— Денис Игоревич, вы работаете на войне едва ли не с самого ее начала. Как так вышло, что вы стали военным корреспондентом?
— С 2014-го вел блог. Начинал еще в ЖЖ и «ВКонтакте», расширялся в запрещенные ныне «Инстаграм» и «Фейсбук»*. В 2017-м завел свой Телеграм-канал, который с тех пор и веду. Поначалу его никто не читал, а теперь вот читают.
Изначально я ведь был обычным текстовым журналистом, писал заметки с уклоном в социалку. А в январе Дима Астрахань, который был тогда главредом издания «Правда ДНР», где я работал, отправил меня на Спартак. В двадцатых числах января это было.
В этот момент шли активные боевые действия, буквально накануне нашего приезда состоялась попытка танкового прорыва украинских войск, и командир подразделения «Шум» показывал подбитый украинский танк, говорил, что экипаж взяли в плен.
Для человека, далекого от боевых действий, все это было настоящим потрясением. Мины в тот день летели с обеих сторон и мне казалось, что в воздухе они должны бы сталкиваться.
Потом были Угледар, Дебальцево, Горловка, Донецкий аэропорт и постепенно-постепенно к началу СВО я объехал всю линию фронта, будучи уже военным корреспондентом Народной милиции ДНР.
В этом качестве сопровождал на фронт иностранных журналистов. А параллельно со служебными задачами я снимал фото и видео, писал заметки для своих аккаунтов в соцсетях. Пытался изучать фотографию, развиваться в этом направлении. Постепенно меня стали узнавать по моим фотографиям, а не по текстам. Решил, что это мое.
У меня и раньше были выставки. В пятнадцатом и шестнадцатом годах. Одну в Донецке даже сам организовывал. А сейчас вышел на общероссийский уровень. Обращаются представители разных городов: Краснодар, Питер, Москва. Вот в Саранске у меня будет фотовыставка. Даже пригласили присутствовать на презентации в середине апреля. Надеюсь, что удастся поехать. Нечасто бываю на собственных выставках. Все больше заочно наблюдаю за ними.
— Восемь лет упорного труда на информационной ниве, а 24 февраля 2022-го выяснилось, что все тщетно. Руки не опустились?
— Конечно, я об этом очень много думаю. Особенно после начала СВО, когда пришло осознание того, что немалое число россиян вообще не в курсе происходящего. Люди проснулись 24 февраля и не понимали, почему все это происходит.
Для меня это было шоком, поскольку мы же все это показывали. Все, что происходит и происходило здесь. Как обстреливали мирных, как увечили людей, как нарушались Минские соглашения. Я писал много аналитических заметок, препарировал высказывания украинских политиков насчет решения проблемы военным путем. Все двигалось к закономерному итогу.
Просто многие россияне оставались в какой-то информационной коме. Они, как я подозреваю, намеренно игнорировали реальность, чтобы не рушить свой теплый быт. Новости из Донбасса всегда сложные, тяжелые. Не хочется ведь ежедневно читать и смотреть о погибших стариках, о раненых детях. Люди игнорировали. Они решили, что боевые действия идут где-то далеко и непосредственно их не касаются. Я в домике, не трогайте меня! Но война пришла уже в их домики. От нее нельзя отгородиться.
— Россияне — отдельная история. В первые дни СВО выяснилось, что наши попытки достучаться до украинцев пошли прахом.
— У меня все это случилось еще на первых этапах. С людьми, которые не разделяют моих взглядов, перестал общаться еще в 2014 году. В 2022 у меня уже не было ни жесткого диссонанса, ни разрыва отношений с людьми. Единственным, кто меня действительно огорошил, стал украинский журналист Дима Филимонов, работавший на 17-м канале.
Он приезжал к нам в 2015 году, работал тогда вместе с Ромой Гнатюком. Я зашел в «Фейсбук»* после годичного перерыва и увидел, что Филимонов занял жестко проукраинскую позицию. Хотя в 15-м, после того, как попал под обстрел на ЖД, когда увидел, как с той стороны летят ГРАДы, снимал это, он пришел к нам в редакцию весь взъерошенный и было видно, что привычный мир его разрушен.
Тем не менее когда Россия начала СВО, он занял проукраинскую позицию. Это в принципе объяснимо, поскольку общество всегда сплачивается перед лицом внешней опасности. Вот он решил, что будет поддерживать свое государство, каким бы оно ни было.
Хотя он явно осознает, какое государство построил Зеленский. Надеюсь, что не питает иллюзий на этот счет, поскольку признаками государственности там даже не пахнет.
Это давление на любую оппозицию, на любые неподконтрольные власти СМИ, а теперь и на церковь. Надеюсь, что наши бывшие коллеги помнят знаменитое высказывание о том, как все молчали, когда пришли за коммунистами, евреями и так далее. На Украине сперва пришли за русскими, затем пришли за аполитичными, за оппозиционными. Теперь вот и за православными тоже пришли. Кто следующий?
— Это массовое явление. Те волонтеры, что приезжали из Украины в начале войны, к началу СВО уже массово заявляли, что никаких обстрелов и военных преступлений не видели.
— Я с украинскими волонтерами контактировал всего раз, когда после Дебальцево собрали тела украинских военнослужащих и привезли в донецкий морг, что в Калининском районе. Мы ждали, думали, что приедет кто-то из представителей официальной украинской власти. Какой-нибудь Геращенко.
В итоге приезжает «газель» с табличкой «200», выходят два непонятных чувака, держат какие-то бумажки. Говорят, что украинские волонтеры, и просят отдать им тела. Мы отдали. То есть украинские власти даже в этом вопросе не хотели контактировать с нами. Уже тогда стало понятно их отношение к собственным военнослужащим.
Им же были даны все гарантии безопасности, и за все эти годы я не помню случаев, когда наша сторона давала повод усомниться. На обменах пленными никто и никогда не открывал огонь, а когда тела передают — тем более.
Тем не менее они присылают каких-то неизвестных людей, которым мы передаем тела солдат. Что они потом делали с этими телами, я не знаю. Известны факты, что родственникам продавали тела. Понятное дело, что люди на все пойдут, чтобы по-человечески похоронить своих близких.
На Украине ведь много православных, которые верят, что душа человека не найдет покоя, пока тело не похоронят. Это для них очень важно. Понятно, что кто-то мог этим воспользоваться. Поэтому к украинским волонтерам нет у меня ни пиетета, ни сочувствия.
— У многих коллег, которые работают на войне продолжительное время, наблюдается нечто вроде профессионального и просто морального выгорания. Как вы с этим справляетесь?
— Я не могу сказать, что у меня было по этому поводу выгорание, но где-то во второй половине 2022 года появилась усталость от всего увиденного. Не хотелось снова и снова ехать, фотографировать трупы и горе человеческое. Тем не менее на том же Крытом рынке, переступая через себя, фотографировал как мать диким зверем ревет над телом своего подростка-сына.
И я… когда люди замечают, они часто проявляют агрессию в адрес снимающего, я всегда на это нормально реагирую, потому что понимаю. Для них это некая отдушина. Возможность сгрузить на меня эмоции. Тем более что я влезаю в очень тонкие материи, куда посторонним лучше не соваться.
Сам не хотел бы, чтобы меня кто-то снимал в такие моменты. Но подозреваю, что если или когда меня такое настигнет, то камеры так или иначе будут вокруг. Нормально к этому отношусь. Смирился.
Вот в этом у меня выгорание, а не в том, что не могу до людей достучаться. Подобное было в восемнадцатом-девятнадцатом годах, но эти этапы давно пройдены. Сейчас моя цель — сделать максимум за то время, что у меня есть. Сколько смогу сделать за оставшееся время, столько и нужно работать.
Так или иначе время расставить все по местам. Если сделал что-то важное и нужное, то это даст о себе знать даже после моей кончины. Не хочу рефлексировать из-за того, что сейчас пока это не дало результата. Это игра вдолгую. Кадры того же Халдея, которого я часто упоминаю, были представлены на трибунале. По его материалам судили нацистских лидеров.
Может и мне удастся дожить до того дня, когда украинское руководство будет отвечать за содеянное, а мои фотографии лягут на судейский стол в качестве доказательств. Я с этой мыслью работаю, а там будь что будет.
— А нет ощущения, что наша работа уродует? Когда стоишь рядом с телами, слушаешь анекдот коллеги, улыбаешься и вдруг понимаешь, что процессы, протекающие в твоей голове, необратимы.
— Цинизм — это некая психологическая защита, которая не дает нам сойти с ума, когда пропускаем все это через себя. Я пропускаю это через себя, и оно так или иначе отражается на моем психологическом состоянии. Я вот человек эмпатичный, восприимчивый ко всему.
Казалось, что ко всему привык, но 2022 год показал, что не до конца. Но и я тоже могу через какое-то время посмеяться над шуткой, хотя недавно видел кучу трупов. Это включается какой-то барьер. В противном случае мы бы с тобой в смирительных рубашках сидели уже.
Что будет после? Как все журналисты после Великой Отечественной, после югославской войны. Мой любимый писатель Артуро Перес-Реверте работал фотокором в Югославии, в Бейруте. Он писал об этом в «Баталисте». Эта книга вся посвящена рефлексии. Рекомендую.
Прогонял через себя эти мысли. Как мои фотографии влияют на судьбы людей, героев моих репортажей? Но сейчас принял, что есть лишь сегодня. А то, что будет после, будет после. Тогда и разберемся. Будем решать проблемы по мере их поступления.
* Компания Meta — владелец Instagram и Facebook — признана экстремистской, ее деятельность в России запрещена.