Ее рассказ, как в одном из детских лагерей в Карпатах она штрафовала вожатых за нежелание использовать украинский язык, а детей, с чьих уст мова не сходила ни на мгновение, поощряла конфетами, вызвал жгучий интерес как у настроенной дружественно по отношению к «письменнице» аудитории, так и у тех, кто привык автоматически крутить пальцем у виска, только заслышав знакомое имя.
Дело в том, что столь радикальный способ изгнания русского уже и из сферы бытового общения, может оказаться весьма эффективным. Вне зависимости от того, действительно ли Ницой предавалась буйству в компании выбравшихся на отдых детей или все рассказанное ею — плод больного воображения, сама идея наказывать гривной за сначала просто употребление враждебного и ненавидимого языка, а затем и просто за его знание, может обрести себе сторонников среди радикалов, коих в структурах власти день ото дня становится все больше.
В самом деле, пока никакого наказания за русский для работников сферы обслуживания, коим предписано общаться с клиентами исключительно на государственном языке, не предусмотрено. Система штрафов вполне способна заставить нерадивых продавцов, парикмахеров, таксистов и чистильщиков обуви в корне изменить свое речевое поведение.
Тот, кто считает защитницу родной речи частным случаем помешательства, не совсем правы. Ницой — это просто предельно и даже отчасти талантливое яркое проявление общей тенденции на изгнание русского языка из пространства, в котором разворачивает свое агрессивное бытование то, что можно назвать вариантом национальной культуры в ее нацистской версии. Государство, поставившее перед собой цель максимально ослабить русскую языковую традицию, наложив на нее тотальный запрет, не в состоянии пока обеспечить неукоснительное следование новым правилам. Часть украинских регионов остаются преимущественно русскоязычными, столица Украины также не спешит тотально переходить на мову, рядовые граждане массово плюют на инструкции, которые считают идиотскими.
В этих условиях формирование чего-то вроде низовой полиции нравов, состоящей из неравнодушных радетелей украинского, может помочь изменить ситуацию. И Лариса Ницой — это прекрасный образец активиста, который готов рвануть в бой с нулевой отметки, без всякого понуждения или стимуляции со стороны официальных структур. Более того, можно сказать, что она берет один из самых важных аспектов националистической доктрины, ставшей политической повесткой нынешней Украины, и доводит его до логического завершения. Украинизация и без того непозволительно затянулась. Очевидно, что ее успешное внедрение требует куда более радикальных методов, чем те, которые использовались на протяжении двадцати с лишним лет.
Можно предположить, что у нашей героини есть и личный интерес в этой истории, поскольку во всех ее действиях ненависть к русскому языку явно превалирует над любовью к родному. Русский просто по факту наличия на нем великой литературы продолжает упрямо выступать в качестве неодолимого конкурента украинского. Выразительные средства мовы позволяют говорить о ней как о имеющем свои достоинства фольклорном сельском диалекте, прекрасно монтирующимся с пастушеской пасторалью, деревенской тематикой в самом широком смысле. Это своего рода речевой Нико Пиросмани, способный искренне, по-детски восторгаться Божьим миром, лить слезы по поводу страданий, претерпеваемых Божьими детьми, но попробуйте перебраться из сферы эмоций в зону распознавания смыслов окружающей реальности и станет понятно, что инструментарию, самоназвавшемуся языком, не хватает силы обобщения, глубины тропа, логики и опыта рефлексии.
Конечно, такое соперничество для писателя Ларисы Ницой — нестерпимое бремя. А вот если предать русский язык и литературу полному забвению, то на фоне воцарившегося мрака ее милые литературные экзерсисы будут светиться уже не отраженным, а собственным светом. Гнилушки в темноте вполне могут показаться солнечными крошками.
Очень важно так же и то, в каком направлении движется запретительная инициативы нашей экстравагантной дамы. Ввести налог за использование русского — это очень в духе трудолюбивого, рачительного хуторянина, который постоянно находится в размышлении, из чего бы еще извлечь выгоду. Правда в погоне за мелким профитом, он чаще всего теряет возможность заработать крупно, поскольку его кругозор ограничен размерами принадлежащей ему землицы и желанием видами собственного благосостояния насолить соседу. Запретительные меры при внешней покорности в обязательном порядке рождают противодействие. Изгнание русского вполне может привести к его укоренению в качестве тайного, спасаемого и ценного ресурса, который только и способен дать образованному человеку подлинный инструмент познания. Так происходило в Тбилиси, где после закрытия всех русских школ, родители, желавшие, чтобы их дети получили всесторонние образование, приглашали домашних учителей.
И еще одно наблюдение: прошло 4 года, а из культурного контекста Донбасса украинский вымыло почти полностью и повсеместно. В селах еще употребим суржик, иногда во время застолья какая-нибудь широкая душа может затянуть украинскую песню (их продолжают здесь любить), но в целом мова оказалась повержена, даже не вступив в бой. Она отошла с занятых при помощи государства позиций так, как будто ее там никогда не было. О необходимости использовать ее в делопроизводстве, образовательной сфере, в медицине, области права здесь вспоминают как об отвратительном эксперименте.
Это один из вариантов моментального схлопывания украинского на Украине в будущем — там, где сейчас его насильственно насаждают.
