Власти коммунистической Польши с самого начала осуществляли мечту довоенных польских националистов — построение этнически однородного польского государства. К лету 1946 года они ощутимо продвинулись по пути достижения к этой цели.
Во-первых, полным ходом шла депортация миллионов немцев — причём как ранее проживавших на отошедших к «народной Польше» немецких землях, так и бывших граждан Речи Посполитой немецкой национальности.
Во-вторых, 15 июня 1946 года был завершён четвёртый этап «обмена населением» между Польшей и УССР, вследствие чего на Украину были вывезены более 480 тысяч русинов-украинцев, также бывших польских граждан.
И тогда в Варшаве решили приступить к «окончательному решению еврейского вопроса», хотя и несколько иными методами, чем предполагали авторы этого термина.
На 1 сентября 1939 года в Польше жили 3,3 миллиона евреев, которые, в отличие от соплеменников в Советском Союзе, хорошо представляли, что их ждет при нацистском режиме. Отсюда и колонны еврейских беженцев, потянувшиеся на восток после начала Второй мировой войны. Вначале советские власти не препятствовали польским евреям, потом закрыли границы, а иногда даже высылали их обратно — на территорию, занятую немцами.
Тем не менее, на территории СССР оказалось более 300 000 евреев из Польши.
В июне 1940-го начались масштабные депортации «социально-опасных элементов» и беженцев, в ходе которых около 100 тысяч еврейских беженцев были высланы в северные районы Советского Союза, — что многим из них спасло жизнь, хотя чекисты и не ставили такой задачи. По окончании войны этим спецпереселенцам, как и тем, кто не подвергся высылке, было разрешено репатриироваться в Польшу.
К лету 1946 года в Польше зарегистрировались 250 тысяч евреев: 25 тысяч из них уцелели в самой Польше, 30 тысяч вернулись из различных нацистских лагерей, а остальные были репатриантами из СССР.
Возвращение проходило отнюдь не гладко, и причин тому было множество — от нежелания соседей-поляков возвращать присвоенное во время войны имущество до отождествления евреев с «чужой властью», ведь из триумвирата Берут — Берман — Минц, управлявшего Польшей до середины 1950-х, поляком был только берут…
В докладной записке польских властей начала 1946 года говорилось, что с ноября 1944 года по декабрь 1945-го в стране был убит 351 еврей, главным образом, в маленьких местечках и на дорогах. Большинство убийств произошли в Келецком и Люблинском воеводствах, жертвами были вернувшиеся из концлагерей и даже бывшие партизаны.
В докладе упоминались четыре типа атак на евреев: нападения вследствие распространения слухов об убийстве польского ребёнка (Люблин, Жешув, Тарнов, Сосновичи), шантаж с целью выселения евреев или захвата их собственности, убийства с целью грабежа, убийства, не сопровождавшиеся грабежами, в большинстве случаев совершаемые путём бросания гранат в еврейские дома.
В июне 1945-го произошёл погром в Жешуве, следствием которого стало полное изгнание евреев из города — правда, благодаря вмешательству военнослужащих НКВД, никто не погиб.
11 августа 1945 года в ходе еврейского погрома в Кракове погиб один человек, пятеро были тяжело ранены. Краковский погром начался с метания камней в синагогу, которые переросли в нападения на дома и общежития, где жили евреи. Остановить его удалось только благодаря вмешательству вооружённых сил — частей Войска Польского и Красной Армии.
А вот в Кельце летом 1946 года советских подразделений не было.
Кроме того, руководство местных управлений польской милиции и госбезопасности пребывало в личностном конфликте, о чём было известно и рядовым служащим. Подавляющее большинство жителей города были поляками, хотя до 1939-го в Кельце проживало около 20 тысяч евреев, составлявшими треть населения. Большинство из них были депортированы и уничтожены немцами в Треблинке летом 1942 года.
После окончания войны в Кельце осталось около 200 выживших после Холокоста евреев, в большинстве — бывших узников нацистских концентрационных лагерей. Большинство из келецких евреев разместились в доме номер 7 на улице Планты, где располагался Еврейский комитет и организация «Сионистская молодёжь». Именно этот дом и стал мишенью погромщиков.
Поводом для атаки стало исчезновение восьмилетнего польского мальчика Генрика Блащика, пропавшего 1 июля 1946 года.
Его отец, сапожник Валентин Блащик, заявил об этом в милицию, и, хотя вечером 3-го июля ребенок вернулся, к тому времени по городу уже распространился слух, что польский ребёнок стал жертвой ритуального убийства, совершённого евреями.
В ночь на 4 июля сильно пьяный отец снова явился в отделение милиции, где сообщил офицерам, что его сына похитили евреи и держали в подвале, откуда тот сбежал (позже в ходе следствия выяснилось, что мальчик был специально отослан в деревню к родственникам, где его научили, что рассказывать). Генрик показал сотрудникам милиции дом, в котором его якобы держали.
Утром 4 июля 1946 года большой патруль сотрудников милиции направился к дому №7 на улице Планты, сообщая прохожим, куда и зачем они идут. Неудивительно, что вскоре перед зданием собралась жаждущая крови толпа из нескольких сотен людей.
Около 10 часов утра дом окружили отряды Войска польского и Корпуса внутренней безопасности, которые, однако, не предпринимали никаких попыток рассеять враждебную толпу. При этом сотрудников госбезопасности толпа обвиняла в «защите жидов».
И тут из дома в направлении собравшихся людей раздались выстрелы, в толпе раздались крики, что убит польский офицер, что и стало своеобразной командой к началу погрома.
Позже выжившая Ханка Альперт сообщила, что после изъятия у жильцов дома нескольких единиц оружия (на него были разрешения) находящиеся на третьем этаже военнослужащих сняли мундиры и головные уборы и начали из окон стрелять в толпу.
При этом следствию так и не удалось установить, из какого именно подразделения были эти люди — ведь в доме и вокруг него в тот момент находились милиционеры, сотрудники госбезопасности и солдаты Войска Польского. Именно они и начали первыми избивать и убивать евреев, а также выволакивать их на улицу перед домом, где к избиениям присоединились их коллеги и обычные жители Кельце.
К полудню у здания собралось около двух тысяч человек, вопивших «Смерть евреям!» и «Завершим работу Гитлера!»
Сержант милиции Владислав Блахут потребовал от жильцов дома выйти на улицу, но, получив отказ, стал бить их рукояткой револьвера по головам, крича: «Немцы не успели уничтожить вас, но мы закончим их работу!» Тогда же на место происшествия приехал окружной прокурор Ян Вжещ, но военные не позволили ему пройти, и отказались разогнать толпу. Двум местным священникам солдаты тоже не разрешили обратиться к людям.
Когда к дому прибыло новое армейское подразделение, то лишь после выстрелов в воздух удалось восстановить некоторый контроль над ситуацией. Сотрудники милиции начали доставлять убитых и раненых евреев в городскую больницу.
Около 12:30 примерно двести рабочих сталелитейного завода «Huta Ludwikоw», вооруженные металлическими трубами, палками и камнями, прорвав оцепление, ворвались в дом и начали убивать евреев. Антиеврейское насилие охватило весь город, их дома и квартиры были разграблены.
В результате в Кельце было убито 42 еврея, среди них дети и беременные женщины, значительная часть из них погибла от огнестрельных ранений и колотых ранений штыками.
Различные источники называют также 47 жертв погрома — но это связано с тем, что в его ходе погибли также пятеро поляков: двух из них приняли за евреев, а троих убили, когда те пытались защитить своих еврейских соседей. Также в результате погрома более 80 человек были ранены. При этом ныне в Польше жертвами погрома в Кельце официально считают 37 евреев.
Лишь через несколько часов после начала кровавой вакханалии в ситуацию вмешались подразделения польской госбезопасности.
Еврейские семьи из разных районов Кельце были доставлены в комендатуру, охрана была выставлена у всех больниц, куда доставили жертв погрома, поскольку и там стали собираться агрессивные толпы. К вечеру 4 июля в Кельце прибыли дополнительные военные подразделения, в городе ввели комендантский час.
В тот же день было арестовано более ста участников погрома, в том числе 30 различных людей в форме: один офицер и восемь солдат корпуса внутренней безопасности, 14 милиционеров, два офицера и три солдата Войска Польского, один тюремный надзиратель и один охранник местного комитета Полькой социалистической партии.
Около шести вечера погром прекратился. Все оставшиеся в городе евреи, включая раненых, на следующий день были эвакуированы Центральным комитетом польских евреев в Варшаву в охраняемом поезде.
Во время похорон жертв министр Общественной безопасности Польши Станислав Радкевич заявил, что «погром был работой эмиссаров польского правительства на Западе и генерала Андерса при поддержке боевиков Армии Крайовой».
«Польские фашисты, те самые люди, которые с таким энтузиазмом смотрят на Миколайчика (бывший глава правительства Польши в изгнании, — прим. автора)…наконец осознали ужасы, совершенные убийцами Гитлера», — подчеркнул тогда генсек Польской рабочей партии Владислав Гомулка.
Но эта версия была явно безосновательной натяжкой, что прекрасно понимал сам Радкевич. Во время встречи с представителями Центрального комитета польских евреев, требовавших от правительства энергичных шагов, министр сказал: «Вы, может быть, хотите, чтобы я сослал в Сибирь 18 миллионов поляков?»
А глава польской католической церкви кардинал Хлонд и вовсе заявил, что вина за ухудшение взаимоотношений между евреями и поляками «…в значительной степени должна быть возложена на евреев, занимающих сегодня в Польше руководящие посты, пытающихся ввести структуры и порядки, отвергаемые большинством польского народа».
Судили за погром и убийства людей, которые никакого отношения к польской антикоммунистической оппозиции не имели.
Уже 9 июля 1946 года на скамье подсудимых на выездной сессии Верховного военного суда Польши в Кельце оказались двенадцать человек, решение суда было зачитано 11 июля. К смертной казни были приговорены девять обвиняемых (среди которых были два милиционера и один солдат), по одному — к пожизненному заключению, к десяти и к семи годам тюрьмы.
Глава коммунистической Польши Болеслав Берут не воспользовался своим правом помилования, и осуждённые на смерть были расстреляны уже 12 июля. Позже состоялось ещё несколько процессов, в ходе которых никто из подсудимых не был приговорён к смертной казни, а некоторые получили условные сроки и были оправданы.
Примечательно, что перед судом предстали также начальник Управления общественной безопасности в Келецком воеводстве, воеводский комендант милиции и его заместитель — но виновным был признан лишь последний, он получил год тюрьмы и уже через несколько месяцев вышел на свободу.
А вот к шефу Управления общественной безопасности Владиславу Собчинскому претензий суд не предъявил, что позже дало повод для различных конспирологических теорий. Собчинский в июне 1945-го был начальником аналогичного управления в Жешуве, где тогда состоялся еврейский погром — причём его сценарий был очень похож на келецкий.
В1939-м польский коммунист Собчинский бежал в СССР, где окончил школу НКВД под Смоленском и стал кадровым офицером. Осенью 1944-го он был переброшен через линию фронта, и стал одним из командиров подпольной Армии Людовой (АЛ). Собчинский не скрывал своего антисемитизма, и в 1952 году его даже обвинили в убийстве евреев в бытность офицером АЛ.
Версию о том, что погром в Кельце был организован советскими спецслужбами, впервые высказал в своей автобиографической книге бывший узник Освенцима и высокопоставленный офицер польской контрразведки Михал (Моше) Хенчинский, эмигрировавший после антисемитских шабашей 1968 года в Соединенные Штаты.
Эту версию, а также версию о причастности к организации погрома властей и силовых структур Польской народной республики, расследовали после 1991 года прокуратура и Институт национальной памяти Польши (ИНП), но подтверждений им не нашли. Хотя на протяжении более чем десяти лет были опрошены свыше 170 свидетелей, обвинения так и не были никому предъявлены, и в 2004-м дело было прекращено.
В качестве наиболее вероятной версии в ИНП приняли, что «события в Кельце 4 июля 1946 года были стихийными и произошли в результате неудачного совпадения нескольких обстоятельств — как исторических, так и современных».
По словам прокурора Института национальной памяти Кшиштофа Фалькевича, после войны поляки боялись того, что евреи будут требовать возвращения своего имущества, захваченного во время оккупации, особенно домов, которые были заняты поляками в ходе и после войны. Кроме того, материальное положение евреев в Кельце оценивалось жителями города намного выше, чем их собственное. Имущественная разница усиливала межнациональную рознь, которая ещё более усугублялось религиозными различиями.
Чрезмерная представленность евреев в коммунистических органах власти, особенно в органах госбезопасности Польши, также оказала значительное влияние на негативное отношение жителей Кельце к ним, уверен прокурор Фалькевич. По его мнению, важную роль в погроме сыграла также несогласованность действий местной милиции и органов госбезопасности.
«Поведение жителей Кельце было типичным для реакции толпы. В то же время акты жестокости должны быть объяснены сниженной чувствительностью в результате войны и оккупации, когда гибель людей не представлялась исключительным событием», — считает прокурор ИНП. При этом, по его мнению, главной причиной, которая не позволила взять ситуацию под контроль, стала невозможность применения огнестрельного оружия против агрессивной толпы. Такой запрет был обусловлен чёткими инструкциями центральных государственных органов Польши.
В Польше десятилетиями замалчивали трагедию, произошедшую в Кельце 4 июля 1946 года.
Первая историческая публикация на эту тему вышла лишь в 1981 году в оппозиционном еженедельнике «Солидарность» — и, конечно же, в ней вся вина за погром возлагалась исключительно на коммунистические власти.
Только в 1996 году, в 50-ю годовщину погрома, министр иностранных дел Польши Дариуш Росати в письме Всемирному Еврейскому конгрессу заявил: «Мы будем оплакивать жертвы погрома в Кельце. Этот акт польского антисемитизма следует рассматривать как нашу общую трагедию. Нам стыдно, что Польша совершила такое преступление. Мы просим у вас прощения».
В 2006 году, в 60-ю годовщину трагических событий, в присутствии официальных представителей Польши и Израиля в Кельце был открыт Мемориал памяти жертв погрома 4 июля 1946 года.
При этом в официальном письме в адрес участников траурных мероприятий тогдашний президент Польши Лех Качиньский написал: «Одна из версий гласит, что это была провокация насаждённых в Польше коммунистических властей в сотрудничестве со сталинским НКВД», хотя двумя годами ранее эти домыслы были официально отброшены даже русофобским ИНП.
Кстати, именно в 2006-м дискуссии о келецком погроме возобновились с новой силой.
Причиной тому стала опубликованная книга американского социолога и писателя, польского еврея, Яна Томаша Гросса «Страх. Антисемитизм в Польше после Освенцима» (Fear. Anti-Semitism in Poland After Auschwitz). Книга вышла за неделю до 60-й годовщины келецкой трагедии, и сразу вызвала острую дискуссию в США, Израиле и в Польше.
В книге Гросс задаётся вопросом о причинах антисемитизма в послевоенной Польше, реконструирует события 4 июля 1946 года в Кельце и реакцию на них со стороны различных общественных слоев страны. Гросс утверждает, что польский послевоеный антисемитизм нельзя понять просто как продолжение довоенных традиций — он сформировался в контексте Холокоста и утверждения нового режима советского образца.
Гросс впервые рассказал о келецком погроме в жанре, которой определён как «эссе» и «попытка исторической интерпретации». Автор пишет, что в погроме участвовали представители всех социальных слоев польского общества, благодаря чему зверская расправа представлялась чем-то «нормальным». «Нормальный» антисемитизм поляков ожесточила их упорная вера в то, что евреи виновны в захвате власти коммунистами, а также стремление нажиться за счёт своих уцелевших после Холокоста соседей.
Гросс выдвинул тезис, который вызвал скандал Польше: мол, поляки преследовали евреев после войны потому, что ощущали себя виновными в неоказании им помощи в 1939-1945 годах.
На постсоветском пространстве Ян Томаш Гросс стал известен благодаря его переведенной на русский язык книге «Соседи», опубликованной в 2000 году.
В ней автор, опираясь на показания свидетелей, описал убийство сотен еврейских жителей польского местечка Едвабне в июле 1941-го года и доказал, что совершили чудовищное преступление не германские нацисты, а поляки — соседи убитых евреев. Это утверждение Гросса вызвало в Польше шок, но проведённое расследование подтвердило участие поляков в этом массовом убийстве евреев — в Едвабном тогда погибли, по меньшей мере, 350 человек.
Хотя в Кельце погибло намного меньше евреев, именно погром 4 июля 1946 года вызвал массовую эмиграцию евреев из Польши.
Если в мае 1946 года из Польши уехало 3500 евреев, в июне — 8000, то после погрома в течение июля — 19 тысяч, а в августе — 35 тысяч человек. В сентябре 1946-го Польшу покинули ещё 20 000 евреев, коммунистические власти даже издали указ, позволявший евреям легально эмигрировать из страны без получения разрешений на выезд. К концу 1946 года волна отъезда спала, так как положение в Польше нормализовалось, однако к тому времени в стране почти не осталось евреев.
Поляки, кричавшие 4 июля 1946 года в центре Кельце «Завершим работу Гитлера!», могли быть довольны.