Поэт Дмитрий Мельников: Хочется писать о любви, но не писать о войне невозможно

— Да, давайте начнем именно с книги. "Белее снега" вышла в 2022 году, в нее вошли стихотворения за 6 лет работы — с 2016 по 2022 годы. В том числе такие известные, как "Напиши мне потом, как живому, письмо" [текст стихотворения будет опубликован ниже в интервью. — Ред.], "Котя", "Тебе дадут посмертно орден".

Там довольно много военной лирики, потому что уже шла война, а я о Донбасской войне пишу с 2014 года, с ее начала.

"Белее снега" я считаю своей лучшей книгой. За год до этого выходил "Легкий характер", а уже после "Белее снега" я издал книжку "Новая планета", то есть у меня получилось, что я этими тремя книгами закрыл почти 30-летний период творчества. Получилось сокращенное собрание сочинений.

Я был очень рад, что у меня за два года вышли три книги, — такого никогда не было. Предыдущий сборник выходил в 2006 году. Интернет интернетом, а бумага все-таки вернее, книжки с нами всегда останутся.

В последние годы книги у меня покупали очень активно, все было очень хорошо. Я считаю, что поэтическая книжка, особенно такого небольшого формата, как я сделал, всегда может быть с тобой в дороге, в путешествии и не требует такого усидчивого, погруженного чтения, как проза.

Стихотворение — эмоциональный акт, самоценный. И, конечно, с точки зрения на актуальные современные события поэзия реагирует быстрее, чем проза, и в ней даются моментальные художественные ответы на те вопросы, которые задают себе люди.

Поэзия — отряд быстрого реагирования, поэтому она и стала набирать популярность во время СВО: у людей появился эмоциональный запрос, им хочется услышать слова и о происходящем в мире, и в стране, и про себя. И поэзия эти ответы предлагает.

— Мы всегда были литературной, литературоцентричной страной. Русский язык и его художественное воплощение всегда было для нас культурным базисом — первостепенным, основным. Потом литература немного отошла на второй план, но война снова выявила ее значимость. А поэзия — наиболее реактивный вид литературы.

Что касается других видов искусства, очень мало времени прошло — и для кино, и для живописи, и для прозы. Что касается музыки – я знаю несколько коллективов, которые работают с темой СВО, просто качество их, на мой взгляд, недостаточное.

За эти уже более чем два года таких песен, как возникли у нас тогда, во время Великой Отечественной войны: как "Синий платочек"* или "Вставай, страна огромная", "Тёмная ночь" — таких песен у нас пока нет.

Песен, которые стали бы народными, чтобы их народ запел. Но люди же не виноваты в том, насколько они талантливы. Это не человеческое дело — уровень таланта, бог тебя поцеловал, ты написал "Синий платочек" или "Тёмную ночь". А не поцеловал — будь ты даже очень хорошим музыкантом, песня дальше в гениальность, в народность не уйдет. Пока в музыке прорыва не произошло.

А в прозе появились очень талантливые вещи. Например: [Даниил] Туленков со своей военной мемуарной прозой, Дмитрий Артис написал "Дневник добровольца". Какие-то первые ласточки есть, но люди еще не вернулись, они находятся там, внутри событий. Они потом вернутся и обязательно напишут.

Если говорить о культуре в целом: наша культура оказалась абсолютно не готова к войне и к тому, что называется народностью, гражданственностью.

— Когда ты говоришь: "Один за всех". Или выражаешь то, что сейчас в сердцах и душах людей. Когда ты не о своем частном, а становишься голосом своего народа, всех его слоев, интегральным голосом.

У нас пока нет ни народного фильма, ни народной музыки о войне.

— Знаете что... Здесь меня всегда останавливает евангельская притча о работниках двенадцатого часа: "И работникам двенадцатого часа плата такая же, как работникам, которые проработали все двенадцать часов."

Я ни в коем случае не хочу приуменьшать заслуги людей, которые начали писать в 2022 году. Но когда начиналась эта война, в 2014-м, это все было немодно, неактуально, заметалось московской, толстожурнальной тусовкой под ковер. Тему донбасской войны старались обходить молчанием.

Стихи писали два-три человека, в том числе и ваш покорный слуга. И донецкие поэты.

А потом возник тренд на военную поэзию, и многие подключились. Притом что часть этих людей, поэтов, я давно знаю, и почему-то они не писали об этом ни до 14 года, ни в 14-м, ни потом.

— Военную лирику я пишу с начала 90-х годов. Как меня можно отнести к этой "новой волне военной лирики"? Или к "Z-поэтам"?

Вот там, на этой афишке УРГУ были все эти Z-поэты, их костяк: [Александр] Пелевин, [Анна] Долгарева, [Игорь] Караулов, [Анна] Ревякина.

Я к ним никакого отношения не имею.

— Вы знаете, я никогда себя к поэтам гражданской лирики не относил. Эта линия гражданской линии, идущая от Некрасова, — я к ней себя не отношу. Я отношу свою поэзию к "чистой лирике", к пушкинской линии. Больше всего на свете я люблю писать о любви, а война — привходящее обстоятельство.

Но у нас ведь войны идут с начала 80-х: Афганская, две чеченских. Поскольку они существовали в реальности, я на них откликался.

Больше я всегда писал о любви, о личных тяжелых потерях. Мое развитие как поэта всегда было эволюционным, никакой революции или переломного момента никогда не было. Я вообще поздний поэт. Писать я начал лет с 35–36.

— Дело в том, что эту агрессию по отношению к донецким, которая произошла в апреле 2014 года, я воспринял как нападение лично на меня, потому что это мой язык, мой народ, мой Русский мир. Я не отделяю себя от русского языка, русский язык — это моя кровь. Если какие-то люди приходят и хотят его запретить — это мои враги.

— Нет, я ни разу не бывал.

— В Киеве я был в 1975 году. Географической здесь связи никакой нет: это связь метафизическая, более глубокая, связь на уровне смыслов. Она глубинная, внутренняя.

В 2014 году я хотел поехать на Донбасс, но семейные обстоятельства сложились иначе: у меня было трое маленьких детей, и я не поехал.

— Да. Но масштаб, наглость и близость народов — разные. Братская Украина — мы всю жизнь вместе, и вдруг такое происходит. Конечно, и в Средней Азии есть русские, но ментально мы дальше. Я сам русский, приехавший из Узбекистана.

То, что сейчас происходит, я не считаю конфликтом России и Украины. Это конфликт России с Западом: раз в сто лет они собираются и идут на нас. Просто в качестве ударной силы в этот раз используют Украину.

— Да, мне пишут люди из Харькова, Киева, Полтавы.

— Мне пишут русские люди, которые меня благодарят. Русские — я не имею в виду этнически, возможно, они украинцы. Но они думают, читают и говорят по-русски, писали еще до СВО.

Если резюмировать то, что они пишут: благодарят за поддержку стихами.

— Хороший вопрос. Нет, сейчас уже никак не представляю. Я абсолютно верю в нашу победу, но когда произойдет — уже никак предположить не могу.

Что я буду писать? Наверное, будут какие-то победные стихи, размышления о том, что произошло. О людях — о наших бойцах, о мирных людях, конечно же, тоже.

— Знаете, я человек городской, я из большого города — из Ташкента, там стекло, песок, асфальт, почти нет зелени. Потом я переехал в Москву — вы сами знаете, какая она. Я всегда был в этой городской энергии.

А в 2019 году я приехал сюда, завел хозяйство, построил какие-то сараи, завел в них скотину в небольшом количестве. Деревня замечательна тем, что она предоставляет тебе блаженное одиночество, свободу действий. И, конечно же, этот эмоциональный фон, окружающая тебя природа: выходишь — перед тобой поле, за полем лес, за ним еще пролесок, и так до бесконечности, пока хватает глаз.

Это, конечно, совершенно другое ощущение. Но и нельзя сказать, что я не скучаю по Москве, я люблю ее, это давно уже мой родной город. На качестве и количестве стихов мое место проживания никак не сказывается.

***