Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру.
- Платон, хочу начать вот, с какого вопроса. Как мне кажется, конфликт, противостояние с Украиной, разделило нас на две части. Наши враги, наши оппоненты, они - там, а мы - здесь, все свои. Я, вы, наша аудитория. Мы примерно все понимаем одинаково, думаем одинаково, и говорим тоже плюс-минус одинаково.
Как вы думаете, из-за этого нашего в хорошем смысле единомыслия, не получается ли, что наши диалоги, они, мягко говоря, могут быть неинтересны, потому что уже все сказано, произнесено, озвучено, и все точки расставлены?
– Я уверен, что единомыслие – это неплохо, потому что даже, как мы видим, любые истории в патриотическом сегменте, в патриотическом секторе, среди патриотической аудитории, могут вызывать различные споры, дискуссии, иногда очень часто даже такие бурные.
Что меня лично всегда изумляет – это когда люди начинают спорить, кто там более патриотичный, кто правильный патриот, кто неправильный патриот. Это, конечно, не есть хорошо, но единомыслие - это же не означает некую пустоту, допустим, когда мы перекатываем одно и то же.
Безусловно, единомыслие – оно то, что цветущая сложность, как у Леонтьева. Необходимо искать разные оттенки, разные смыслы. Один понимает так, другой эдак.
Вообще мне видится, как бы это сейчас ни прозвучало, но главная задача конфликта на Украине – то, что должен дать по итогу этот конфликт – это рождение общества единомышленников, рождение единомыслия, от слова "мысль".
У нас должно выработаться некое видение того, для чего Россия, кто мы в России, куда мы движемся, и вообще, в чем наша основная созидающая, пробуждающая, движущая нами идея.
Вот чего нам не хватало. Потому что в последнее время, я сейчас буду банальные вещи говорить о том, что вот, в нашей стране официальной идеологии нет, в Конституции она не прописана. Но любой человек, как и любая нация, как любой народ, как любая страна – задается главным вопросом: для чего и почему?
– Как ответить на этот вопрос после начала СВО? Он как-то изменился?
– Для меня с началом СВО самое главное, что я понял, как я представляю – 24 февраля 2022 года происходит то, что должно было произойти раньше во всех смыслах.
Вы, как человек с Донбасса, понимаете, о чем я говорю. На мой взгляд. то, что произошло в 2014 году в Донбассе, на крымской земле, это был колоссальный, прежде всего, энергетический импульс.
Это было определенное пробуждение русской мечты, если угодно. Это, на самом деле, ни в коем случае не общие слова, не философия, не патетика, это действительно так.
Я как свидетель того, что происходило - я тогда для издания "Украина.ру" много писал, что я видел в людях ощущение того, что они причастны к чему-то большему, нежели просто это стандартное кресло, пицца, работа и т. д. И потом это куда-то вдруг пропало, вдруг это все стало истончаться, вдруг это стало рассеиваться, эта пассионарная энергия…
И в 2022 году я понял, что назрела необходимость перемен - уже дальше некуда было отступать. И жизнь выстроилась так, архитектура этого мира выстроилась так, что – а все, ты либо принимаешь этот новый мир, либо он тебя просто перемалывает.
Я сейчас хожу по Москве, смотрю, как живут люди, мне, конечно, это дико все любопытно, потому что там, в Севастополе, в Крыму, я уж молчу - на новых территориях, тем более, Донбасс - оно все по-другому.
Здесь люди живут, здесь люди… это не плохо, еще раз говорю – наслаждаются жизнью, это не плохо, это хорошо. Но я точно знаю, что где-то там вулкан уже изливает свою лаву.
– В Севастополе, откуда вы родом, как сейчас там настроения? Было сообщение о том, что надводные дроны атаковали бухту Севастополя, к счастью, они были подорваны и ущерба не нанесли. Чем живет народ? Есть ощущение тревоги и предчувствия скорой какой-то компании?
– Закончу мысль о начале СВО важную, что тогда, 24 февраля, и вообще, февраль прошлого года, для меня было важное понимание, важное ощущение того, что нам необходимы вот эти новые смыслы. Потому что когда мы бросаем вызов, мы все время говорим "однополярный мир", мы бросаем вызов – все начинается со смыслов, все начинается с культуры.
Лично я ждал того, что переформатируется, видоизменится культура, образ нашего мышления, мировосприятия, миросозерцания.
Касательно Севастополя – мне трудно сказать за всех, но мне видится, что ощущение безопасности в городе все равно присутствует. Самые такие нервные элементы, самые волнительные элементы – они уже уехали. Кто-то там в Турцию, кто-то еще куда-то. Они где-то там.
Мы – те, кто живет в Севастополе, в принципе, готовы ко всему. Это не означает - все взяли автомат, что - пролетел дрон, и вообще все даже глазом не моргнули.
Нет, конечно. Но ощущение того, что происходящее - в этом есть такая некая необратимость, что ли, что ты это не изменишь никак. Ты можешь либо в панике бегать кругами, либо ты это стоически принимаешь - вот и все, без всякого героизма.
Севастополь – это город такой, что даже сейчас, несмотря на все пертурбации – это город исторический, историософский, такой, что приходит беда – враг у наших ворот, и как-то город перестраивается. Я это видел в том же 2014 году, потому что было ощущение того, что пробудились люди, которые до этого спали вполне себе вот этим комфортным мещанским сном.
Поэтому настроения рабочие совершенно, и есть понимание того, что - вот так происходит, надо быть к этому готовыми.
– Но паники нет?
– Паники нет, я ее, честно говоря, не видел. Я помню, когда, например, самое громкое первое было, это помните – штаб Черноморского Флота. Я поехал тогда, все протопал своими ножками, походил по городу, пообщался с людьми.
Был какой-то момент этого мещанства, кто-то кинул клич, что бензина не будет, ну и там полчаса люди на заправках создавали (очереди — Ред.)… Женщина, которая хватала с полок все – знаете, это классическое, такие люди везде есть. Но вот ощущения паники – я в городе не наблюдал, не было такого, что - "все пропало".
– Вы мне напомнили донецкий опыт. Когда из-за ковидной истерии вначале в некоторых городах начали пропадать товары первой необходимости, в Донецке этого не случалось, потому что люди пережили это в 2014 году и знают, что ничего не пропадет, поэтому никто в магазины выгребать последнее не побежал. Вот теперь и Севастополь тоже.
– Севастополь – нам до Донецка далеко. И, с одной стороны, к счастью, с другой - к сожалению. Люди Донецка – это вообще отдельная история Донбасса. Для меня это огромная, не хочу говорить, как-то слишком пафосно, красиво, но так как есть – это огромная дыра зияющая.
Я все жду, и просто в первый раз, когда я туда приехал, я имею в иду, когда уже начались все эти события - понятно, что я был до этого, это было 24 апреля 2014 года... И я с того времени жду, когда это все разрешится. Когда отдвинутся границы, когда перестанут прилетать снаряды.
Ведь лупят совершенно варварски, это абсолютно бесовская сущность. Когда я наблюдаю за тем, что происходит, для меня есть два маркера в украинских событиях – это то, что эти черти делают с Донбассом, когда они просто лупят, без всякого разбора, и второе – это то, что происходит вокруг Киево-Печерской лавры, то, как это происходит.
Я понимаю, почему это происходит, понимаю политические причины, социальные, экономические, цивилизационные, если угодно. Но то, как это происходит, то, что в людях происходит – мы как-то этого очень чураемся где-то, когда говорим какие-то такие вещи: "бесовское, чертовщина, дьявольщина". Почему нет?
Я это видел своими глазами, когда в 2013-2014 по Майдану ножками ходил – я видел, что там происходило. Там же не просто так было столько зиг, этих религиозных организаций, там же не просто так эти трупы носили, символы. Я все это видел, я понимал, что это огромный некий акт, некая инициация, некий обряд. Вот оно что сейчас происходит.
– Когда-то я работал на канале "КРТ", который стоял на православных позициях. Я человек не православный, но, глядя на то, что происходит в Киеве, у меня глаза наполняются ужасом. Я не могу понять – у людей сейчас на Украине отбирают истинную веру, подменяя ее даже не симулякром, а абсолютной пустотой. Отчего совершенно пассивная реакция на это? Люди парализованы страхом?
– Я не сказал бы, что это пассивная реакция.
– Я ожидал большего.
– Давайте определимся. Во-первых, процесс, который идет... это не пришли к стенам Лавры, это произошло не вчера, это огромный, сложный вопрос, долгий очень процесс. Я жил в Киеве, знаю, о чем говорю.
Начиная с конца восьмидесятых годов… Появилась раскольническая Церковь – УПЦ Киевского патриархата. Там она слилась с автокефальной. Ее возглавлял Мстислав - на секундочку, он племянник Петлюры, понятно, откуда все растет.
Они начали постепенно все это отжимать. Это был процесс, во время которого людей перетягивали на свою сторону. Это не просто за один день произошло, это - на протяжении десятилетий.
Дальше девяностые – это и в России было, и на постсоветском пространстве – появились религиозные организации: баптисты, адвентисты, кого только не было. В Киеве Сандей правил бал, помните?
Во многом это были шарлатаны, и очень много было банально агентов западных спецслужб. Просто мы же должны четко понимать – большинство этих западных нарративов, которые привели к потере государственности и ментальности, идентичности нашей, происходило через эти организации. Это же очевидно. И вот - постепенно это происходило.
Когда мы говорим о том, что какая-то пассивная реакция… Вот люди вышли в Одессе 2 мая 2014 года. Что с ними сделали? Их уничтожили самым варварским, бесовским, варварским образом.
9 мая 2014 года в Мариуполе танками перелопатили. Я сейчас общаюсь со многими из Мариуполя – мне разные подробности этих историй рассказывали, это же вообще кошмар.
Дальше начинались постепенные зачистки, посадки и так далее. Берем, например, Олеся Бузину, классический пример – убили человека. Ян Таксюр, я общался с ним, я не знаю, что сейчас с ним, где он. Когда я жил в Киеве, был у них…
– В лучшем случае - в тюрьме.
– Да, в лучшем. Это вообще страх. У них был "Клуб Голохвастова", мы там встречались с коллегами. Что этот человек, Ян Тарксюр - мог сделать вредного, вредоносного, кровавого сепаратистского для так называемой украинской государственности?
Человека просто швырнули в тюрьму, за решетку, пожилого человека – за то, что он исповедовал православную веру!
У меня совершенно иное восприятие, что люди, которые сегодня приходят в Лавру на службы, которые подвергаются… Это же не просто прийти. Я в Москву приехал – пошел в храм свечу поставить, я зашел, меня никто не преследует. Теперь я вспоминаю, как я шел в Лавру, когда я жил (в Киеве — Ред.), у меня молитвослов, я с ним везде хожу, он куплен в Лавре 14 или 15 лет назад. Я приходил, рядом кофе продавали… А сейчас не так! Сейчас ты идешь, а тебе в морду фонариками светят, оскорбления – "говори мовой", тебя унижают. Фактически ты идешь как сквозь коридор.
Дальше ты заходишь, записывают твои паспортные данные. Понятно для чего – завтра к тебе придут, тебя затравят, твоих детей, внуков… Начнут детей в школе травить за то, что ты "поганый москаль".
Люди дошли до того, вдумайтесь, что они сжигают храмы. И дошли до того, что… я вот сегодня прочитал – угрожают, а может быть, они это делают – насиловать священников! Я даже не знаю, как это назвать! Это не то, что Содом и Гоморра, это был кружок кройки и шитья по сравнению с этими чертями. Это нонсенс!
И ты постоянно подвергаешься угрозам. Люди, которые ходят туда, люди, которые посещают даже литургии, тем более, активисты, которых ловят, как Павла - я не про наместника, а про активиста. Просто человек вел трансляцию. Это говорит о том, что эти люди так стяжают свою веру. Я сейчас не буду проводить параллели, что мучеников за Христа кидали львам.
– Мне кажется, напрашиваются эти параллели.
– Они напрашиваются, безусловно, но я к тому, что когда такие параллели проводишь, тут много возражающих найдется — все-таки, не кидают пока львам. И слава Богу. Но параллели, безусловно, есть.
И все-таки, эти люди в современных условиях, когда, извините меня, вера... Это не самые религиозные люди сейчас, сейчас, все-таки, больше светское общество. И то, что они туда ходят – это уже подвиг, на мой взгляд.
Потому что в тех условиях, как там, я общаюсь со своими киевскими знакомыми... У меня там знакомых много, но мало с кем я стал общаться. Я последний раз там был, когда уже был на "Миротворце", я там границу хитрым образом пересекал, но это было лет шесть-семь назад.
Они мне говорят – с того времени изменилось все, другая страна. У нас тут сидят люди в Москве, и думают - а, что-то как-то… или может быть, даже в Крыму люди думают - а, это Украина.
Ребята, той Украины уже не существует, ее нет, которая была десять, даже пять лет назад. Это вообще другая страна! И когда там говорят - да что вы нам рассказываете пропаганду? Это не пропаганда, это реалии жизни. Когда к тебе приходят домой, если ты публикуешь стихотворение Пушкина в социальных сетях... К тебе стучатся в 5:46 в двери, говорят: "Добрый ранок" - и забирают.
За что? Это где такое происходит? Это происходит в XXI веке, в центре Европы! Это даже не Средневековье, это инквизиция наоборот!