Татарские набеги при Алексее Михайловиче отбивались в пригороде — Ольшанах сотником Семёном Ковалевским, первопоселенцем этих мест. Шведы в 1709 году дошли до села Городнего (ныне — Краснокутский район). И в 1812-м, и в более поздние годы Харьков был глубоким тылом. Пока держался фронт Первой мировой войны, враг был почти в тысяче вёрст от губернского города. И если гипотетическая угроза Киеву и Одессе хотя бы обсуждалась, то Харькову, казалось, опасаться нечего. И вот теперь это свершилось.
Этому событию предшествовала короткая и трагическая история, которую пытались долго замалчивать и перевирать. Если в советское время это лихо удавалось благодаря спецхрану и «сознательности» исследователей, то нынче этот сюжет просто заглушается откровенным враньём определённого рода историков.
Но осталась пресса того времени, воспоминания очевидцев, и они не дадут брехать безнаказанно. Итак, попытаемся и мы восстановить цепь событий.
Последний участок восточного фронта
В соответствии с Брестским миром немецкие и австро-венгерские войска занимали территорию Украины. Только вот где она заканчивалась, никто точно сказать не мог.
В Харькове и губернии Центральная Рада не действовала, там располагалась тогда Донецко-Криворожская республика, которая считала себя частью Советской России.
В газете «Известия Юга» за 2 апреля в редакционной статье «Украина и Донецкая Республика» недвусмысленно говорилось:
«Однако Харьковская и Екатеринославская губернии включены в территорию владычества Рады. Территорией Донецкой Республики распоряжаются без хозяина. Совет Народных Комиссаров Донецкой Республики, полномочный хозяин Донецкого и Криворожского Бассейнов должен во всеуслышанье заявить, что не позволит распоряжаться бассейном немецким и германским империалистам. Только он выполняет волю населения Донецкой Республики; эта воля, выраженная на IV Областном Съезде Советов, говорит, что донецкий шахтер и рабочий не причисляет себя к Украине.
Донецкая Республика входит в состав Общероссийской федерации. Наша внешняя политика должна совпадать с общероссийской. Но поскольку теперь мы волею германских и украинских хищников поставлены в условия отличные от остальной России, нам необходимо вести свою внешнюю политику, но отличную от украинской».
Подобные мысли высказывал и официоз ДКР — «Донецкий пролетарий»:
«Рабочий класс не может спокойно и равнодушно с тупой покорностью снести вступление гайдамацких коней за черту Донецкой республики, где каждая пядь земли будет защищаться нами с героическим мужеством и твердой непоколебимостью. Донецкая Республика не даст себя на разграбление и уничтожение украинским дворянам и помещикам».
На следующий день Советская Россия объявила Германии ноту протеста в связи с вторжением германской армии за пределы границ Украины.
Так это никем не признанное государственное образование решило дать бой немцам и их союзникам. ДКР и аналогичные ей советские республики Одессы и Тавриды фактически оказалось единственным куском старой России, продолжившим участие в Первой мировой войне на той стороне, где страна была с самого начала.
По сути, это харьковское правительство, само о том не ведая, сохраняло честь всей страны, попранную большевиками и сепаратистами. Еще 25 марта местная пресса клялась, что Харьков не будет сдан, но хорошие отношения с кайзером оказались, как потом оказалось, для правительства Ленина — Троцкого важнее крупного промышленного центра и ключевого железнодорожного узла.
Лев Давидович еще не взял под свой полный контроль все воинские части, и 2-я особая армия во главе с командармом Рудольфом Сиверсом готовилась к обороне. Этот потомок славного остзейского рода, хотя и был убеждённым большевиком, фактически продолжил дело, которым из поколения в поколение славились его предки и родственники — защищал Россию от внешнего врага. Он издал приказ, который его начальник Антонов-Овсеенко попытался затормозить. 29 марта была взята Полтава, а Харьков начал готовиться к обороне. Рабочие ставились поголовно под ружьё, члены партий большевиков и левых эсеров уходили на фронт.
Незадолго до этого в Харьковский Совет вернулись меньшевики, которые устами своего местного лидера Якова Рубинштейна предлагали восстановить в полном объеме деятельность находившейся в процессе роспуска городской управы, сформированной после выборов в городскую думу до захвата власти большевиками.
4 апреля за границами ДКР произошло два события.
Первое. Сталин опубликовал в «Правде» интервью, в котором заявил: «Очевидно, субъектами федерации должны быть и могут быть не всякие участки и единицы, и не всякая географическая территория, а лишь определённые области, естественно сочетающие в себе особенности быта, своеобразие национального состава и некоторую минимальную целостность экономической территории. Таковы — Польша, Украина, Финляндия, Крым, Закавказье (причем не исключена возможность, что Закавказье разобьется на ряд определенных национально-территориальных единиц, вроде грузинской, армянской, азербайджанско-татарской и пр.), Туркестан, Киргизский край, татаро-башкирская территория, Сибирь и т. п.». О ДКР — ни слова.
Второе случилось совсем рядом, в Шебекине, ныне — райцентре Белгородской области. Братья Николай и Александр Ребиндеры были арестованы в имении вместе с гостями и увезены в сторону ближайшей железнодорожной станции. Борис Ребиндер, сын А. А. Ребиндера, вспоминал:
«В начале 1918 г. нас все чаще беспокоили группы вооруженных солдат, которые приходили, размахивали руками и угрожали. Это происходило вплоть до трагического дня 22 марта, когда они забрали нашего отца, его старшего брата (Н. А. Ребиндера), дядю Колю (Н. Н. Мансурова), графа К.П. Кутайсова (брата Е. П. Ребиндер) и бухгалтера Тельпа… Они увели их под предлогом проверки документов и всех расстреляли».
Опасаясь репрессий, оставшиеся в живых женщины и дети семьи Ребиндеров вынуждены были уехать в Волчанск, а затем в Харьков. Вернулись они в Шебекино после прихода германской армии.
Николай Александрович Ребиндер (1863-1918) был последним предводителем дворянства Харьковской губернии, действительным статским советником, членом Государственного Совета, Александр Александрович Ребиндер (1869-1918) — предводителем дворянства Волчанского уезда, действительным статским советником.
Эвакуация
5 апреля уже никто и не пытался скрыть эвакуации большевистской власти из Харькова. Под руководством Серго Орджоникидзе большевики изъяли деньги и ценности, хранившиеся в Харьковском отделении Государственного банка. Служащие банка оформили протокол по поводу того, что «выемка вкладов произведена принудительным порядком». В общей сложности было вывезено 57 мешков денег и облигации «Займа Свободы» на номинальную сумму 3 млн. 866 тыс. рублей.
Товарищ Серго сообщил, что все средства переводятся в Саратовское отделение Госбанка. Бронепоезд с ценностями, изъятыми в банке, под присмотром наркома ДКР Валерия Межлаука тронулся на восток с Балашовского вокзала, практически уже пробиваясь через линию фронта.
Эвакуационная комиссия во главе с вождём республики Артемом (Фёдором Сергеевым) наделила коллегию по управлению железной дороги в составе пяти человек чрезвычайными полномочиями для разгрузки Харьковского железнодорожного узла. Коменданту станции был выделен отряд красноармейцев для обеспечения разгрузки.
Ввиду военного положения комендант Харькова Павел Кин издал распоряжение:
«Вменяю в обязанности всем боевым дружинам и отрядам, несущим охрану города, а также милиции, преступников, застигнутых на месте преступления, расстреливать тут же». Помимо созданной советом милиции, в городе продолжала действовать и та, которая была собрана городской управой после уничтожения имперской полиции. Также на охрану правопорядка были брошены и вооруженные отряды таких партий, как «Бунд» и «Поалей Цион».
Но это мало помогало борьбе с криминалом. Советская милиция передавала оружие и кадры своим предшественникам, чтобы город не остался совсем без охраны.
6 апреля бои уже шли за станцию Основа.
Тогда это была ближняя окраина, а теперь она в черте Харькова. Оборону там держал отряд из донецких шахтеров и луганских рабочих во главе с будущим маршалом Климентом Ворошиловым.
В самом Харькове состоялось заседание Харьковского Совета. Историк Владимир Корнилов описывает его так:
«Началось оно в 21.45 и прошло оно в трогательном духе. В кои-то веки непримиримые противники — меньшевики, большевики и эсеры — слились воедино и обменивались взаимными комплиментами, выражая надежду на скорую встречу.
Глава правительства ДКР заявил: «Фракция большевиков, расставаясь с другими советскими фракциями, расстается с ними друзьями. Когда наш вынужденный отход будет осуществлен, чувство дружбы, родственности останется между нами. Выступая в последний раз, мы уверены, что впредь мы не будем спорить так горячо».
«Случай так называемого вранья»
Тем же днём датируется в украинской исторической литературе и вход в Харьков украинских частей во главе с Петром Болбочаном.
И если их советские учителя занимались сокрытием фактов и источников, то они в данном случае выдали, как говорил булгаковский герой по поводу конферансье Бенгальского, «случай так называемого вранья».
Никакой Болбочан тогда и близко от Харькова не находился. Иначе этот факт был бы отражен в местной прессе или хотя бы в мемуарах очевидцев. Но этого нет! А есть только писания людей, родившихся гораздо позже этих событий и решение экс-губернатора Райнина о переименовании одной из улиц в честь Болбочана.
И 7 апреля Харьков еще не был взят.
Вышел последний номер «Донецкого пролетария». Командующий 5-й армией Южнорусских республик (так написано в тексте приказа) Яков Сиверс издал приказ об отступлении от Харькова.
Председатель совнаркома ДКР Артем сообщил Якову Свердлову: «Немцы все ближе. В городе и у наших паники нет. Если уйдем, то отойдем, а не убежим».
Большевик В. Моргунов, вспоминал, что на 7 апреля в столице ДКР уже фактически не осталось частей Красной армии:
«Только специально созданный Харьковский пролетарский отряд еще оставался в городе. Он должен был обеспечить полную эвакуацию города и уйти последним. На Южном вокзале был подготовлен последний эшелон, с которым должен был выехать Пролетарский отряд и руководители харьковской партийной организации и органов Советской власти».
Лишь в ночь на 8 апреля составы тронулись в сторону Луганска.
«Мы уже не в России»
8 апреля в 6 часов утра по Екатеринославской в сторону центра двигались немецкие войска. Вот что сообщал корреспондент харьковской газеты «Возрождение»:
«День был ясный и солнечный. И канонада, раздававшаяся с разных сторон, казалась невероятной, нелепой и бессмысленной. Не верилось, что… такой светло-радостный день будет свидетелем мрачного позора родины… Когда замолк артиллерийский бой и прекратился шум взрывающихся, где-то далеко снарядов, еще многолюднее стали улицы и яркие пятна весенних туалетов приятно разнообразили ландшафт. Поражала тишина…
Сознание настойчиво боролось со смутными предчувствиями неизбежного. Появилась вера в возможность чуда — свободной жизни в свободной России. Одни уехали, зачем нужны другие? И уста шептали молитву… Но это длилось недолго… Цветов не было. И мало было праздничного кругом. Не чувствовалось большой радости и у них, когда они проходили сквозь строй облепившей их толпы. Не слышно было звуков бравурного марша».
А вот как описывает этот день местный уроженец, будущий белый генерал Борис Штейфон:
«Видно было, что роты и батальоны хорошо знали, куда им направляться. Германские офицеры имели, по-видимому, тоже соответствующие указания, на какой улице и у кого им отведены квартиры. Если бы не сознание, что город заняли вражеские войска, то можно было подумать, что это вернулись домой в свои казармы части харьковского гарнизона.
Германская комендатура сразу обосновалась в доме Дворянского собрания на Николаевской площади. На балконе был выставлен пулемет, а у входа часовые. К вечеру кроме этого пулемета да часового ничто не напоминало, что Баварский корпус занял Харьков»
Высший офицерский состав во главе с генерал-лейтенантом X. фон Клаузиусом разместился в разрушенном уже в следующую немецкую оккупацию «Гранд-отеле» на Павловской площади.
В первую очередь генерал встретился с немецкими и австрийскими военнопленными, пообщался с делегацией вновь недораспущенной большевиками городской думы во главе с ее председателем Яковом Рубинштейном и на следующий день в сопровождении консула Дании совершил экскурсию по Харькову. Присутствовавшие при этом журналисты отмечали, что «генерал неоднократно выражал удовлетворение, находя, что существующие предприятия имеют достаточно оборудованный вид для «русского города»».
Делегации городской Думы командующий немецкими войсками недвусмысленно заявил, что рассматривает Харьков «как часть украинской территории».
9 апреля харьковская гимназистка Ирина Кнорринг записала в своём дневнике: «Вчера пришли в Харьков немцы. Всю ночь мы слышали пушечные выстрелы. И на Холодной Горе видели огонь. Утром я слышала канонаду, но пошла в гимназию. С двух уроков за мной пришел Папа-Коля с Валиным отцом. И я, Валя и Галя Запорожец ушли домой. А днем уже пришли немцы.
Без боя, без жертв сдали город. Когда я глянула с полянки на город — передо мной разостлался дивный вид. Город был залит солнцем. Блестели кресты на церквах. И так все было мило и дорого мне, насколько я привыкла к милой Чайковской. И страшно подумать, что все это немецкое. Мы за границей. Прощай, Нюсенька, прощайте все. Мы уже не в России. Вечером немцы убрали, вычистили вокзал до неузнаваемости. На Павловской площади раскинули палатки, сама я не видела. Так говорили. Что будет дальше — никому неизвестно. Будет ли когда-нибудь Харьков русским городом?»
А где же Украина и Болбочан?
Журналисты «Возрождения» точно зафиксировали время прибытия Болбочана и его 2-го Запорожского полка — 5 часов утра 9 апреля. Разницу между 6 и 9 улавливаете?
10 апреля в Харьков прибыл командир 1-го корпуса генерал — лейтенант Т. Менгельбир со своим штабом. 11 апреля генерал фон Клаузиус принял торжественный парад возглавляемой им 91-й пехотной дивизии. Немцы назначили своего коменданта — подполковника Астера и даже заставили восстановленную городскую управу перевести часы на полчаса назад «для согласования нашего времени со временем г. Вены».
Сразу же было объявлено о запрете митингов, собраний и забастовок. Правда, когда прошла всего неделя после начала оккупации, как на Харьковском паровозостроительном заводе состоялся большой митинг «с дозволения начальства».
Цензура, за которую ругали большевиков, была не меньшей и при немцах, если не большей. Большевистская, левоэсеровская и анархистская партии на оккупированных территориях были под строгим запретом, а их печать могла выходить только подпольно. Моментально были прикрыты меньшевистский «Голос народа» и эсеровская «Земля и Воля».
10 апреля прибывшие в Харьков украинские части стали хватать в городе дружинников городской управы. Были арестованы и препровождены в украинский штаб девять дружинников. Продержав их под замком несколько часов, украинцы собрались их уже было расстреливать, но вовремя вмешались представители городской власти, вызволив арестованных.
«Зрелище валяющихся трупов было ужасное»
Однако не всем харьковцам повезло так, как этим городским дружинникам. Начались расстрелы без суда и следствия. И это было в новинку для харьковцев: большевики озвереют позже, а до этого ставили к стенке лишь грабителей и мародёров. Да и то редко, ибо не умели как следует их разыскивать и отлавливать.
Борис Штейфон вспоминал о том, как немцы в первый же день оккупации расстреляли во дворе Дворянского собрания неких лиц, заподозренных в убийстве семьи Ребиндеров. Вот как выглядел город 10 апреля:
«Жители Набережной, возле виллы Жаткина, утром нашли на берегу реки 9 трупов молодых людей. Все убиты огнестрельным оружием. Возле трупов толпился народ все утро. По расположению трупов видно, что расстреляны все в одно время и одним залпом… Личности расстрелянных, как и виновники расстрела, не выяснены.
Зрелище валяющихся трупов было ужасное. Все расстрелянные по виду рабочие. В массе зрителей царило возмущение варварской расправой со своими противниками, посылались проклятия убийцам, плакали.
За Нобелевским переездом, около поселка Южный… в течение полудня лежали 12 трупов с огнестрельными ранами. Из них 11 одеты в солдатскую форму, а один в штатском и в пенсне… У Химического корпуса утром 11 апреля валялись три трупа расстрелянных неизвестно кем людей».
В Харькове образовалась очередь на кареты по перевозке трупов. 13 апреля «Возрождение» опубликовало статью «Не надо крови!» Газета писала:
«Улицы города обагрены кровью, неубранные трупы валяются на площадях, плавают в реках… Кто они, эти погибшие? Мы этого никогда не узнаем, как не узнаем вину, за которую они поплатились жизнью… В Харькове война кончилась. Здесь нет преступников, здесь могут быть лишь пленные… Город, отданный на милость победителя, вправе взывать к его великодушию. Кто бы ни был победитель, он не может руководствоваться чувством мести, не может поступать, как завоеватель — варвар».
14 апреля возродившийся на время «Южный край» сообщал:
«Изо дня в день повторяются на улицах Харькова случаи ужасных находок человеческих трупов. Трупы находят преимущественно в глухих местах города, на берегу рек, в тупиках, на пустырях и левадах, на полотне железной дороги. Все убитые — мужчины, большинство в солдатской одежде. Иногда находят сразу группу убитых людей, связанных одной веревкой. Почти все трупы (за единичными исключениями) имеют огнестрельное ранение, большей частью в затылок и в спину. Вчерашний день дал несколько новых случаев расстрелов; всего за последние дни в городе обнаружено до 100 трупов»
При этом представители оккупационной власти поначалу не признавались в причастности к расстрелам.
«Возрождение» по этому поводу иронизировало: «Есть, очевидно, какая — то закулисная неуловимая власть, которая обыскивает и расстреливает. Нужно эту власть убрать». Вскоре после этого было закрыто и «Возрождение».
А немецкий комендант Астер выпустил специальное воззвание к населению города, в котором фактически впрямую возложил ответственность за «совершаемые в последнее время убийства и бесчинства» на прибывавшие в Харьков украинские воинские подразделения.
Версия немецкого коменданта о том, что расстрелы без суда и следствия в Харькове в основном вершились украинскими, а не германскими военными, находит подтверждение в массе сообщений новостной хроники.
Либеральная газета «Наш день» констатировала: «Немецкое лекарство может, однако, оказаться хуже и опаснее большевистской болезни».
Вскоре немцы и их подручные так достали местное население, что образовавшиеся в Харькове красное и белое подполья стали находить общий язык и не мешали работе друг друга против общего врага.
(Автор выражает признательность В. Корнилову за помощь в подготовке материала)