Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру.
— Андрей Юрьевич, взрыв в Энергодаре стал очередным поводом обсудить тяжелую тему: высылку наводчиков, сторонников ВСУ, людей, которые открыто пропагандируют против России. В Запорожской области, я так понимаю, подобное происходит. Почему людей, которые открыто вредят ,не сажают, а просто высылают за пределы подконтрольной нам территории? По российскому законодательству большая часть того, в чем их обвиняют, — это уголовные статьи, люди должны соответственно отвечать.
— Я выскажу свое мнение, потому что я в состав правительства Запорожской области не вхожу, а смотрю на ситуацию как наблюдатель.
Восемь лет пропаганды, восемь лет тотального оболванивания со стороны Украины для населения не могли пройти бесследно. Люди живут своей жизнью, находятся в определенном информационном поле.
Так уж случилось, что даже те, кто был горячим сторонником русского мира и России даже в 2013–2014 году, — многие из них под влиянием этой пропаганды сейчас находятся на линии фронта и воюют с нами.
Это же касается и определенно сегмента мирного населения. Что такое в этом смысле нахождение в этой информационной среде? Дело в том, что даже некоторые украинские каналы, и телеграм-каналы, и телерадиоканалы транслируются на этой территории. Люди еще не вырваны из этой сферы, из этой среды.
Ты находишься в системе координат. Украинское правительство говорит: «У нас война с Россией, мы ведем честную, освободительную войну». Отечественную, некоторые из них говорят. Дело в том, что у русского человека это в крови помогать в Отечественной войне. И люди добросовестно, заблуждаясь в некоторых случаях, начинают оказывать то или иное содействие.
Вы говорите, что те, кого выслали, — в их действиях есть признаки состава преступления. У меня другая информация. Все-таки здесь в большей степени речь идет об активном носительстве этого гена противодействия новой власти.
Если соседка тетя Зина ходит по подъезду и говорит, что Украина — это хорошо, русские — это оккупанты, не принимайте гражданство, пойдемте выйдем на митинг завтра, то с формальной, юридической точки зрения признаков состава преступления в ее действиях еще нет.
Признаков состава преступления нет, а дестабилизация — уже есть. Более того, эта соседка тетя Зина является потенциальным пособником для тех самых террористических групп, с чего вы начали, на примере того же взрыва в Энергодаре.
Таких взрывов довольно много. И устанавливать постоянное наблюдение за этой тетей Зиной для того, чтобы выявить, когда эта грань будет перейдена у нее, когда она примет этих украинских диверсантов, когда она начнет из призывов, что является акциями гражданского общества, совершать уголовно наказуемые деяния довольно сложно.
А если этот сегмент насчитывает десятки или сотни, а в многотысячных населенных пунктах это вполне возможно, если у тебя, допустим, сто тысяч населения даже, тем более больше, то представить, что там есть сто-двести таких теть Зин, очень легко.
И органы безопасности, органы внутренних дел, которые и так перегружены, нацеливать на то, чтобы они с утра до ночи наблюдали за этой тетей Зиной, довольно проблематично.
Вот у тебя возникает вилка: либо идти по пути внесудебных расправ, хватать тетю Зину, сажать в подвал, пытать ее и, соответственно, идти по пути тех самых украинских нацистов, с которыми мы вроде как боремся, или дать возможность тете Зине жить в той среде, в которой она хочет… Но есть еще третий путь — переубедить ее, провести соответствующую идеологическую работу.
Я думаю, в некоторых случаях это удается.
То, что мы видим с выдворениями, — это вершина айсберга, какая-то доля от результатов этой работы. Там, где не удалось, где или оперработник проявил не очень высокое качество, или тетя Зина оказалась упоротая, или у нее уже в ВСУ убиты два сына, третий воюет, и муж воюет.
И как ты ее переубедишь? Довольно сложно это сделать, потому что за ней тянется шлейф участия в процессе в той или иной степени. Вот что делать с тетей Зиной?
Украинские власти тетю Зину либо бы посадили в зиндан и пытали бы ее, либо отправили в тюрьму вместе с нашими военнопленными для обмена.
Дело в том, что у нас и так где-то, по разным оценкам, от пяти до семи тысяч украинских военнопленных, у нас обменный фонд огромный. И кормить эту тетю Зину, сотни тетей Зин — за государственный счет кормить, поить, выгуливать, тратить какие-то средства…
Во-вторых, отвлекать большое количество (людей. — Ред.) — это же надо выделять охрану, коммунальные услуги оказывать для содержания. Тюрьмы — это тоже дорого. Должна быть охрана, должны быть конвои, должны быть смены и много чего еще.
Все эти причины в совокупности приводят местные власти к тому, что, очевидно, никакой пользы от того, что мы будем арестовывать эту тетю Зину, нет.
У меня есть некая моральная дилемма. Я противник обмена военнослужащих, категорический противник. Я считаю, что никаких военнослужащих ВСУ обменивать вообще нельзя. Сталин в свое время даже сына отказался менять. Идея, что во время войны или боевых действий можно кого-то менять для того, чтобы они потом становились в строй и опять воевали с тобой, для меня лично кощунственная.
Когда мы говорим о том, что у них есть наши люди, можно было бы другую концепцию выбрать и менять этих тетей Зин. Но это полностью изменяет систему, которая сложилась сейчас.
Мне она не нравится, но она как-то сложилась. Если бы система была другой, то, наверное, этих тетей Зин бы меняли. А вот в этой системе координат происходит именно так. Я думаю, в этом причина.
— Действительно, есть знаменитая полулегендарная фраза: «Я солдат на генералов не меняю». Второго февраля был юбилей Сталинградской битвы, сражения, которое переломило ход Второй мировой, переломило ход Великой Отечественной. Время у нас нынче непростое, насколько велики шансы увидеть сегодня сражение подобного масштаба?
— Когда мы отступали в 1941 году и были у немцев все шансы взять Москву, были госучреждения вывезены на Урал, за Урал и прочее.
Если бы кто-то в это время фюреру сказал: знаете, у вас через годик-полтора будет самый огромный в истории военный разгром — потому что Сталинградская битва, по мнению военных аналитиков, является беспрецедентной и в истории, и с точки зрения военной стратегии, — то фюрер бы просто посмеялся.
Поэтому, уж если у нас боевые действия ведутся, то мы, конечно же, должны быть уверены в том, что впереди у нас именно подобные события. Потому что что такое Сталинградская битва и что такое перелом в войне?
У нас боевые действия, которые сейчас ведутся, — они ведутся, давайте откровенно говорить, экстенсивным способом. Экстенсивный способ предполагает укрепление линии фронта, позиционные бои по всей линии фронта, какие-то отдельные наступательные операции.
Попытки провести что-то более стратегически значимое не удаются, пока мы не видим этих попыток. У украинцев такая попытка удалась, надо трезво об этом говорить, это период осени прошлого года, когда они активно продвинулись в Херсонском, Изюмском (направлениях. — Ред.), частично в направлении ЛНР.
Такой перелом связан с большим количеством факторов, и когда нам рассказывают о том, что для наступления нужно иметь в три, в пять, в десять раз больше, в зависимости от вида и рода войск, сил — это надо, конечно, хотелось бы это иметь. Но опять же, Сталинградская битва — пример, там соотносимые силы были.
С другой стороны, перекладывать все только на героизм солдат… Немецкие солдаты там (под Сталинградом. — Ред.) тоже не робкого десятка были. И с боевым опытом были, там разные были.
Здесь много факторов сложилось: искусство полководцев, героизм солдат наших, огромная, титаническая работа тыла, военно-промышленного комплекса. Смогли перезагрузить ВПК, запустить новые образцы вооружения. Пошли «катюши», пошли Т-34, пошли автоматы, ППШ, много что пошло.
Когда этот конгломерат вместе соединяется, тогда появляется такой успех. Это — не чудо, а результат титанической кропотливой работы.
Чтобы это произошло, на фронте у нас должны появиться нормальные системы связи, должны появиться аналоги «Хаймарсов», русские «Торнадо-С» в большом количестве, танки, новые танки, те же «Прорывы-90» в большом количестве. Под них должны быть обучены, обстреляны, прошедшие боевое слаживание экипажи.
Как-то должна в этом смысле заработать авиация нормально, покрывая соответствующие территории.
Когда мы говорим, что приедет «Леопард», и русский солдат с ПТРК «Конкурс» будет его уничтожать, — я считаю, что это ужасное утверждение, чудовищное даже, потому что перекладывать на солдата все то, что должна делать высокоточная техника, авиационная техника, даже по стратегии, тактике войны, — это несправедливо.
Мы взяли людей из общества, отмобилизовали, отправили их на фронт. И им говорят: «Придет "Абрамс", вот тебе железная штука, пожалуйста, пойди и убей его». А эти вещи должна уничтожать артиллерия и авиация, а этот парень с «Конкурсом» должен только вперед идти и фиксировать линию фронта.
Потому надо просто трезво понять, что не нужно перекладывать на солдата все то, что должны делать другие. А другие — это промышленность и экономика, которые, с моей точки зрения, еще в достаточной степени не перегрузились. Когда эти процессы объединятся вместе, тогда мы увидим подобные мощные победы.
— О поставках западного оружия, именно в контексте этих поставок и задавал предыдущий вопрос. Мы видим все большую вовлеченность той же Польши, восточной части Евросоюза в конфликт. Поставляют танки, обещают поставить самолеты. Насколько это все опасно, что будет дальше?
— Мы с вами идем по улице, над нами летит боевой самолет, вдруг начинает стрелять ракетами. Опасно ли это для нас?
Если вы найдете какого-то сумасшедшего, который скажет, что нет, в этом нет никакой угрозы, то, я думаю, что надо вызывать бригаду из дурдома и отправлять его туда. Или это какой-то опасный провокатор? Если и находятся те, кто говорит, что это не опасно, то им надо как-то провериться.
Естественно, опасно на линии фронта, когда появляется тяжелая техника, тем более такая страшная, как авиация, как тяжелая артиллерия, как дальнобойные ракеты, тем более управляемые, как фланирующие авиабоеприпасы, тяжелые бомбы.
Я слежу иногда за каким-то ток-шоу, появляется некий одухотворенный человек и начинает говорить о том, что это какая-то фигня, и вообще мы даже не заметим этого, это ерунда.
— Я помню, так про «Хаймарсы» говорили.
— Когда власть это говорит, — это понятно, у власти такая работа. Было бы ужасно, если бы представители власти выходили и говорили: мы все умрем. Тогда зачем нам такая власть? Любой командир в условиях боевых действий должен иметь уверенный вид, твердый командный тон и никаким образом не дестабилизировать личный состав своими какими-то сомнениями. Уставом это все прописано.
А когда это делают какие-то эксперты, политологи и прочие, то, я считаю, что прямо на выходе из этих студий должны стоять патрули, хватать их, вручать им этот «Конкурс», РПГ-7 — и сразу (отправлять. — Ред.) куда-нибудь под Кременную или в Сватово.
Назвался груздем, будь любезен — полезай в кузов, уважаемый. Всех тех, кто вышел, языком помолол и пошел дальше домой в теплую постель спать…
А пацан где-нибудь в окопе, наполовину водой заполненном, сидит, мерзнет, ждет «Абрамс» или когда прилетит дальнобойная ракета, — он послушал, если у него телевизор работает, и думает, так у меня все хорошо, что же мне так плохо тогда?
Поэтому, конечно же, это плохо, опасно, и ничего в этом положительного нет. Какие-то недалекие люди говорят: это мы всех их так перемалываем. Ну, а зачем перемалывать, что это за цель такая вообще? Цель у нас была — контролировать Украину, сделать ее пророссийской, вернуть ее в нормальную славянскую цивилизацию русского мира, а не чего-то там перемалывать, что мы, мясорубка, что ли?
Да, конечно, это опасно. Вступит ли Польша в войну? Это зависит только от нашего продвижения. Когда на фронте есть ВСУ, когда линия фронта держится, то причин для того, чтобы вмешиваться как-то официально вообще никаких нет.
Более того, Украина нагибается, если вы заметили, вводятся в отдельных школах уроки польского языка. По ряду позиций польские бизнесмены сейчас находятся в тех же правах (что и украинские. — Ред.), принят целый ряд нормативных.
Они имеют право скупать землю, имеют право на госсубсидии, поддержку, и на контроль соответствующих отраслей. И это тоже происходит. Эта экспансия по факту уже осуществляется, и зачем бы полякам еще официально входить (в войну. — Ред.) — непонятно.
Если бы мы стояли где-то в районе Галиции, прошли уже Киев и двинулись дальше, то, конечно, встал бы вопрос, что можно объявить о том, что, с их точки зрения, украинское государство оккупировано нами, оно не контролирует свою территорию — и поэтому мы на своих исторических территориях, пока злые россияне не уйдут, вводим временное управление.
И под этим флагом, как они планировали, ввести войска в тот же Львов, на Волынь и т.д. А пока мы этого не делаем, но ничего не происходит.
Ровно такой же план, обращаю ваше внимание, есть и в отношении Молдавии. По этим планам, если и когда мы это сделаем, возьмем Одессу, то боевые действия в Приднестровье должны быть активированы. Более того, они активированы будут не тогда, когда мы возьмем Одессу, а для того, чтобы мы не пошли с Приднестровья в сторону Одессы. Они будут активированы, когда мы будем брать Николаев.
То есть именно для того, чтобы купировать движение в сторону Одессы, будет разморожен конфликт в Приднестровье. Они пытались также разморозить конфликт в Грузии, вы знаете, но не потому, что грузины очень нехорошие, сильно вдруг нас как-то очень полюбили.
А потому, что украинцы сделали ставку на Саакашвили, на его партию, а она оппозиционна по отношению к нынешней власти Грузии.
Только по этой причине грузины решили соблюсти баланс, ненавидя нас точно так же, как и все остальные. Но при этом они понимали, что если они лягут в фарватер проукраинских установок, то они таким образом стимулируют развитие партии Саакашвили, который, как известно, гражданин Украины.
Поэтому не удалось разморозить Абхазию и Южную Осетию, в первую очередь Южную Осетию.
Поэтому эти планы, все подобные планы, начинают активироваться тогда, когда возникает движение, когда это движение направлено в сторону определенных векторов. А до этого момента зачем?
Украинцы лихорадочно проводят очередную мобилизацию, хватают людей — давай им оружие, давай небольшое количество инструкторов в самых острых направлениях, спецназовцев польских, и этого вполне достаточно. Это прокси-война. Вступать в официальную войну, в официальные боевые действия можно тогда, когда уже движение началось. Пока его нет.
— О наступлении Вооруженных сил Российской Федерации. В последнее время мы слышим о все новых и новых успехах. Как минимум на Артемовском направлении и на Запорожском. Два направления, причем на Запорожском успехи значительные, появляются видеофакты продвижения, с брошенной украинской техникой. Можно ли говорить о масштабном наступлении или еще не время?
— Впору говорить о подготовке к масштабному наступлению. В военной науке внезапное наступление считается вещью довольно опасной, потому что у противника есть резервы, укрепленная линия фронта, и когда ты прешь на каком-то направлении, это значит, что он спокойно, как в шахматной игре, может перебрасывать эти резервы…
У нас во всей военной теории представление о каких-то резких наступлениях без подготовительных действий не приветствуется. Считается, что если противник укреплен по линии фронта, если он боеготов, если у него есть резервы, то идти в наступление — это давать возможность противнику перебрасывать, укреплять те или иные направления.
То, что происходит сейчас, некоторые аналитики военные называют китайской практикой «тысячи порезов». Ее по-разному можно называть, есть другие современные аналогии. Смысл в том, что фронт должен быть активирован на реальном направлении, что мы и видим.
Соответственно, противник должен на разных направлениях, во-первых, вскрыть свои боевые возможности, продемонстрировать те резервы, которые у него есть, и, во-вторых, начать переброску резервов на тех направлениях, где эти боевые действия наиболее опасны.
При этом должна произойти так называемая локализация театра военных действий, изолирование. То есть в это же время мы должны начать уничтожать инфраструктурные узлы, железнодорожные станции, электрические подстанции, которые обеспечивают работу в том или ином населенном пункте, склады ГСМ и боеприпасов.
И только после того, как противник вскроет себя, только после того, как часть боеприпасов будет уничтожена, а резервы будут переброшены, растянуты, — только после этого на тех участках фронта, где существует возможность для наступления, где для нас есть стратегическая возможность глубокого продвижения.
И при этом с учетом того, что на других участках тоже идут боевые столкновения, которые стягивают, связывают, не дают возможность противнику к переброскам, к маневрированию, — только после этого начинается полноценное наступление, о котором вы говорите.
Ведь мы этого пока не видим. Только начальную стадию, когда фронт ожил, задышал. Да, с потерями, с трагедиями личностными. Но с точки зрения системной ситуации происходит именно это. Поэтому у нас наступление, я думаю, впереди, а сейчас идет очень активная подготовка к нему.