"Не нам, бродягам и артистам!" В Москве идет спектакль о Вертинском и его эпохе
16:52 19.04.2023 (обновлено: 17:20 19.04.2023)
18 апреля театр Булгаковского дома в Москве показал авторскую постановку Сергея Федотова "Александр Вертинский. Жёлтое танго"
Спектакль не сходит с театральных и фестивальных сцен уже 23 года, может похвастаться призом зрительских симпатий на фестивале в Киеве и несколько раз в месяц показывается в Петербурге, в легендарной "Бродячей собаке".
Спектакль посвящен первой суперзвезде русской эстрады – актеру, певцу, поэту и автору своих песен Александру Вертинскому, родившемуся в дореволюционном Киеве.
"Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!.."
…На винтажном фортепиано стоит свеча, конкурируя за световые эффекты с приглушенными электрическими софитами. Пианистка в черном платье и с распущенными по плечам волосами играет знаменитый романс Вертинского "Концерт Сарасате".
Сам он стоит у инструмента – вдохновленный, взволнованный, электризованный. Одной этой песней разрушает он жизнь Владеско, румынского скрипача, словно сидящего в первом ряду, прямо перед ним.
"Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет "Концерт Сарасате",
Ваше сердце, как птица, летит и поет.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет "Концерт Сарасате",
Ваше сердце, как птица, летит и поет.
Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать "зеро"…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!..."
И умеет из женщины сделать "зеро"…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!..."
Сергей Федотов, исполняющий Вертинского, и похож на Маэстро, и дополняет образ чем-то своим. В антракте в буфете – шепот: "у него такие же "поющие" руки, как у самого Вертинского!"
История с румынским скрипачом Владеско композиционно находится в середине повествования и привлекает своей неординарностью и страстностью: кажется, это и есть "чистое искусство", совпадение таких потоков творческой энергии, которые взрываются чем-то ослепительным и легендарным.
Эту встречу Вертинский описывает в своих мемуарах – на них, в целом, построен моноспектакль Федотова.
Выступая в 1930 году в Черновцах, в ресторане, артист заметил сидящую за столиком красивую немолодую женщину – ею оказалась покинувшая сцену, но все еще известная актриса Сильвия Тоска, бросившая все ради возлюбленного – гениального скрипача, "короля цыганского жанра" Владеско.
Друг Вертинского, театральный администратор Петр Барац рассказал ему, что Владеско бьет Сильвию пьяным – по лицу, при всех, унижает ее и растратил все ее состояние.
"Он кончил. Буря аплодисментов была ответом. Опустив скрипку, с налитыми кровью глазами, ничего не видя, полуслепой, Владеско уходил с эстрады, даже не кланяясь... Равнодушно и нехотя он возвращался на землю.
Я оглянулся. Сильвия ждала его стоя. В ее огромных зрачках испуганной птицы отразился весь тот заколдованный мир, о котором пела скрипка. Точно опрокинутый в лесные озера таинственный ночной пес, залитый лунным светом. Серебряными ручейками из него катились слезы.
Я оглянулся. Сильвия ждала его стоя. В ее огромных зрачках испуганной птицы отразился весь тот заколдованный мир, о котором пела скрипка. Точно опрокинутый в лесные озера таинственный ночной пес, залитый лунным светом. Серебряными ручейками из него катились слезы.
Владеско подошел к своему столу. Она протянула к нему руки, ничего не видя и не слыша. Сноп красных роз, присланный ей кем-то из поклонников, лежал на столе. Он сбросил его на пол и упал в кресло.
Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица. Постепенно оно принимало свое обычное выражение...
— Да, — мечтательно сказал Петя, улыбаясь куда-то в пространство. – "Но когда он играет концерт Сарасате".
В голове у меня бешено крутились строчки.
Так родилась песня".
Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица. Постепенно оно принимало свое обычное выражение...
— Да, — мечтательно сказал Петя, улыбаясь куда-то в пространство. – "Но когда он играет концерт Сарасате".
В голове у меня бешено крутились строчки.
Так родилась песня".
Так описывает эту историю сам Вертинский, и так она звучит со сцены театра Булгаковского дома. Спустя некоторое время Барац пригласил Владеско на концерт Вертинского, и певец, узнав об этом, демонстративно спел скрипачу "его песню", глядя прямо в глаза, и уничтожив его репутацию.
Как утверждал после сам Вертинский, из сплетен он узнал, будто бы этот день изменил скрипача и его отношения с супругой…
Пушкин в трамвае, первая пуля, пароход в тумане
Федотов – одновременно являясь и рассказчиком, и героем истории – распутывает клубок судьбы великого артиста.
Одна из первых историй – о том, как попав в театр к антрепренеру Марье Арцыбушевой, где поначалу он работал за "миску борща и котлеты", Вертинский, как и многие артисты того времени, увлекся кокаином и дошел до того, что видел галлюцинации.
Отправившись к знакомому психиатру, артист увидел, как памятник Пушкину сошел с пьедестала и ехал вместе с ним в трамвае, собираясь расплатиться старинными деньгами.
После – Первая мировая война. Вертинский уходит на фронт братом милосердия и своими руками делает больше тридцати тысяч перевязок. Однажды ему приходится своими руками, (теми самыми, "поющими") вопреки всем запретам, провести операцию – вытащить пулю, ранившую полковника…
К началу Гражданской войны Вертинский уже известный, модный, любимец публики. "Весь цвет русской императорской гвардии был истреблён" с горечью подводит он итог бездарной, ненужной мировой войны, в то время как Россия вступает в новую – междоусобную.
"Офицерство бежало на Дон к Каледину, в Ростов к Деникину и так далее. В Киеве сидел гетман Скоропадский. В Москве все труднее становилось жить. Я же двигался по своей артистической, увы, совершенно независимой от политики и вообще неосознанной орбите и скоро опять оказался в Одессе. (…)
В Одессе было сравнительно спокойно. Город развлекался по мере возможности. Красные были где‑то далеко. В кафе, у Робина, у Фанкони сидели благополучные спекулянты и продавали жмыхи, кокосовое масло, сахар. Всего было вдоволь. Не хватало только вагонов… По улицам ходил городской сумасшедший Марьешец и за стакан кофе "разоблачал" местных богачей, каких‑то разбухших от денег греков и евреев.
Ловкие и пронырливые нищие вскакивали на подножку вашего экипажа и услужливо сообщали очередные новости.
На бульварах, в садовых кафе подавали камбалу, только что пойманную. В собраниях молодые офицеры, просрочившие свой отпуск, пили крюшон из белого вина с земляникой.
Все были полны уверенности в будущем, чокались, поздравляли друг друга с грядущими победами, пили то за Москву, то за Орёл, то без всякого повода. Потом стреляли из наганов в люстры…"
Здесь звучит романс – возможно, один из самых обнаженных и болезненных у Вертинского – "То, что я должен сказать", о юнкерах, погибших в Петрограде.
"…и никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!..."
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!..."
Из Одессы артист отправляется в Севастополь, оттуда – в Константинополь. Следующие 25 лет он проводит в эмиграции, о чем страдает, пишет и поет.
Письмо Молотову, артист "из бывших"
В Советскую Москву Александр Вертинский возвращается в разгар Великой Отечественной войны, в 1943 году, с женой и тещей. Чтобы испросить позволения вернуться, он пишет наркому иностранных дел СССР Вячеславу Молотову.
"Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное.
Советские патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения.
Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и если нужно, свою жизнь моей Родине.
Я артист. Мне 50 с лишним лет, я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество может дать многого. Раньше меня обвиняли в упаднических настроениях моих песен, но я всегда был только зеркалом и микрофоном своей эпохи. И если мои песни были таковыми, то в этом вина не моя, а предреволюционной эпохи затишья, разложения и упадка…"
Молотов – не возражает. Вертинский возвращается в любимую Москву (родившись в Киеве и прожив полжизни за границей, он отмечал, что все, что он получил, как артист, случилось с ним в Москве). Поет, пишет.
Снимается в кино. На этот раз – советском. Актер Зиновий Гердт рассказывал о том, как Вертинского утвердили на роль кардинала Бирнча в фильме "Заговор обреченных" (за которую он получил Сталинскую премию): Вертинский, по словам Гердта, был "единственный заграничный", или, как говорили после Великой Октябрьской Революции – "из бывших".
"Всем остальным приходилось изображать заграничных", – объяснял Гердт.
Спектакль Сергея Федотова показывает, с необычайной чуткостью и вниманием к деталям и другие эпизоды: тур Вертинского по румынской Бессарабии, встречу с белым генералом Слащовым, застолье с принцем Уэльским, недолгий роман с капризной актрисой, концерты, спектакли, кабаки…
Моноспектакль – жанр, в котором удержать зрительское внимание сложно. Кроме самого Федотова на сцене появляются еще двое артистов – пианистка, находящаяся за инструментом весь спектакль, и иногда перевоплощавшаяся в Сильвию Тоску, или возлюбленную Вертинского, и скрипач – он выходит нечасто, и он же играет Владеско, виртуозно исполняющего концерт Пабло де Сарасате…
Булгаковский дом
Место, где идет спектакль – Булгаковский дом – настраивает на совершенно неповторимую "богемную" атмосферу. Среди антикварных очаровательных вещиц, стен, занавесок, хочется соответствовать стилю, носить платье времен НЭПа и манерно курить папиросы через мундштук.
Помимо самого (тоже киевлянина) Михаила Булгакова, в доме в разные годы жили или бывали Николай Рябушинский, Георгий Якулов, Айседора Дункан, Фанни Каплан...
