19 марта 1906 года на острове Березань в восьми километрах от Очакова были расстреляны несостоявшийся глава «Южнорусской социалистической республики» флотский лейтенант в отставке Петр Петрович Шмидт Третий, комендор (матрос-артиллерист) Никита Антоненко, кондуктор Сергей Частник и машинист Александр Гладков.
Командовал своим расстрелом и придумал себе надгробие
Планировалось, что приговоренных привяжут к столбам и на головы им наденут мешки. Но смертники попросили глаз им не закрывать, и им пошли навстречу. Против каждого поставили по взводу матросов канонерки «Терец», экипаж которой наиболее активно принимал участие в подавлении мятежа. Командовал ею лейтенант Михаил Ставраки, которому и выпало командовать расстрелом.
Ставраки прекрасно знал Шмидта с четырнадцати лет, оба были выходцами из адмиральских семей, вместе поступали в Петербургское морское училище и первое время даже сидели за одной партой…
В 1923 году новая власть расстреляет Ставраки, хотя на суде тот будет утверждать, что участвовал в казни только как офицер связи. Как оно было на самом деле, историки спорят и по сей день. Известно лишь, что к его экипажу для усиления была приставлена рота Белостокского полка на случай, если у матросов проснется сочувствие к бунтарям. Если же что-то подобное появилось бы и у солдат, держал орудия наготове и сам «Терец»…
Перед смертью Шмидту позволили встретиться с родней и даже поинтересовались, следует ли перенести день казни в связи с его недомоганием… На что получили отрицательный ответ. Накануне к осужденным на смерть пришел священник. Лейтенант исповедовался и причастился, а вот его соратники отказались, сказав, что пусть каются те, кто убивает, и поинтересовались, почему власти можно не выполнять заповедь «не убий»? Священник же пожалуется Шмидту на несознательность и отсутствие веры у его товарищей.
Во время казни Шмитдт будет спокоен, сам подойдет к столбу. «Начинай! — скомандует он Ставраки. — Только прикажи стрелять прямо в сердце!» Пожелание было выполнено: лейтенант, равно, как и Частник, были убиты первым же залпом, Гладкова убил только второй залп, а Антоненко, опустившегося на одно колено, добили в упор.
Так закончился мятеж на крейсере «Очаков». Пышные торжества, славословия, фанфары, литавры, стихи, проза, кино, более двадцати улиц и две набережные имени лейтенанта появятся потом… Но еще при жизни, незадолго до расстрела он напишет:
«Если когда-нибудь в будущем город даст деньги на памятник, то положить скалу, вырезать на ней мою клятву. На скале бросить якорь (корабельный, настоящий) не сломанный, как это принято делать на памятниках, а целый якорь, и воткнуть в скалу флагшток с красным флагом из жести. Я поднял знамя революции русского флота, оставшегося верным народу, и пусть этот флаг свободы развевается на моей могиле!»
После февраля 1917-го новая власть увидела, что воевать и подчиняться старшим чинам распропагандированные матросы не хотят, мало того, на флотах начались массовые и жестокие расправы с офицерами. Тогда срочно понадобился герой-революционер из офицерской среды, дабы показать «братишкам»: и среди «золотопогонников» бывают «свои». Тут и вспомнили про Шмидта.
Командующий Черноморским флотом, адмирал Колчак распорядился перезахоронить останки «очаковцев» с воинскими почестями в Покровском соборе Севастополя, а прибывший в город морской министр Керенский возложил на могильную плиту не принимавшего участия ни в одном сражении Шмидта офицерский Георгиевский крест.
В 1923 году, когда революционные власти окончательно определились, что кресты и соборы — это точно не их, останки были перезахоронены на кладбище Коммунаров. Надгробие над могилой лейтенанта выполнили в точности по его завещанию.
Женился на проститутке и перевелся на Черноморский флот
Родилась будущая легенда революции в семье потомственных флотских офицеров. Основатель династии — корабельный мастер Антон Шмидт — прибыл в Россию из Франкфурта-на-Майне еще при Петре Первом. Его потомки впоследствии стали дворянами, прадед мятежного лейтенанта служил в Николаевском адмиралтействе, дед стал капитаном первого ранга.
Следующее поколение Шмидтов покрыло себя славой в Крымскую войну.
Контр-адмирал Петр Петрович Шмидт оборонял Севастополь, был ранен и контужен, сдружился с Львом Толстым, был награждён орденами Святой Анны Третьей степени с бантом и Святого Владимира Четвертой степени с мечами и бантом. Впоследствии он был назначен «начальником» Бердянска, достроил порт и на личные средства заложил сад, который и по сей день носит его имя.
Дядя лейтенанта — старший брат отца, Владимир Петрович — был ранен четыре раза, награжден золотым палашом «За храбрость», затем был старшим флагманом Балтийского флота.
Мать — баронесса Екатерина Яковлевна, в девичестве фон Вагнер (это по отцу — участнику Отечественной войны 1812 года), нарушив родительский запрет, приехала в осажденный Севастополь, где стала сестрой милосердия. Барышне из аристократического рода довелось и походить под пулями и шрапнелью, и поработать без сна на пределе сил в крови и грязи. В мирной семейной жизни она отличалась довольно либеральными взглядами, увлекалась Чернышевским и Белинским, водила дружбу с будущей террористкой Софьей Перовской…
Отца будущий «революционный офицер» в детстве практически не видел — большую часть времени тот пропадал на службе. Его воспитывали мать и сестры. Уже в зрелом возрасте Шмидт напишет статью «Влияние женщин на жизнь и развитие общества» и не раз скажет, что всем в жизни обязан именно матери.
Неудивительно, что сформировался Шмидт впечатлительным и склонным к романтике человеком. Любил читать, декламировать стихи, музицировать. Ему была свойственна эмоциональная неустойчивость, состояние эйфории легко сменялось затяжными депрессиями. По воспоминаниям очевидцев, он бывал вспыльчив, резок, с ним случались припадки ярости, он бился в судорогах и падал в обмороки… Но, согласно семейным традициям, несмотря на все эти особенности, Шмидт был просто обречен стать флотским офицером.
Он закончил престижный Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге, был произведен в мичманы и получил назначение на Балтийский флот. Во время учебы отличался прилежностью в освоении дисциплин, но особых успехов не показал. Друзей как таковых у него не было, за глаза его называли «психом».
С первых дней взрослой службы у выпускника начались проблемы, которые преследовали его вплоть до выхода в отставку: не мог ужиться в офицерской среде, ему всегда казалось, что его подсиживают и над ним смеются, а интересы коллег казались ему чуждыми. Он постоянно вступал в конфликты, с легкостью настраивал против себя общество, постоянно писал рапорты начальству на обидчиков, настоящих и мнимых.
Служивший с ним мичман Гарольд Граф вспоминал: «Он умел красиво говорить, великолепно играл на виолончели, но при этом был мечтателем и фантазером. Я сам видел, как он несколько раз выведенный из терпения недисциплинированностью и грубыми ответами матросов их тут же бил…»
Прослужив всего полтора года, Шмидт взял шестимесячный отпуск, по окончании которого попросил перевести его на Черноморский флот «по причине неподходящего климата». Отпрыску славной флотской семьи не смогли отказать. А впоследствии даже закрыли глаза на скандальнейший для тех времен факт, который любому другом офицеру стоил бы карьеры. Так, вдохновившись идеями русских литераторов, тот решил «спасти заблудшую душу» портовой проститутки Доминики Гавриловны Павловой.
«Она была моих лет, — вспоминал Шмидт. — Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги и все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, я понял, что отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что, создав ей обстановку, в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение, и вытащу из ямы…»
Чтобы оценить щедрость души, а главное, возможности молодого Шмидта, надо знать, что армейский полковник в те годы получал жалованье в 320 рублей в месяц, генерал в должности командира дивизии — 500 рублей, а генерал в должности командира корпуса — 725 рублей…
Морское офицерство было довольно закрытым сообществом, со своими представлениями о морали. Жениться до 23 лет молодым офицерам не дозволялось (Шмидту шел 21-й год), при этом непосредственное начальство должно было оценить кандидатуру невесты по ее происхождению и моральным качествам. Нужно ли говорить о том, каким скандалом была женитьба Шмидта! После этого отец разрывает с ним общение и, подорвав здоровье, вскоре умирает.
Видимо, здоровье пошатнулось и у его отпрыска, поскольку, прослужив на Черноморском флоте всего три месяца, Шмидт ушел в отпуск на полгода «по причине болезни». Через год у пары родился сын Евгений. Доминика, которая пристойности ради отныне велит величать себя по-русски Домной, недолго оставалась в образе примерной офицерской жены и начала крутить романы на стороне…
Менял корабли как перчатки и лечился у психиатров
Со службой у Шмидта также не складывалось. В один прекрасный день мичман явился к командующему флотом и, по свидетельству очевидцев, «находясь в крайне возбужденном состоянии, говорил самые несуразные вещи». После чего офицера на две недели отправили в морской госпиталь. А затем вновь дали отпуск на полгода…
По ходатайству дяди, Владимира Петровича, Шмидта перевели в Тихоокеанскую эскадру. Но молодой офицер нигде не уживается. Приступы раздражительности, припадки, сопровождаемые судорогами и катанием по полу, преследуют его, и маленький сын, став однажды свидетелем такого приступа, пугается и остается заикой на всю жизнь….
А уже когда Евгений Шмидт стал гимназистом, он как-то пришел домой и рассказал отцу о том, что у них выгнали двух мальчишек за «революционные дела», после чего тот впал в настоящее бешенство, прибежал в гимназию, схватил попавший на глаза табурет, влетел в кабинет директора и стал гоняться за ним, грозясь убить. Приступ закончился, и Петр Петрович долгое время не мог понять, что на него нашло.
В 1889 году Шмидт пишет прошение об увольнении в отставку в связи с «болезненным состоянием». После того как просьба была удовлетворена, он лечится в модной московской клинике Савей-Могилевича для нервных и душевнобольных. Получив наследство от тетки, вместе с семьей много путешествует: живет в Таганроге, Бердянске, Одессе, потом едет в Париж, где берет уроки в школе воздухоплавания Эжена Годара. Новое увлечение быстро поглотило русского путешественника, он даже приобрел аэростат, но первый же показательный полет получился неудачным, корзина ударилась о землю, Шмидт получил серьезную травму, следствием которой стала болезнь почек.
Тем временем теткино наследство стало заканчиваться. Петр Петрович в 1892 году пишет прошение «о зачислении его на военно-морскую службу». И вновь получает удовлетворение — без родного дядюшки Владимира Петровича опять не обошлось. Неуживчивого мичмана определяют вахтенным на новейший крейсер 1 ранга «Рюрик». А через два года вновь передают на попечение адмирала Чухнина, который производит его в лейтенанты.
Миноносец «Янчихе», крейсер «Адмирал Корнилов», буксир «Силач», шхуна «Ермак», канонерская лодка «Горностай», канонерская лодка «Бобр», ледокол «Надежный» — вот перечень судов, которые лейтенант сменил за неполные пять лет службы.
Экстремальная среда, ограниченное пространство, закрытый мужской коллектив — все это способствовало обострению недуга. Шмидт скандалит, пишет рапорты, подвергается обструкции на каждом новом месте.
Каплей, переполнившей чашу, становится инцидент в Нагасаки, куда лейтенант прибыл служить вместе с семьей. На заграничной базе русского флота стояла его канонерская лодка «Бобр». Там Доминика успела поскандалить с хозяином квартиры японцем, который не предоставил всех положенных по договору услуг. Тот в ответ нахамил. Взбешенный Шмидт потребовал от азиата извинений, но тот отказался извиняться. И тогда офицер решил закатить истерику русскому консулу, пообещав либо убить японца собственноручно, либо велеть своим матросам поймать того и выпороть. Дело запахло международным скандалом…
Командование решило списать Шмидта на две недели в береговой лазарет для лечения неврастении. По окончании курса лейтенанта отправили от греха в Россию на ледокол «Надежный», где опять без скандала не обошлось: поначалу Шмидт отказался подавлять забастовку докеров, а после написал на своего капитана рапорт, сообщив, что тот имеет связи с браконьерами.
Когда дело дошло до Чухнина, видимо, опасаясь выносить сор из избы, он поступил традиционно — велел освидетельствовать психическое здоровье Шмидта. После чего тот сорвался уже на самого адмирала… Закончилось все это увольнением в отставку с правом служить в коммерческом флоте.
Не хотел воевать и украл кассу
Дядя по-прежнему оставался «ангелом-хранителем» Петра Петровича, отрекомендовав его в «Добровольческий флот». Там Шмидт начинает со старпома, потом становится капитаном, вновь меняет одно судно за другим, но более спокойная среда возвращает ему психологическое равновесие. Он пропадает в море, в плаваниях его нередко сопровождает сын. И, возможно, все бы в жизни этого человека более-менее устаканилось, но грянула Русско-японская война.
Казалось, как можно «ставить под ружье» человека, биография которого предельно показала, что у него есть серьезные проблемы с психикой?
Тем не менее, Шмидта восстанавливают в звании и отправляют старшим офицером на угольный транспорт «Иртыш». Но он не хочет воевать и делает все для того, чтобы не попасть на фронт! Происходит ли это под влиянием социалистических взглядов, либо лейтенант уже просто привык к мирной жизни, остается только гадать.
В Либаве (Лиепае) на балу, организованном Обществом Красного Креста, Шмидт без каких-либо видимых причин набрасывается на офицера, вальсировавшего с дамой, бьет его по лицу, завязывается драка, в ходе которой он умудряется разбить брошенным табуретом окно. Но забияку оставляют на корабле, приняв решение уволить уже после войны.
Тогда, будучи на вахте, он едва не сажает судно на мель — только слаженные действия команды позволяют транспорту остаться на ходу. Шмидта на две недели сажают под арест, а затем, проходя Суэцкий канал, списывают «по причине болезни».
Однако российский флот никак не хотел терять такой «ценный кадр». Шмидта направляют в тыл, в Измаил, командовать отрядом из двух миноносцев. Назначают весной 1905-го, а уже летом из кассы отряда исчезают 2,5 тыс. рублей, а с ними и сам командир.
Беглеца, конечно, ловят. Поначалу он рассказывает, что потерял деньги, когда катался на велосипеде, потом придумал ограбление, затем проблемную сестру, на помощь которой срочно выехал в Керчь. Но в итоге признался, что промотал всю сумму на бегах в Киеве. Там же лейтенанта посетило новое чувство — он познакомился с Зинаидой Ризберг, с которой потом целых сорок минут ехал вместе в поезде, положив начало самому настоящему роману, правда, на расстоянии и в письмах.
Скандальный инцидент удалось замять и вновь с помощью дядюшки, который покрыл недостачу из собственного кармана. А Шмидта с флота уволили окончательно, не капитаном Второго ранга, как это было заведено, а лейтенантом.
Хотел отделить Крым и вымазался сажей
Эпопея с крейсером «Очаков» стала для Петра Петровича «лебединой песней». Бесславно завершив флотскую карьеру, он попадает в гущу митинговых страстей, что кипели тогда в Севастополе. Ни в одну из партий из-за нежелания «стадности» Шмидт не вступает, но активно ораторствует. Когда во время одного из таких жарких спичей с ним вновь случается припадок, окружающие воспринимают это чуть ли не как проявление каких-то высших революционных сил.
17 октября вышел царский Манифест о даровании свобод. Бунтовавшие севастопольцы восприняли его весьма оригинально: зараженные эйфорией, они отправляются прямиком в городскую тюрьму, чтобы освободить заключенных. Однако охране тюрьмы подобных приказов не поступало, поэтому, когда демонстранты выломали тюремные ворота и принялись вырывать оружие из рук стражников, те открыли стрельбу.
Десятки человек были ранены, восемь погибли, их похороны превратились в громкую политическую акцию. На ней и выступил наш лейтенант со своей знаменитой клятвой: «Клянёмся в том, что мы никогда не уступим никому ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав!»
После этого выступления власти арестовывают Шмидта на двадцать дней, а эсеры выбирают пожизненным депутатом Севастопольского совета и, едва он выходит на свободу, направляют к нему делегацию революционных матросов с распропагандированного крейсера «Очаков» с просьбой возглавить их.
Недолго думая, нацепив неположенные ему погоны капитана второго ранга, Шмидт отправляется на корабль, с которого на тот момент предусмотрительно сбежали все офицеры, помня судьбу их коллег с броненосца «Потемкин».
Шмидт выступает перед матросами и рассказывает им о своих грандиозных планах: мол, на суше сигнала с «Очакова» ждут «свои люди», чтобы начать восстание (что это было — сознательный блеф или больная фантазия, как теперь узнаешь?), захватить Севастополь, выдвинуться к Перекопу, установить там орудия, отделив Крым от России. После чего готовить десанты на Одессу, Николаев, Херсон с перспективой установления Южно-Русской социалистической республики, которую он, Шмидт, и возглавит. Если же не получится с десантами, то и на скромную должность президента социалистического Крыма он вполне согласен.
Матросы отвечают дружным «Ура!». Над «Очаковым» поднимают красный флаг, но под звуки гимна «Боже, царя храни!», чтобы остальной флот понимал, что имеет дело не с захватчиками, а своими, русскими революционерами, которые вроде даже не против царя (позже Шмидт скажет, что имя царя понадобится только лишь для того, чтобы повести за собой «темные» массы).
На берег посылается сигнал: «Командую флотом. Шмидт», а в Санкт-Петербург отправляется телеграмма: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и перестает повиноваться вашим министрам. Командующий флотом гражданин Шмидт». Штурмовые группы очаковцев захватывают миноносец «Свирепый» и еще три номерных миноносца, минный крейсер «Гридень», к «Очакову» присоединяются миноносцы «Зоркий» и «Заветный», канлодка «Уралец», учебный корабль «Днестр» и минный транспорт «Буг».
На последнем находилось столько мин, что при взрыве мог взлететь на воздух не только весь флот, но и прибрежная часть Севастополя. Поэтому Шмидт поставил «Буг» между «Очаковым» и берегом. «Свирепый» был направлен к плавучей тюрьме «Прут», где содержали потемкинцев.
На этом успехи восставших кончились. Когда Шмидт решил проплыть перед флотом под красным флагом, то услышал от командира крейсера «Память Меркурия»: «Мы служим царю и Отечеству, а ты — разбойник, заставляешь себе служить!»
Захваченные на кораблях офицеры (около сотни) были взяты в заложники. Шмидт пообещал их вешать, если против него будут предприняты агрессивные действия. Потом в заложники будут взяты и пассажиры гражданского парохода «Пушкин», которых, впрочем, в результате переговоров отпустят. Но посланную к нему от адмирала Чухнина делегацию из однокашников Шмидт тоже захватит.
Берег ответил мятежникам ультиматумом — сдаться в течение часа. За это время «Терцу» под командованием Ставраки удастся потопить «Буг», угроза подрыва города исчезла, и верные царю корабли и береговые батареи откроют огонь….
Экзальтированный Шмидт назовет расстрел таким, «какого не было в мировой истории», что у офицеров, прошедших русско-японскую, вызовет только усмешку, по кораблю били из малокалиберных орудий по верхним палубам, чтобы не потопить крейсер, а береговая артиллерия стреляла шрапнелью.
«Очаков» произвел шесть ответных выстрелов, которые серьезного урона не нанесли. Крейсер загорелся, на нем началась паника, во время которой Шмидт и прибывший к нему пятнадцатилетний сын Евгений попятились на миноносце N 270 прорваться в Турцию. Но их задержали. Обнаружили Шмидтов в машинном отделении, вымазанных и полуголых: они пытались выдать себя за кочегаров, но не вышло. Евгения через сорок дней ареста отпустили по малолетству.
Герой реальный и легендарный
Судили Шмидта военным судом, супруга Доминика Гавриловна пыталась представить мужа сумасшедшим, призывала обследовать его, но тот наотрез отказался, заявив, что «если он болен, то вместе с ним больны и сто тридцать миллионов русских людей».
Адвокаты во главе с будущим министром юстиции временного правительства Александром Зарудным нажимали на то, что на момент мятежа Шмидт находился в отставке, но обвинение действовало по принципу «бывших офицеров не бывает». Лейтенанта, как и его ближайших соратников, приговорили к смертной казни через повешенье, которую впоследствии заменили расстрелом.
После казни дядя Щмидта — Владимир Петрович — окончательно ушел в тень, перестал появляться на людях, брат сменил фамилию на Шмитт, сестры поменяли фамилии благодаря замужествам, законная супруга отреклась от памяти мужа. Командовавшему операцией против «Очакова» адмиралу Чухнину отомстили эсеры, дважды на него покушались, в первый раз только ранили, во второй убили.
Сын Евгений впоследствии попросил у Временного правительства добавить к фамилии приставку «Очаковский», что ему было разрешено. Однако наблюдая за творящимися в стране событиями, он разочаровался в революции, примкнул к Белому движению и ушел из России вместе с армией Врангеля. В эмиграции он написал книгу об отце, со страниц которой задавался вопросом:
«За что ты погиб, отец!? Ужели для того, чтобы сын твой увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, как великая нация сходит с ума, как с каждым днем, как с каждой минутой все более втаптываются в грязь те идеи, ради которых ты пошел на Голгофу?»
Зато возлюбленная по переписке — Зинаида Ивановна Ризберг — поступила вполне в духе «сыновей лейтенанта» из «Золотого теленка». Она представила советской власти письма героя революции и до конца дней исправно получала пенсию.
Надо ли лишний раз говорить о том, что книга Евгения Шмидта-Очаковского, умершего в Париже в 1951 году в бедности, не нашла своего читателя ни по ту, ни по другую сторону железного занавеса. Правда об этом странном, не очень здоровом человеке одним была не интересна, а другим просто не нужна — легенда жила уже своей жизнью.