Не все люди мерзавцы. Януш Корчак

Исследователь его жизни, польский журналист и филолог Миколай Глинский, нашел в записях о Корчаке интересную деталь: в метрике и дневниках педагога стоят разные даты рождения, и связано это с тем, что иудейская семья хотела записать мальчика христианином.

Корчаку не раз еще придется столкнуться с национальным вопросом: в предвоенной Варшаве он не раз станет свидетелем еврейских погромов, а посетив Палестину несколько раз в 30-е годы, как раз тогда, когда в Европе антиеврейские настроения уже переходили все мыслимые грани, писатель стал свидетелем многочисленных национальных конфликтов, в которых трагически погибали как евреи, так и арабы, в результате чего он не поддержал идеи сионизма.

Впервые, кстати, с еврейскими погромами Корчак столкнулся еще в 1918-1919 годах, когда Польша получила независимость, а польские националисты – безнаказанность.

Януш Корчак принадлежит к той категории исторических личностей, о которых в негативном ключе может говорить разве что человек, одержимый параноидальными антисемитскими идеями. При жизни его называли ангелом и "Нашим Старым Доктором". Безусловная любовь педагога к детям, выраженная во всей его деятельности едва ли могла стать предметом сомнения.

В Варшаве Корчак руководил двумя приютами для детей "Наш дом" и "Дом Сирот", где создал своеобразную детскую республику с детским парламентом, товарищеским судом, детской газетой. Советский педагог Василий Сухомлинский, уроженец Херсонской губернии, называл его своим педагогом и вдохновителем, а в "Педагогической поэме" Антона Макаренко, описывающего советскую коммуну беспризорников, тоже явно видно влияние Корчака.

Книга "Как любить ребенка" была написана им в Киеве, где Корчак также занимался основанием приютов в годы Гражданской войны. В Киеве он оказался после службы в императорской армии и участии в Первой мировой войне в качестве военного врача в дивизионном полевом госпитале. Так Корчак оказался в Тернополе, где взял под свою опеку мальчика-беспризорника Стефана Загородника, после чего приехал в Киев, который едва ли не ежедневно переходил из рук в руки: Директория, гетман Скоропадский, большевики.

В 2012 году, который в Польше объявили годом Корчака, в Киеве тоже проводили дни, посвященные ему. А тремя годами позже киевский городской совет решил назвать именем Корчака одну из улиц, но определиться с локацией никак не могли.

В украинском интернет-издании "Вести образования" подробно описана та дискуссия: переименовать Владимирскую улицу, в доме на которой уже была памятная табличка в честь проживания Корчака власти не разрешили, против переименования улицы писательницы Ванды Василевской выступали отдельные члены комиссии, потому что хотели вернуть ей историческое название "Мариинская", и, после продолжительных дебатов, сошлись на улице, названной в честь русского революционера, большевика Николая Баумана. Ее, впрочем, пришлось бы переименовывать в любом случае – декоммунизация.

Улица Корчака в Киеве, на удивление, есть до сих пор, хотя некоторые встревоженные активисты находили сведения о том, что, общаясь в начале Первой мировой войны с одной английской журналисткой, писатель признался в симпатиях к коммунистическим идеям…

Эпизод из жизни Януша Корчака, о котором знают все – его трагическая гибель в нацистском концлагере Треблинка.

До последнего момента Корчак отказывался признавать, что Варшава будет оккупирована и верил в сопротивление гитлеровским войскам, но уже в 1940 году он оказался в Варшавском гетто вместе со своими воспитанниками Дома Сирот и соратницей, воспитательницей Стефанией Вильчинской. Вильчинская была его верным другом, сопровождавшим Корчака во все драматичные периоды жизни, в том числе – и в гибели.

Самые точные воспоминания о гибели Дома Сирот оставил польский подпольщик, а впоследствии – историк Эммануэль Рингельблю. Сохранился диалог последних мгновений жизни Корчака и его диалог с офицером СС:

Это был не первый случай, когда немцы, с огромным уважением относившиеся к литературной и публицистической деятельности писателя, несмотря на его еврейское происхождение, предлагали ему спастись. Книга "Король Матиуш Первый" пользовалась в Германии не меньшей популярностью, чем в Польше и Чехии, а принципы гуманной педагогики уже были известны по всей Европе.

Впрочем, израильский публицист Ефим Гринберг писал следующее:

"Я не верю в эту легенду. Не верю, прежде всего, потому, что человек, читавший Корчака, не мог и не может стать детоубийцей, не может пособничать фашистам, поскольку его авторитет был непререкаем".

Тем не менее, узнав о том, что все его ученики будут убиты в газовой камере Треблинки, Корчак поехал вместе с ними. Также поступила и Вильчинская.

Польский художник Марек Рудницкий, который стал свидетелем смерти Корчака и детей, описал последние минуты так:

Немецкий писатель Теодор Адорно писал, что писать стихи после Освенцима – варварство, а Януш Корчак в своем дневнике, еще в начале Второй мировой войны утверждал:

"После этой войны никто не посмеет ударить ребенка. Взрослые будут проходить мимо детей, пригнув головы от стыда".

Не верил он и в то, что нацисты, все же, решаться убить детей: до последнего момента он был убежден, что его, как еврея, могут казнить, но детей – не тронут.

Корчак, увы, ошибался. Ни войнам, ни жестокости не пришел конец. Но его последние слова те, на которых стоило бы построить свою веру и надежду:

Не все люди – мерзавцы.