У противника ситуация тоже невеселая. Но проблема в том, что Украина может себе позволить стать страной террористом-смертником. А мы не смертники.
Нам важно не то, чтобы Украина лежала в руинах, а чтобы нам было хорошо или хотя бы не так плохо. Так что либо нас ждет домобилизация государства, общества и армии, либо стороны друг друга измотают, и нас ждет некий компромисс с заделом на сиквел, чего мне нам бы не хотелось, считает военный историк и журналист Евгений Норин.
Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру.
— Евгений, вы только что вернулись из Северодонецка. Я был в этих краях в сентябре, но я тогда не увидел там системной работы по налаживанию мирной жизни, в отличие от Мариуполя. Как там сейчас ситуация? Что мы объективно не можем сделать там из-за войны? Что мы могли бы сделать, но не сделали?
— Нужно понимать, что украинская армия, уходя из Северодонецка, тщательно взорвала все, что относилось к гражданской инфраструктуре. Не пощадили ни одной из трансформаторных будок, истребили все котельные, а летом после боев трупы лежали там на 30 градусной жаре.
Сейчас там титаническими усилиями восстановили электроснабжение и значительную часть водоканала. Но там сейчас нет тепла, поэтому мы как раз ездили туда открывать обогревочный пункт, чтобы люди могли посидеть в тепле, попить чайку и передохнуть.
Еще одна очевидная проблема — жилой фонд. Потому что значительная часть домов либо полностью разрушенная, либо в состоянии «не очень, не очень». Да, это типичная ситуация для горячей точки, но в Северодонецке я видел здания, в которых один подъезд разрушен, а в другом живут люди.
В конце концов, это просто небезопасно. И тут уже мы подходим к следующей беде, которая состоит в следующем.
Чтобы полностью вернуть город к мирной жизни, нам понадобится подгонять строительную технику в большом количестве. Но город находится в досягаемости артиллерии противника. Причем когда там все только начиналось, по штабу строительства открыли огонь. К счастью, никто не пострадал, но помещение полностью раздолбали.
Противник таким образом показал: а мы тут.
И если мы начнем восстанавливать Северодонецк в том объеме, в котором это необходимо, то упремся в ситуацию, когда противник при помощи пары гаубичных снарядов все наши титанические усилия пустит по ветру.
Так что нам важно отодвинуть линию фронта. Надо отодвинуть ВСУ так, чтобы они не могли использовать артиллерию. Только тогда можно будет восстанавливать Северодонецк по-настоящему. До тех пор город будет находиться в режиме поддержания жизни.
— В таком случае поняли ли вы ситуацию, которая складывается на линии Сватово — Кременная. Когда мы от маневренной обороны перейдем там к активным наступательным действиям?
— Я прямо на передовой не был. А с активными наступательными действиями у нас есть комплекс общих проблем. В первую очередь они касаются разведки и связи.
Да, у нас сейчас нет проблем с количеством личного состава, учитывая, что именно нехватка людей привела к осеннему откату. После частичной мобилизации баланс хоть немножко выровнялся. Уже нет ситуации, когда противник идет в атаку силами, которые впятеро больше нас. Но есть вопросы к качеству подготовки наших мобилизованных.
У нас вообще нет ни одной серьезной ударной группировки. Вряд ли сейчас российская армия может осилить удар через Сумы на Днепр.
Я понимаю, что на карте прикольно рисовать стрелочки, но в текущем состоянии у нас ничего не получится. Именно поэтому наступление ведется на ограниченных участках. Мы в основном задействуем ЧВК и другие хорошо подготовленные и укомплектованные части. И все.
Если мы хотим наступать хотя бы в районе Сватово и Кременной, нам надо, чтобы в окопах сидели не просто мобилизованные (пусть даже и обстрелянные), а части, хорошо укомплектованные техникой и личным составом. И надо решать старые вопросы с разведкой, связью и целеуказаниями.
Отвечая на ваш вопрос, когда будет наступление, скажу просто: как только, так сразу. Как только будут решены ключевые проблемы, которые есть у наших вооруженных сил.
Причем надо всегда держать в уме, что противник тоже не стоит на месте. Украина тоже очень хочет выиграть, и она пытается создавать ударные группировки.
Да, сейчас для них ситуация не очень приятная. Но когда мы слышим новости, что Киев бросает в бой 50-летних мужиков, а бригады теробороны несут чудовищные потери, то это не означает, что они рвут на груди последнюю рубаху. Это означает, что они в тылу прячут что-то ценное и хорошо подготовленное, чтобы использовать для неожиданного удара в наши мягкие места, как только у них появится такая возможность.
Наступление в любом случае будет. Но использование шапок в качестве артиллерийского боеприпаса не оправдало себя.
— А если посмотреть на эту проблему с другой точки зрения? Может, это хорошо, что мы не наступаем широким фронтом и не втягиваемся в генеральное сражение, а наносим противнику тактические поражения, понемногу кусая его в разных местах?
— Дрессировать неприятеля в любом случае важно. Надо непрерывно нащупывать слабые места. Но борьба за стратегическую инициативу — это чертовски важно.
Неслучайно в советской историографии о Великой Отечественной постоянно звучала фраза: «Борьба за стратегическую инициативу». Эти авторы были не идиоты и рассчитывали, что читатель тоже не дурак.
Сидением в окопах война не выигрывается. Если дать противнику возможность проводить крупные наступательные операции, рано или поздно он найдет в наших редутах слабое место. И нам надо заниматься тем же.
Искать слабые места в построениях противника, искать новые направления удара и находить новые способы ударить по нему разово и массово.
Поэтому в любом случае наступит момент, когда стороны вылезут из окопов и попрут в большую атаку. В наших интересах, чтобы это большое наступление было успешным. Потому что мне бы не хотелось, чтобы мы вышли из оков и стали косплеить битву при Вердене или 115-ю битву за избушку лесника под Ипром.
Поэтому борьба за стратегическую инициативу будет. Она неизбежна.
— Ранее появились сообщения, что ВСУ чуть ли не уходят из Артемовска. Пригожин даже призвал Зеленского удерживать город до последнего. А теперь с мест пишут, что противник по-прежнему оказывает там серьезное сопротивление. До какого момента Украине именно с военной точки зрения будет целесообразно его удерживать?
— Бахмут не имеет гигантского самостоятельного значения. Вагнеровцы врага оттуда выбьют рано или поздно.
Важность Бахмута в том, что противник его удерживает и таким образом дает нам возможность себя убить. Это ситуация, когда мы не гоняемся за хитрым неприятелем, а говорим ему: «Приходи один и мы придем одни». Мы знаем, где находится противник и чем он занимается. И мы можем его там месить.
Кстати, одним из итогов отступления ВСУ из Бахмута станет как раз облегчение жизни для Северодонецка. Потому что после взятия города фронт естественным образом свернется в районе Северска и сместится на запад в сторону Славянско-Краматорской агломерации.
Наша головная боль, когда у противника под огнем наш крупный город, станет головной болью врага, когда под огнем – его крупный город.
Но Славянск, Краматорск, Дружковка и Константиновка — это гигантская агломерация. По довоенному населению она сравнима с Мариуполем. И она распределена в пространстве. Ее тяжело штурмовать в лоб.
Нам придется разрушать города, чего совершенно не хочется. А обходить ее достаточно тяжело, а для ее обхода придется прорываться на других участках фронта на большую глубину. Более того, для этого придется возвращать все города и веси, которые были «блестяще» утрачены осенью: Красный Лиман, Изюм и Купянск.
Так что тут работы — на кампанию вперед.
— Можно ли взять Артемовск, не взяв Часов Яр, откуда работает вражеская артиллерия? Учитывая, что это уже последняя и самая мощная линия обороны?
— Этот вопрос к командирам на местах. Понятно, что лучше всего города обходить. Не надо их штурмовать в лоб, разрывая на себе бушлат.
С этой точки зрения путешествие в Бахмут через Часов Яр было бы логичным и правильным. Но это только мое мнение. Я себе представляю некоторых конкретных командиров из «Вагнера». Это профессионалы. У них голова на месте. Они прекрасно знают, что им надо делать и куда надо рисовать стрелочки.
Тут я готов им полностью довериться.
— Вы сказали, что противник все равно может начать наступление и ищет наши слабые места. Может ли противник нанести деблокирующий удар в Донбассе? Или он способен на него только на флангах, за пределами региона?
— Противник будет бить там, где он имеет возможность за счет умеренных сил поиметь стратегический успех.
Любое наступление хорошо не только тем, что ты наносишь врагу удар, а тем, что ты заставляешь его выдергивать силы с других участков фронта, где нет подготовленных позиций и подготовленных резервов. Причем эти резервы все равно несут неоправданно высокие потери. И ты ослабляешь другие участки, по которым можно нанести новый удар.
Напомню, что в январе — феврале 1943 года Красная Армия обвалила позиции Вермахта под Сталинградом и таким образом выявила у врага огромное пространство со слабыми участками. Немцы стали затыкать эти дары, а мы свернули фланг Итальянскому альпийскому корпусу и Второй венгерской армии. Их отдубасили.
А дальше уже повисла в воздухе Вторая немецкая армия. Мы ее под Воронежем потом окружили, хорошенько помесили.
Это универсальная история. Ты сломал противнику ногу, потом вывернул руку, а потом еще и по ребрам добавил.
— Если сравнивать СВО с Чечней, то там боевые действия с разной степенью интенсивностью длились больше 10 лет. Возможно ли сейчас такое?
— СВО надо сравнивать не с Чечней, а с аналогичными конфликтами, которые были ранее. В Чечне мы имели дело с партизанскими и контртеррористическими операциями, которые всегда длятся долго. А сейчас у меня нет для вас утешений, потому что СВО надо сравнивать с ирано-иракской войной, которая длилась восемь лет. Это наиболее бросающаяся в глаза аналогия.
Пока еще у сторон не исчерпан потенциал для ведения дальнейших боевых действий. Нет такой ситуации, что мы или они шатаемся на ветру и встать не можем. Стороны стараются друг друга изнурить, чтобы у противника накапливались серьезные проблемы.
Но проблема в том, что такие войны начинают управлять сами собой. Стороны втягиваются в эту воронку и начинают принимать решения, не имея возможности и желания подумать на перспективу.
Начинает работать принцип кабака, когда ты уже порядочно выпил и тебе хватит, но ты все равно продолжаешь наливать. Или принцип казино, когда ты уже проиграл родовое поместье с конями, но все равно продолжаешь играть, полагая, что вот сейчас ты точно отыграешься.
Я не думаю, что руководство сторон конфликта пьяницы в кабаке или пьяницы в казино. Они должны смотреть на перспективу и соображать, что затяжная война несет катастрофические последствия и для России, и для Украины.
Другое дело, что Украина построила если не тоталитарный, то мобилизованный на всю голову режим. Когда мы говорим, что Украина — фашистское государство, то это отчасти правда. Да, она не без таких элементов.
Но фашизм означает не ругательство и не свастику, набитую на крепкой руке бойца, а набор практик, которые при всей своей отвратительности работают. Киев выстроил ситуацию, когда если кто-то робко скажет: «Ребята, а, может, давайте мириться», то невежливые украинские спецслужбисты возьмут его за руки-ноги, привяжут к ним электроды, а на следующий день этот миротворец выступит с криком: «Слава Буратине, Буратино понад усе».
Поэтому даже при высоких потерях и огромных разрушениях на Украине некому будет сказать, что пора заканчивать. Нам достаточно трудно вынудить противника к мирным переговорам. Но и наше правительство понимает, что нам нельзя сдаваться.
Требования врага известны. Если у нас найдется лидер, который сдаст не только Северодонецк, но и Донецк с Севастополем, он закончит свою политическую карьеру в России методом харакири.
Это не значит, что нам не нужно искать компромисса. Но какой с ними сейчас компромисс, если они намерены воевать до Севастополя. А я не готов отдавать Севастополь врагу. Для меня это такой же русский город, как Тверь.
Поэтому я не вижу, как бы так выкрутиться, как бы все это закончилось. Хотя я не радуюсь, что каждый день идут боевые действия и гибнут люди.
— Если бы наше военно-политическое руководство не было уверено в победе, оно бы не провело референдумы в Херсонской и Запорожской области. Теперь это часть России. А для их возвращения нам придется взять под контроль всю территорию Украины. Почему наше руководство в этом так уверено?
— Я не знаю, почему наше руководство в этом так уверено. Я не готов вскрыть его черепную коробку и заглянуть ему в мозг. Но без радикального усиления возможностей российской армии мы Херсон не вернем.
Отобрать Херсон назад можно лишь двумя способами: либо форсировать Днепр там же, либо форсировать его выше по течению и выйти на него с другой стороны. А для этого нужно приложить такие усилия, которых сейчас не видно.
Стало быть, нас ждет тотальная мобилизация и достройка тыла. Усиление собственного военного производства по всем направлениям. Нынешними силами выиграть войну нельзя. Это только сейчас у нас равновесие. Но мы не можем вечно отбирать в месяц по городу размером с Бахмут, чтобы эти события перемежались новостями о победоносном взятии хутора из трех домов.
У противника ситуация тоже невеселая. Но проблема в том, что Украина может себе позволить стать страной — террористом-смертником. А мы не смертники. Нам важно не то, чтобы Украина лежала в руинах, а чтобы нам было хорошо или хотя бы не так плохо.
Так что либо нас ждет домобилизация государства, общества и армии, либо стороны друг друга измотают и нас ждет некий компромисс с заделом на сиквел, чего мне бы не хотелось.