических конвульсиях, могут огрести по-полному. У людей же память хорошая.

Я убежден в том, что культура – это продукт общества спокойного и богатого. Я уже полтора года нахожусь в Германии, и наблюдаю, как живут спокойные люди в правильной стране: у них работают законы, нет такой явной коррупции, у меня будут что-нибудь чинить в те же сроки, что и у богатого соседа.

И отношение к культуре совсем другое. Вот у меня был на днях концерт в старинном соборе, люди, которые пришли, они чувствуют профессионалов, это страна мастеровых людей. У нас это во-многом выбито идеологическими мастерами "заплечных дел". Понятие культуры у нас делиться на "свое" и на "чужое". Хотя придумать более абсурдный тезис, чем язык произведения искусства, трудно.

– Я с вами согласен, но я думаю, что этот период просто совпал с началом века, и война там не причем. Может быть, обострились какие-то отношения внутри общества, но к началу войны страны были богатые, и Россия кормила своим зерном ту же Аргентину и Канаду.

Я вспоминаю случай, когда [Иван] Бунин выступал в полуголодной Одессе на двадцать человек, чтобы заработать хоть копейку. Читал какие-то стихи, а ведь Бунин – один из великих. Но это был уже 18-19-й год, и это никому не было нужно.

Давайте сравним [в живописи] импрессионистов и немецкий экспрессионизм. Немецкие экспрессионисты – да, это такой период: Версальский договор, Германия унижена, и они все это отображали. Но какое это было искусство? Это было исковерканное искусство, это не было искусство для любования. А импрессионисты – никакой войны, никакой политики – это буйство красок и красота окружающей среды. Хотя, казалось бы, примерно в одно и то же время. И [Эдгар] Дега, и Клод Моне – это же все начало века.

В нашей стране все это быстро заглохло: надели намордник шикарному лирику [Владимиру] Маяковскому, [Сергей] Есенин мыкался, не знал, куда ему податься, пока не понял, что его лирика совершенно не созвучна этому стальному маршу, которым страна двигалась к индустриализации. Это было окончание расцвета.

А потом начались эти формуляры [Андрея] Жданова против Зощенко, [Анны] Ахматовой, [Дмитрия] Шостаковича. Какой там Серебряный век уже…

Теперь оставалось дожидаться 60-х годов, когда "кукурузник" [Никита Хрущёв] не отошел еще от обличения [Иосифа] Сталина, и не обратил внимание на искусство. Но он тоже начал потом шебуршить.

Все это было не так давно: но вы можете себе представить, что стадионы собирает не киевское "Динамо", а [Евгений] Евтушенко, [Булат] Окуджава, [Белла] Ахмадулина? А что сейчас? Куда делось сознание человечества, восприятие культуры, искусства?

Все это стало потухать, потому что пришел век вещизма, воровства. Наши третьеразрядные артисты стали получать в десять раз больше денег, чем великие [Евгений] Евстигнеев и [Евгений] Леонов.

Сейчас режиссер приходит на съемочную площадку, и не знает, что он будет снимать. У меня был случай, когда я работал с Лёней Горовцом, он поставил фильм "Дамский портной" с [Инокентием] Смоктуновским о Бабьем Яре, поставил "Кофе с молоком" с [Александром] Абдулловым. И он мне рассказывал: его пригласили на сериал, и как только он начал расставлять мизансцены, ему сказали: "Стойте, Лёня, стойте! Это никому не надо." Он говорит: "Как же? Мы ведь делаем кино…" Ему отвечают: "Какое кино! Мы печем блины".

И так везде – не только на Украине, конечно. Тоже самое и в России, там на телевидении вообще один нафталин.

Сейчас вся культура представляет собой завал, и я даже не знаю, что может из-под этих завалов выбраться на свет. Может быть, для этого нужно, чтобы идеологией управляли люди с головой.

– Фронтовики никогда не рассказывают правду о войне. Это о чем-то говорит. Значит, они что-то знают, что не укладывается в наши лекала. Даже в лекала наших самых честных фильмов. Но для того, чтобы возник честный фильм, нужно быть Алексеем Германом, или Андреем Тарковским, потому что остальное – это все плюс-минус конъектура. К сожалению, даже [Никита] Михалков после прекраснейших "Утомленных солнцем" закончился.

В Украине сейчас вообще не учат хороших мастеров, это все такие задеилогизированные проекты…

– У них были хорошие, качественные фильмы. Но кто их финансировал, как вы думаете?

– А что, он большой ценитель искусства? Он прекрасный шахматист, и играл в долгую. Его партия состояла в том, чтобы раскрутить всю Украину на Зеленского. Весь этот "Слуга народа" - это было очень похоже на правду. Настолько, что очаровал всю страну, и страна в едином порыве отдала 75% голосов этому бедному Зеленскому, который влип в историю.

Ему обещали, что он ничего не будет делать, получая миллиарды. Да, он их получает. Но когда ты сидишь на мешке с деньгами как на пороховой бочке, и нервы у тебя сорваны, когда ходят слухи, что тебя вот-вот могут уничтожить, убрать... И это будет всем выгодно: одним – чтобы сделать из него сакральную жертву, и наставить памятников по всей Украине, а другим – для того, чтобы сковырнуть все это дело на Москву. Я понимаю, в каком ужасе он живет, и выйти оттуда он, конечно, не может.

Возвращаясь к вопросу послевоенного искусства: в свое время мне [Раймонд] Паулс говорил: "Вырастить хорошего джазового пианиста – как выточить кристалл. Нужно потратить очень много времени, сил, умения. А если мальчик приходит, и через два занятия говорит: "Я пошел зарабатывать деньги", о каком искусстве тут можно говорить?

Это тупиковая тема в наше время. Я даже не знаю, что можно сказать. Нужно, прежде всего, убирать идеологию. А если и брать идеологию – то христианскую, которая выше всех этих партий, объединений, компаний, и так далее. Нужен возврат к общечеловеческим ценностям.