Когда началась история?
Мы выросли в мире, который внимателен к своей истории и с трепетом душевным смотрит на всё старинное и древнее. Нам кажется это естественным.
Мы, например, не видим ничего особенного в том, что Комсомольский проспект в Москве делает резкий угол, чтобы обойти «пряничный домик» храма Святителя Николая в Хамовниках. Только иногда лицемерно вздыхаем — вот ведь большевики всю нашу историю уничтожили, забывая, сколько уникальных сооружений было спасено во время сталинской реконструкции и сколько их было загублено во время строительного бума рубежа XIX-XX веков.
Но так ведь было не всегда. Прошлое имеет смысл там, где есть будущее. Феодальное общество будущего не имело. Почему, например, в Арканаре, созданном фантазией братьев Стругацких, не работает «базисная теория феодализма»? Потому что король требует от благородных донов смотреть в будущее, чего при феодализме быть не может — только бесконечное настоящее.
Лишь в конце XVIII века просвещение принесло идею развития и установило различие между прошлым и будущим. И только после этого возник интерес к истории как таковой и понимание необходимости сохранения памятников прошлого.
До этого ведь как было? Читаешь историю реставрации какой-нибудь уникальной иконы, а там и написано: при подновлении в XVI веке древний красочный слой кисти самого великого (нужное вписать) соскребли, чтобы дорисовать по новой. Кстати, некоторые подновления исторических икон сами по себе имеют исключительную ценность — например, одно из древнейших подновлений Владимирской (Вышгородской) иконы Богоматери, возможно, было сделано Андреем Рублёвым…
В России исторический период начался 1818-1829 годах изданием 11-томной «Истории государства Российского» Николая Карамзина (вообще это произведение 12-томное, но последний том был издан после смерти автора на основе его черновиков). Это был первый исторический труд, написанный живым литературным языком. Огромный для того времени трехтысячный тираж разошёлся за три недели, и, чтобы удовлетворить спрос, его пришлось немедленно допечатывать…
Как видим, профессора истории искусства оказались востребованными всего-то за менее чем 30 лет до рождения в семье Праховых сына Адриана…
Предбиография
Как это часто бывает, судьба человека меняется удивительным образом. Отец Прахова — Виктор Иванович Прахов — был директором Дворянского училища, дослужился до надворного советника (в Табели о рангах — подполковник). Это был человек высокообразованный — лингвист, археолог и библиофил, он начал собирать материалы к собственному словарю раньше Даля. К сожалению, Прахов-старший умер в 1854 году, оставив шестерых детей. Как схоже с судьбой Михаила Булгакова…
К счастью для Праховых (и для Киева) с их семьёй не повторился сюжет чеховских «Трёх сестёр» — родственники организовали переезд семейства в столицу.
Там Адриан Викторович окончил гимназию и историко-филологический факультет университета. В 1867 году он был командирован за границу для приготовления к занятию кафедры истории изящных искусств. Он и сам хотел бы быть художником, но этому помешало хроническое заболевание глаз.
В Мюнхене Прахов слушал лекции Генриха Брунна и других учёных, изучал памятники древнегреческого искусства, собранные в Мюнхенской глиптотеке (музей скульптур), а затем посетил Париж, Лондон, Берлин, города Италии и Вену. Много ездил по Северной Африке.
В 1873 году он написал диссертацию «О реставрации группы восточного фронтона Эгинского храма в Афинах», получил степень магистра и стал доцентом. Далее читал курс истории искусств в Петербургском университете и в Академии художеств. В 1879 году после защиты диссертации «Зодчество древнего Египта» получил степень доктора.
В 1875-78 годах Прахов редактировал художественный отдел журнала «Пчела», а в 1900-е годы — журнал «Художественные сокровища России».
Уже в то время вокруг Прахова сложился круг единомышленников, среди которых был, например, Савва Мамонтов. Так что основу знаменитого мамонтовского кружка заложил именно Прахов, познакомивший железнодорожного магната и щедрого мецената со своими друзьями-художниками.
Кстати, работая в «Пчеле», Прахов написал одно из первых исследований о художнике Тарасе Шевченко. Читал он и его стихи, причём на языке оригинала.
Впрочем, это всё была присказка. Сказка началась в 1880 году, когда Прахов приехал в Киев и увидел фрески Софии… Именно этот день можно считать началом его подлинной биографии.
Биография
В 1880 году Прахов начал изучать фрески и мозаики киевских храмов, созданных в том числе византийскими мастерами. И влюбился во всё это…
Он хотел остаться в Киеве, и тут подвернулся удобный случай — требовалось подновление фресок Кирилловской церкви, построенной ещё в 1139 году (в княжеские времена Дорогожичи были довольно далёким загородом, там текла былинная река Смородина, на берегах которой некогда жил Змей Горыныч). В 1860-х годах под слоями штукатурки были обнаружены старинные росписи и в духе новых веяний появилась идея их восстановить их в первоначальном виде.
До этого никто и никогда в Киеве собственно реставрацией старинных фресок не занимался, и Прахов с самоуверенностью необыкновенной взялся за это неслыханное дело.
К проведению реставрационных работ было привлечено около 30 учеников и преподавателей Киевской рисовальной школы Николая Мурашко, среди которых — Иван Ижакевич, Иван Селезнёв, Сергей Костенко, Николай Пимоненко и др., а также 10 студентов Императорской Академии художеств, среди которых был и никому тогда неизвестный Михаил Врубель. Работы продолжались с 1880 по 1884 год.
Современные реставраторы пришли бы (и приходят) от методов Прахова в ужас. Старинные фрески недрогнувшей рукой просто дорисовывались масляными красками. Там, где старое письмо не сохранилось, он позволял тому же Врубелю рисовать нечто совершенно новое. Иконостас был сделан модерновый — из мрамора, с ростовыми иконами на цинковых листах, которые Врубель рисовал в Италии.
Справедливости ради надо иметь в виду, что Прахову приходилось решать сложнейшие вопросы, бороться одновременно с отсутствием методик, материалов и с церковным начальством, которого сохранение исторических росписей интересовало в предпоследнюю очередь, а в первую — завершение работ в срок и в пределах сметы. Прахов пытался консервировать фрески под слоем воска — вид был приятный, но под воском отлично себя чувствовала плесень…
Так что не будем к нему чрезмерно строги — сделал всё что мог и одновременно превратил исторический памятник в художественный музей. Не специально — так вышло.
Не успели закончиться работы в Кирилловской церкви, как Прахову подвернулся ещё один удобный случай — как раз в это время к 900-й годовщине крещения Руси строился Владимирский собор. Строился долго, медленно и большой кровью.
Решение о строительстве было принято императором Николаем I в 1853 году, началось же оно в 1862 году. Только на начальном этапе с проектом работали три архитектора: столичный — Иван Шторм, киевский епархиальный — Павел Спарро и киевский городской — Александр Беретти. У семи нянек дитя без глаза — в 1866 году собор был выстроен до куполов и… дал трещины. Стройка была остановлена и возобновлена только в 1876 году по приказу Александра II. Новые расчёты осуществил Рудольф Бернгард, а за строительство взялся легендарный Владимир Николаев, про которого говорят, что, если вы идёте по старой киевской улице, и там нет дома, построенного Николаевым, значит, это не старая киевская улица. Именно ему и удалось завершить стройку.
Теперь вопрос стоял об оформлении. Оформлять надлежало в высочайше одобренном неорусском (точнее — русско-византийском) стиле. Заказ был богатый, претендентов много.
Но у Прахова были два преимущества.
Во-первых, после работ в Кирилловской церкви он был самым продвинутым в империи специалистом по древнерусским храмовым росписям. Правда, тогда к его работе отношение было разное, причём не всегда комплиментарное.
Но тут играло свою роль во-вторых — у Прахова были связи. Его жена была родственницей (по официальной версии — племянницей, по неофициальной — внебрачной дочерью) военного министра Дмитрия Милютина. Ему удалось добиться поддержки со стороны могущественно правительственного чиновника — графа Дмитрия Толстого, занимавшего в разные годы посты обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода, министра народного просвещения, министра внутренних дел и шефа жандармов (последняя должность — как раз в то время, когда решалась судьба собора).
В общем, исход «конкурса», проведённого в 1885 году, был предрешён.
Однако тут возникли проблемы другого порядка. Прахов вел переговоры с известными уже тогда художниками — Суриковым, Поленовым, Репиным, — но они по разным причинам отказались от сотрудничества. Собственно, причина была одна — принадлежа к сословию творческой интеллигенции, они неприязненно относились к официозной идеологии.
Совсем иное дело — Виктор Васнецов и Михаил Нестеров. Оба были не только мастерами кисти, но также людьми глубоко и искренне верующими, а по политическим взглядам — монархистами.
Вторая ставка была сделана на безденежную молодёжь — Михаила Врубеля (по возвращении из Италии он опять остался без копейки), Вильгельма Котарбинского, Павла и Александра Сведомских, Ивана Селезнева и целую плеяду молодых талантливых художников Киевской рисовальной школы Мурашко: Cергея Костенко, Степана Яремича, Александра Куренного, Виктора Замирайло. Внутреннюю роспись Владимирского собора осуществляли 96 художников.
Работа была длительной и невероятно сложной организационно. Так же, как в случае с Кирилловской церковью, приходилось постоянно согласовывать творческий порыв художников с разнообразными церковными и государственными инстанциями. Причём, поскольку собор был центральный, согласование шло особенно тяжело.
В результате, например, ни одна из творческих задумок гениального Врубеля реализована не была — их сочли слишком заумными. Поэтому его кисти принадлежат только растительные узоры на стенах…
Под угрозой было даже настоящее сокровище Владимирского собора и, безусловно, мировой шедевр — образ Богоматери на запрестольный апсиде (округлой части потолка над алтарём). Образ этот был совершенно нетипичным — до Васнецова так никто не рисовал. Ключевым моментом был маленький Иисус, раскинувший руки навстречу миру (Виктор Михайлович писал своего сына Мишу). Риск того, что изображение будет забраковано, был чрезвычайно велик.
Накануне посещения собора киевским митрополитом и чиновниками профессор рано утром решил лично обследовать (назовём это так…) оштукатуренную поверхность апсиды. Внезапно оказалось, что поверх штукатурки чудесным образом проступило пятно, полностью соответствующее васнецовскому рисунку Богоматери. Немедленно было организовано фотографирование, произошла совершенно случайная утечка в СМИ… Мог ли митрополит противиться выявленному знамению?
По сей день каждый, кто входит во Владимирский собор в час, когда солнечные лучи бьют в окна фасада, оказывается окружён золотым сиянием, в котором величаво плывёт объёмная фигура Богоматери с младенцем… Фантастическое, незабываемое зрелище.
Оформление собора сильно затянулось. К 1888 году не поспели, освящён храм был только в 1896 году. Вероятно, это была одна из причин, по которым Прахову более таких масштабных проектов не поручали. В следующем году он вернулся на свою кафедру в Петербурге, семья же осталась в Киеве.
Кстати, мало кто знает, что Владимирский собор и Прахов породили ещё один архитектурный шедевр — в 1894 году Виктор Васнецов на деньги, полученные за работу в Киеве, построил в Москве деревянный дом удивительной архитектуры, где по сей день располагается его музей с уникальными картинами, почти не бывающими на выставках…
Дом
Трудно представить себе Киев без дома, в котором жил Прахов. Мимо здания на углу Владимирской и Большой Житомирской в Верхнем городе проходят тысячи людей. И многие обращают на него внимание, хотя рядом — пожарная каланча и невероятно красивое здание Религиозно-просветительского общества в неорусском стиле. А дом действительно привлекает к себе внимание…
Взглянув на красную звезду, можно подумать, что это сталинский ампир. Взглянув на срезанный угол — что раннесоветский конструктивизм. Взглянув на растительный орнамент на третьем этаже — что модерн.
Ни то, ни другое, ни третье.
Это один из старейших домов в этом районе, 1850-х годов постройки. Изначально дом был двухэтажный, в стиле, как можно предположить, неоклассицизма. В 1949 году под руководством архитектора Лидии Семенюк было надстроено два этажа с элементами как ампира, так и модерна. Очень бережно надстроенно, надо сказать…
В этом доме находится Старокиевская аптека, впервые открытая в 1871 году. До 2014 года это была старейшая непрерывно действующая аптека города.
В 1891-1896 годах в этом доме квартиру на втором этаже, прямо над аптекой (вход тогда находился в срезанном углу), занимал со своей семьей Прахов. Эта квартира стала настоящим художественным салоном — там хранилось огромное количество ценностей, привезённых Праховым из Европы и Азии. И, главное, там собирались художники.
В этой квартире побывал цвет российского художественного сообщества своего времени — Виктор Васнецов, Илья Репин (с ним Прахов был дружен ещё по Петербургу, правда, он бывал не на Большой Житомирской, а в «доме Ипсиланти» на Никольской/Январского восстания/Мазепы), Михаил Нестеров, Марк Антокольский, Александр Мурашко, Вильгельм Котарбинский и многие другие. Члены этого сообщества называли себя «соборяне». В 1916-м, отзываясь на смерть Адриана Викторовича, Нестеров написал: «Умер старик Прахов, этот наиталантливейший язычник, — дом его в Киеве был моим "университетом". Там перевидал я и переслушал огромное количество интересных людей, мыслей и чувств».
Душой компании была жена профессора — Эмилия Львовна. Уроженка Петербурга, гражданка Франции, Эмилия Мария Клементина Лестель вышла замуж за Прахова в 1864 году — ей было всего 16 лет. Она сопровождала его во многих поездках, попутно окончив консерваторию (уроки брала у самого Ференца Листа), и родила ему троих детей (сына Николая и дочерей Елену и Ольгу).
Женщина эта была в высшей степени своеобразная — некрасивая, но начитанная и превосходная собеседница, умевшая направлять внимание людей. Была она нервная (Мурашко называл её «неудержимой крикухой»), склонная к совершенно диким выходкам (как-то раз облила водой жену скульптора Антокольского, чем-то вызвавшую её недовольство). Тем не менее, её ценили, а влюблённость в Эмилию Львовну Михаила Врубеля — общее место всех исследований творчества художника.
Нахождение в такой среде не могло не найти отражения в творчестве гостей дома. Адриан Прахов изображён на портрете кисти Крамского и легко угадывается в образе апостола на фреске Врубеля «Сошествие святого духа» в Кирилловской церкви. Хозяйку дома Врубель изобразил в виде Богоматери в Кирилловской церкви, а младенца Иисуса писал с её дочери Ольги. Образ дочери Елены (Лёли) запечатлён в портрете кисти Васнецова, который экспонируется в Третьяковской галерее и в образе Святой Варвары кисти Нестерова во Владимирском соборе.
Личное
При всей масштабности личности и деяний Прахова отношение к нему остаётся сложным.
Вот что пишет о нём, например, автор ЖЗЛовской биографии Врубеля Ольга Домитеева: «Для одних "мудрый энтузиаст", "идеалист самых возвышенных воззрений", для других "искушенный в интригах сибарит", для третьих вовсе "бестия", "ловкий делец". Имело место всё: мудрость, энтузиазм, ловкачество, корыстный интерес».
Прахов был сложной личностью, человеком своего времени — времени модерна. В нём совмещалось возвышенное и суетное. Он, например, легко совмещал преподавание в Киевском университете, руководство росписями Владимирского собора (то и другое само по себе приносило немалую прибыль) с отнюдь небескорыстным консультированием киевских «сахарных королей» относительно формирования уникальных коллекций, ставших основой не одного музея. О последнем, кстати, стараются не писать, как будто это что-то стыдное…
Не всё просто и с личной жизнью. Красавец мужчина, великолепный лектор постоянно был окружён восторженными почитательницами. Бывало, позволял себе вольности… Минимум раз Эмилия Львовна после такой «вольности» уходила из дома, и друзья долго уговаривали её вернуться. Кстати, злые языки говаривали, что брак был по расчёту, — Прахов хотел породниться с семьёй Милютина. Всё может быть, хотя для Эмилии Львовны всё было по любви — какой уж расчёт в 16-то лет?
В общем же особенности интеллигентного окружения отразились на последующей судьбе семьи. Жена внука Прахова — Татьяна Черная — в 1941 году стала гражданской женой гитлеровского пропагандиста Уласа Самчука. А ныне живущие потомки Праховых отлично чувствуют себя в эмалированных кастрюлях…
***
Адриан Викторович Прахов умер 14 мая 1916 года в Ялте.
Его память увековечена мемориальной доской на «доме с аптекой» в Киеве работы скульптора Натальи Дерегус. С прошлого года улица Аркадия Гайдара в Киеве носит имя Семьи Праховых.