Начмед батальона "Восток": Охота на медиков – "славная" средневековая традиция, которая есть на Украине

- Да с "майдана" и начался. Скажем так, во время первого "майдана" в Киеве я была человеком абсолютно аполитичным. Меня совсем не интересовало, что происходит в далекой столице. Опять какие-то люди против чего-то протестуют. Так бывает и скоро пройдет. Мы в Донбассе подобным не увлекались. Просто работали и отдыхали, вели обычную жизнь добропорядочных и законопослушных людей. Жизнь обывателей, которым все это неинтересно.

В ходе второго "майдана" все изменилось, поскольку мы внимательно наблюдали за ходом событий и видели, как непонятные люди с непонятной позицией избивают силовиков, избегают ответственности и упиваются безнаказанностью.

Быть может нам тогда стоило поехать в Киев и высказать свою позицию в противовес, но чего уже теперь об этом говорить? Что случилось – то случилось. Уже тогда мы понимали, что если это не остановится в Киеве, то придет и в Донбасс. Все эти агрессивные люди с непонятными целями окажутся здесь и будут делать вс`, что захотят. Будут пытаться заставить нас жить по их правилам, что в наши планы не вписывалось.

В ту пору здесь стали организовывать какие-то блокпосты для того, чтобы "поезда дружбы" не доехали. И, быть может, дончане не узнали бы, что такое война, если бы на том этапе вс` получилось. Но есть так, как есть.

Первого марта 2014-ого Донецк в едином порыве встал и вышел на митинг. Все пошли к зданию областной администрации, но штурма, по типу киевских, в тот день не было. Спустя пару дней администрация все же была захвачена теми, кто был категорически против происходящего в столице и не признавал эту новую власть.

Тогда ведь не было еще никаких ополченческих батальонов. Я тогда состояла в Общественной организации "Патриотические силы Донбасса". Они, по-моему, второго марта организовались. Еще даже разговоров у нас не было о войне. Думали о том, как остановить националистов на блокпостах, но быстро поняли, что государство Украина на этом не остановится, поскольку сюда начали перебрасывать военную технику.

Соответственно нужно было какое-то силовое крыло, которое могло бы противостоять этому. В составе организации были люди с боевым опытом, которые и составили костяк батальона, сформировавшегося к шестому мая 2014 года.

На том этапе я занималась гуманитарными вопросами: собирала пакеты с медикаментами для блокпостов. Была у нас в то время благотворительная общественная организация, и со всей Украины нам присылали медикаменты для помощи ополченцам и тем, кто уже пострадал в результате случившегося. Так, например, в донецких больницах на реабилитации находились сотрудники МВД и бойцы донецкого "Беркута". Вот им помогали.

То есть работа была общественная, но сформировался батальон, и я стала врачом. Постепенно в батальон приходили и другие медработники. Потом случилась трагедия – в ходе эвакуации раненого погибла врач-анестезиолог, которая была старшей в медпункте нашего батальона. Нужно было организовывать медслужбу – разбираться с обеспечением, эвакуацией раненых, организовать работу лазарета, как-то налаживать диалог с гражданскими больницами, где не все медики были лояльны на тот момент к ополчению. Тогда я и стала начмедом батальона "Восток".

С тех пор структура подразделения менялась не раз: был батальоном, потом бригадой, а потом опять батальоном. И вот до сего дня я в нем служу.

- Так врачом и работала – в ДоКТМО (больнице Калинина). Тогда это была областная больница, а сейчас она республиканская.

- Во-первых, я понимала, во что это может вылиться. Перед глазами был опыт коллег, успевших поработать и в "горячих" точках, и по каким-то схожим задачам, и в скорой помощи. Во-вторых, в институте у нас была военная кафедра, где объясняли, как должна быть организована служба. Плюс – опыт, накопленный в ходе работы по дифференциальной диагностике различных болезней.

Трудно, страшно, но не настолько, насколько многим кажется. Да, на этой работе нужны смелость, сообразительность и смекалка, поскольку ситуации бывают неординарные, а решение всегда принимаешь очень быстро.

Не могу сказать, что меня так уж сильно пугали моменты, связанные с тяжелыми ранениями. Вид людей с оторванными конечностями, людей в тяжелом состоянии – тоже нет. Это ведь человек, которому нужна помощь. Будешь стоять над ним и страдать – человек просто умрет. Некогда размышлять о тяжести бытия. Нужно думать о том, что можешь сделать в этой ситуации. Вот и все.

- Одно из самых ярких – мартовский митинг. Тогда я впервые увидела, как наши люди что-то сами делают. Имею в виду общественный подъем. Люди поднялись и пошли бороться за свои права. До того здесь массовые демонстрации лишь по разнарядке проходили. Сказали предприятиям – от вас должно быть пятнадцать, от вас – двадцать, от вас – тридцать человек. Все. Людей выставляли, давали им флаги и вперед.

А тут впервые люди были не подставками для флагов, а теми, кто выражает свое мнение. Когда они кричали, что Донецк – русский город, было очевидно, что это самый настоящий порыв.

Всё время, пока развивались события в Киеве, они чувствовали себя, как сжатые пружины, а тут распрямились и выдали это на-гора. Это было просто непередаваемо.

Дальше – девятое мая, когда ребята из батальона решили поддержать гражданских и выехали на площадь Ленина на синих КАМАЗах. Устроили наш маленький парад.

После этого впечатления не менее яркие, но уже грустные. Конец мая, когда схлестнулись с батальоном "Донбасс" и появились первые потери. Впервые кто-то показал националистам, что с оружием сюда ходить не нужно. К сожалению, это закончилось большими потерями. Состоялась большая гражданская панихида на площади Ленина.

Ярких случаев много. И ярких, и необычных. Только ведь о многом нельзя рассказывать, поскольку многое с чьей-то болью связано. С чьими-то страданиями. Вот спас человека, вернул его в строй, а говорить об этом не стоит.

На войне-то все ярко. Что-то одно и не вычленишь. Ни к потерям, ни к тому, что товарищи инвалидами становятся, ни к тому, что подвиги совершают порой те, о ком бы и не подумал, привыкнуть нельзя.

- Бывает. Некоторые на фронт возвращаются. С такими встречаемся чаще, поскольку службу они продолжают там же, где служу я. Кто-то, наоборот, не возвращается, как, например, Влад Евтушенко. Он сейчас ведет патриотические передачи и воюет на информационном фронте. Встречаемся периодически, эмоции самые позитивные, — это фронтовое братство, что тут скажешь.

Бывает, что помог, а человек тебя и не помнит, поскольку был без сознания или в еще каком тяжелом состоянии. Нормальная ситуация. Главное – то, что жив остался. А вспомнит или нет, кто его спасал, — это вообще не суть важно. По крайней мере, для меня. Цель ведь не в том, чтоб героическими поступками запомниться. Цель – делать то, что должен, там, где стоишь. Плюс одна спасенная жизнь – это прекрасно.

- С кем-то меняется, а с кем-то нет. Ну и опять же это лишь на период, когда мы врач и пациент. А потом такие же друзья, как и были. Ребята знают, что если мы и делаем кому больно в процессе лечения, то исключительно во благо.

- Приходилось и довольно часто. Именно поэтому свои машины стараемся не маркировать. Наши бойцы знают, что должна приехать такая-то машина, да и сами машины давно знают "в лицо". Приезжает автомобиль, забирает людей и увозит дальше по этапам эвакуации.

Крестов красных не лепим, поскольку это превращает наш транспорт в завидную цель. Уничтожь медика и множество людей останется без помощи, и, возможно, погибнет. Эта "прекрасная" средневековая традиция тянется еще с тех времен, когда уничтожали палаточные госпиталя. Госпиталь – одна из приоритетных целей на войне для тех, кто не соблюдает Конвенции.

- Потому, что не замечать – выгодно. Выгодно представить Россию агрессором, а себя – несчастными овечками, которые вынуждены через украинцев на эту "агрессию" отвечать. Им удобно, а с их мнением согласна целая плеяда… Даже в самой России такие есть.

Есть люди, которые согласны с этой лицемерной позицией. Они покидают Россию, оседают на Западе и вещают оттуда. Не замечают правды так, будто ослепли, хотя того, что реально происходит, не должно быть никогда.

Иногда противник действует настолько подло… я уже молчу про нас – военных. Взять те же ситуации на Петровке! Приезжает карета скорой помощи, чтобы забрать гражданских, пострадавших в результате обстрела, а украинская сторона бьет туда еще раз. По этой карете и этим гражданским, чтобы добить окончательно.

Прицельно бьют по сотрудникам МЧС, которые не комбатанты даже. То есть они же в войне постольку, поскольку ликвидируют последствия. С какой целью по ним бьют? Чтоб истребить побольше людей? Не понимаю.

Какая-то немотивированная жестокость, и к ней тоже невозможно привыкнуть на этой войне. Я понимаю, когда человек столкнулся с врагом: или ты убьешь, или тебя. А здесь что?

Страшная немотивированная агрессия, которая подхлестывается безнаказанностью. Если бы хоть раз кто-то был наказан хотя бы публичным осуждением таких фактов…но этого не происходит. Более того, людям в Европе, людям в Штатах еще и не рассказывают эту правду. Редкие журналисты говорят о том, что происходит на самом деле.

Примерно то же было и в России до определенного времени, но сейчас, ситуация изменилась. Нет больше такого, что "небратья" расстреляли скорую, а в российских новостях это не получило должного резонанса. Смотрю – действительно об этом говорят.

Только голоса одной России мало, а в Европе молчат. Зачем им наша правда? Им другая нужна – что Россия напала на бедненьких украинцев, которые вынуждены отбиваться. Хотя это далеко не так. Но это мы знаем, а миллионы людей живут в блаженном неведенье. Может им так проще, легче.

- Так и происходит. Особенно в тех поселках, что ближе к линии фронта. Гражданская медицина туда не приезжает, и я не могу их за это винить, поскольку люди гражданские – им страшно. Они доезжают до определенного рубежа и говорят: мы дальше не поедем. Все.

И мы вывозим бабушек с инсультами, вывозим рожениц, вывозим людей, раненых осколками украинских мин и снарядов. Это наша зона ответственности. Кто-то ведь должен этим заниматься. А кто, если не мы?

- Да, но только в четырнадцатом – пятнадцатом, когда на государственном уровне вопрос обмена урегулирован не был. Брали пленных, а некоторые были ранены.

Таких уж прямо матерых националистов мне не попадалось. Обыкновенные солдаты ВСУ, которые не очень-то хотели воевать с нами. Это подтверждалось, когда на позиции заходили националисты во время "минских", сразу начинались жесткие обстрелы, а солдаты ВСУ обычно хотели тихо отсидеться и спокойно уехать домой.

И вот эти, которых тогда захватили в плен – кого-то просто осколками посекло, кто-то в технике горел, а наши пацаны вытащили, спасли. Многие говорили, что командиры им рассказывали, будто бы нормальных людей здесь вообще нет. Все выехали – остались только москали и их пособники, а это не люди – это существа, которых нужно уничтожать. Я спросила: так и что, вы пришли уничтожать существ? Показала паспорт: смотри, вот у меня украинская фамилия, как и у большинства здесь живущих, мы свободно говорим на украинском и русском, и то, что живем в этом регионе, не делает нас людьми второго или третьего сорта, а вас не делает высшей расой то, что живете в других.

Для них это было откровением каким-то. Некоторых мужиков просто где-то мобилизовали по селам. Один тракторист. Помню, что Юрой звали. Говорит: "Меня посадили на блокпосте, сказали, что дадут ружье, но ружья не дали, а потом что-то прилетело, трах-бах и вот я здесь".

Очень радовался, когда его на обмен отдавали. Говорил, что к жене поедет. Он, мол, горилки хочет, а воевать – нет.

У другого спрашиваем: зачем ты пошел воевать? Отвечает: на выбор предложили идти на войну или в тюрьму, и я выбрал войну. Такая была ситуация.

Хочу отметить, что все, кто попадал к нам и нуждался в помощи, эту помощь получали. На обмен их отдавали полностью пролеченными, насколько это было возможно на том этапе. Перевязки все сделаны, раны обработаны, антибиотики выданы.

О том, какими своих получали, я даже говорить боюсь, поскольку это и была та самая немотивированная жестокость. Об людей тушили окурки, делали надрезы на руках и ногах, зашивали, а после делали новые. Просто потому, что взяли в плен. Просто за то, что люди отсюда.

У нас таким не занимались никогда. По крайней мере на моей памяти ничего подобного не было. У нас такая позиция: какой бы ты ни был, но ты человек. Ты враг, да, но человек. Там же относились как к тварям каким-то. Не знаю.

Один парень из наших, которого "Днепр-1" в плен брал, сам из Запорожья родом. У него было ранение плеча. Так его мало того, что не лечили. Его сильно боялись, а потому на горшок положили, вставили катетер, чтобы никуда не выводить. Он так дней пять пролежал, пока наконец соблаговолили отдать взамен двух своих. Там, конечно, у многих людей с головами не очень хорошо.

-Безусловно, гражданскими в ходе боев за Мариуполь мы тоже занимались. Из разрушенных и полуразрушенных домов ребята наши гражданских эвакуировали. На эту тему даже видео есть в открытых источниках. Их привозили сначала к нам на базу, чтобы после длительного пребывания в подвалах люди хотя бы искупаться и перекусить могли. Кого-то мы осматривали, поскольку в подвалах не только здоровые люди сидели, у кого-то были травмы или болезни, которыми никто не занимался в течение десяти, а то и пятнадцати дней.

Кого-то после беглого осмотра сразу отправляли в больницу Новоазовска или в Безыменное. Люди, в большинстве своем, были рады, что их наконец избавили от ужасного беспредела, происходившего в Мариуполе. Потому, что "азовцы" устраивали на гражданских сафари.

Одна из спасенных семей… у них был мальчик лет четырнадцати, которому прострелили руку. Просто за то, что выползли из подвала за водой. И, видя, что это женщина и ребенок, у которых нет оружия, но есть бутылки для воды, по ним открыли огонь.

Две недели занимались заживлением его руки. Все затянулось, и наши специалисты в республиканской травме взялись эту ручку восстанавливать. Тем не менее, что им сделал ребенок?

Другой случай люди рассказывали. В их девятиэтажках на Восточном стояли "азовцы". К ним гражданские подходят и говорят: у нас бабушка раненая в подвале. А им отвечают: или заберите ее оттуда, или пусть сдыхает, а у нас для нее лекарств нет.

- Это смотря какие сутки! Бывало, что всего пару часов спали, а бывало и так, что целых шесть удавалось поспать!

- У меня ведь свободное время появится! В свободное время хочу продолжить заниматься творчеством: рисовать, стихи писать и поделки делать. У меня когда-то даже выставка была в библиотеке для взрослых – маленький кусочек творческой жизни.

А так планирую и дальше работать. Есть люди, которые и в мирное время нуждаются в реабилитации. Может буду работать в каком-то реабилитационном центре, потому что для многих война не заканчивается какой-то конкретной датой. По факту она для них не заканчивается. Есть такие понятия, как "афганский синдром", "чеченский синдром". Это люди, которые ушли с войны, но война из них не ушла. Может быть, стану помогать таким людям адаптироваться к мирной жизни, понять, что они сделали большое дело для страны, но жизнь продолжается. Что мы вынуждены были что-то разрушить, а теперь будем с радостью строить. Хочется и после войны делать что-то полезное и нужное для людей.