Если бы меня спросили о том, с чем стоит ознакомиться, чтобы подготовить себя к просмотру нового фильма Валерия Тодоровского «Одесса», то я бы, пожалуй, порекомендовал куплеты шансонье Константина Беляева «Холера в Одессе». Гиперссылку, правда, давать не буду, боюсь, что Роскомнадзор этого не переживёт.
Ностальгический фильм Тодоровского строится вокруг одесской эпидемии августа 1970 года, так же как фильм Тарантино — вокруг потрясшего Америку убийства голливудской актрисы Шэрон Тейт в августе 1969-го.
Наверняка этот эффект будет совершено неожиданным для создателей фильма, но «Одесса» обречена на сравнение с «Однажды… в Голливуде». Оба они строятся на детских воспоминаниях авторов, оба повествуют об одной и той же эпохе — между описанными в фильме событиями разница ровно в год. Наконец, они оба стали прощальным гимном безвозвратно ушедшей, но ярко мифологизированной натуре — городу Одессе и району Лос-Анджелеса.
Невозможно не заметить чисто визуальное кинематографическое сходство. Оба фильма, как модно сейчас говорить, «слоураннеры», с мягким, затянутым повествованием, в котором собственно сюжетные перипетии вторичны в сравнении с тщательно воссоздаваемой картинкой эпохи, которая дается длинными планами и залитыми золотым солнцем кадрами.
Фильм однозначно удался авторам, в нем действительно хорошо воссоздана нужная атмосфера и материальная культура. Судя по реакции зала, да и просто по внешнему виду зрителей, на пресс-показе было много одесситов и, кажется, этому придирчивому зрителю фильм понравился. И он не оставит равнодушными не только тех, кто до сих пор отправляет детей к бабушкам на море и получает с проводниками одесского поезда передачи с продуктами, которых в Москве не попробуешь ни в каком ресторане. Даже самом одесском. Так что фильм этот однозначно стоит посмотреть.
Однако, кроме ностальгии по ушедшей эпохе и воспоминаний детства, у Тарантино есть кое-что еще, чего я не нашел у Тодоровского.
Режиссер «Однажды… в Голливуде» выходит за флажки, нарушая последовательно одно за другим все неписанные правила нового морального кодекса Голливуда — с его обязательными реверансами лево-либеральному Вашингтонскому обкому, готовящемуся через год дать последний и решительный бой Трампу, гигантской аудитории китайских трудящихся и строгому худсовету из представителей всевозможных меньшинств (сравните, как на днях положили на полку не прошедший этот худсовет рекламный ролик «Диор» с Джонни Деппом).
При этом Тарантино отметает все обвинения — он просто воссоздал Америку 1969 года, которая жила совсем по другим правилам. Но вот вам ярчайший пример того, как можно сделать актуальное художественное высказывание политическим манифестом. И при этом остаться в рамках «чистого искусства», которое «вне политики».
Перед Валерием Тодоровским тоже были красные флажки, только не виртуальные, а вполне материальные — в виде пограничных столбов, установленных на бывших административных границах УССР с РСФСР.
Снимать фильм об Одессе, городе, где он родился и провел первые годы своей жизни, в самой Одессе Тодоровский не смог. Леонида Ярмольника — исполнителя одной из главных ролей и продюсера картины — за посещение Крыма объявили угрозой национальной безопасности Украины. Ему запретили въезд. Создатели фильма решили не рисковать, заменяя актера, а воссоздать Одессу в своём коллективе.
Однако эта абсурдная, возмутительная и вместе с тем совершенно естественная для сегодняшнего положения дел ситуация так и не нашла отражения в самом фильме. Он снят так, как будто всё нормально и ничего такого не произошло.
Нельзя сказать, чтобы Тодоровский совсем не попытался коснуться сложных и в чем-то даже запретных тем. В его фокусе семья одесских евреев, постепенно ассимилирующихся, теряющих идентичность и мучительно ищущих её.
За 200 прожитых вместе лет эта тема действительно переполнена многочисленными табу. Но, увы, животрепещущая еще каких-то лет двадцать назад, сегодня она выглядит скорее еще одним ностальгическим музейным артефактом. По крайней мере для русских, среди которых давно уже не принято разбираться, кто кому Рабинович.
Своеобразная кульминация фильма — скандал в одесской семействе, где отцы и дети выясняют вопросы идентичности: кто из них русский, а кто еврей. Глава семьи декларирует первое, одна из дочерей — второе. Кому-то это может показаться абсурдным и наигранным, но мне напомнило эпизод уже из моего детства.
Когда в конце 80-х уезжал наш сосед, который не смог пробиться ни в Германию, ни в США, что считалось предпочтительнее Израиля, оглядывая книжные полки проданного уже мебельного гарнитура, с собраниями сочинений Пушкина, Достоевского и Толстого, он говорил: "Куда я еду? Я же русский человек…"
Уезжал он через не хочу, опасаясь погромов. Он ссылался тогда на трагическую беспечность своих соплеменников в Германии рубежа 1920-х и 1930-х. И погром — страшный, кровавый — в Одессе действительно случился. Но только четверть века спустя — 2 мая 2014 года. И жертвами его стали не евреи.
Первые упоминания о наличии некоего специфического «одесского языка» можно найти еще в дореволюционных изданиях. Но если сравнить их с «одесским языком» сериала «Ликвидация», то вы обнаружите две большие разницы. Обилие отдельных словечек из языка идиш, часто исковерканных до неузнаваемости, — это примета уже послевоенной Одессы, когда чудовищный катаклизм Второй мировой войны внёс свои страшные коррективы в этнический облик города.
Сам этот язык оказался фактически забыт, на нем говорили лишь чудом пережившие холокост старики, дети которых воспринимали его только на слух, не зная грамматики. Её просто негде было учить. Вот так и получилась безграмотная смесь, которая столь колоритно звучит для непривычного русского уха. Кстати, увы, органично воспроизводить ее московские актёры, независимо от этнического происхождения, так и не научились.
Что-то похожее происходит в Одессе и сегодня. Вы бы видели, как пишут по-русски дети, которые никогда, то есть вообще никогда, ни в детском саду, ни в школе, ни в университете не изучали свой родной язык. Язык, на котором по-прежнему говорят все одесситы, исключая чиновников, тех, кто чиновником только хочет стать и нескольких городских сумасшедших, которых в чиновники не берут.
Еще раз — представьте своего ребенка, которого никто и никогда не обучил тому, какую гласную можно ставить после Ж, Ш, Ч, Щ, а какую — нельзя. Вы знаете какое-то другое место на земле, где сотням тысяч детей просто не дают учиться на родном языке? Я — нет.
Но вот намёка на эту сторону современной одесской жизни в фильме вы не увидите. Именно в этом отсутствии актуальности там, где она буквально просится, Тодоровский уступил Тарантино, а не только в том, что Ярмольник не Аль Пачино, а Евгений Цыганов не Ди Каприо и не Брэд Питт.
Тарантино рукой гения вмешался в ход истории, пересняв ее на свой вкус. У него погибают не те, чья вина была лишь в том, что они богаты и знамениты, а другие, с небритыми бодипозитивными подмышками и нечёсаными патлами. Возможно, тем самым режиссер попытался «расколдовать» свою страну, свернувшую не туда августовской ночью 1969-го.
Тодоровский лишь констатирует, что его Одесса — это город, которого больше нет. Но, к сожалению, он не задается вопросом, как так получилось, что лично он, кинорежиссёр-одессит, больше не может снимать «в Голливуде на Черном море». Воссоздав свою Одессу в павильоне "Мосфильма" и в Таганроге, он так и не решился перейти украинские красные флажки.