22-летний Виталий – «ветеран АТО»… Он рассказывает про ненависть к ним местного населения, про аресты невинных мирных жителей, про «гниение», как он это называет, – беспробудное пьянство и мародёрство украинских военных, про «тупую войну и весь этот беспредел, который вокруг нее».
– Ты пошел в Национальную гвардию добровольцем, хотя уже начиналась война. Почему?
– Сейчас самому сложно сказать, зачем я это сделал. Да, я считаю себя патриотом Украины, но политикой не интересовался. Даже на майдан только пару раз вышел. Вот мой друг давно увлекался националистическими вещами. Он еще до майдана постоянно ходил на всякие марши, посещал концерты. Другие друзья тоже этим интересовались. Когда все началось, они пошли в добровольцы – и я тоже. Скажем так – я не мог не поддержать друзей. Хотя мы все равно оказались в разных местах.
Ну и вообще было интересно сначала. Было круто – военная тема, оружие, форма. Я же в армии не служил.
– Твои друзья живы?
– Все живы и тоже дома. Но одному после ранения ампутировали кисть руки. Учится левой писать.
– А что сказали на работе и в семье, когда ты решил пойти в Нацгвардию?
– Работы у меня не было, а родители были в шоке, конечно. Тогда еще не было мясорубки, я их как-то успокоил. Сказал, что все быстро закончится, никакой «серьезной» войны не будет, пошумят, разгонят, и я скоро вернусь домой. Сам так думал.
– Но все случилось совсем не так…
– Мы на войне действительно были только пару дней. Долго стояли километрах в тридцати от фронта, в юго-западной стороне от Донецка. Там был блокпост в селе. Мы его сами построили и сидели на нем до наступления в конце июля.
– Как относились к вам местные жители?
– В селе в основном остались пенсионеры. Большинство тех, кто помоложе, уже уехали. ДНР в этом селе никогда не было, но многие явно сочувствовали сепаратистам. К нам относились плохо. На меня старухи накинулись сразу же в магазине, кричали мне про «хунту», про «фашистов», про то, что мы бомбили Луганск, и дома с больницами расстреливаем. Не ждали нас, короче.
– А куда уехала молодежь? В ополчение?
– Мне кажется, пятьдесят на пятьдесят. Кто-то ушел воевать за «сепаров», многие уехали куда подальше от войны, чтобы в армию или в ту же ДНР не забрали.
– У вас были конфликты с местными?
– Были, конечно. Мы жили в палатках, а потом несколько парней решили поселиться в одном доме, у бабки. Дом был большой, но ее дети оттуда уехали когда все началось. Предложили бабке денег, помогать как-то по хозяйству. Бабка отказалась наотрез. Пацаны психанули, и все равно заселились. Бабка пожаловалась командиру, но ее послали. Тогда бабка стала им устраивать каждый день истерики. Через пару дней ребята не выдержали и сами оттуда свалили.
Еще был неприятный случай. Приехал местный мужик с женой – они детей отвезли в Приморск, и забирали из дома вещи. Мужика сразу скрутили, заподозрили, что он «сепар». В селе его все знали, куча народу к нам приходила, просили отпустить. Жена звонила на базу отдыха, где были их дети, подтвердить, что мужик был все время там. Но его все равно увезли в Павлоград. Не знаю, что с ним дальше было.
В общем, своими мы там себя не чувствовали. Это однозначно. А я-то шел этих людей защищать. Разрыв шаблона. Очень скоро я перестал понимать, что мы там делаем. Хотел поговорить с местными – что они вообще хотят, зачем им «сепаратизм»? Но контакта не получилось. Хотя люди такие же, как мы. Особой разницы я не заметил.
– У вас были случаи мародерства?
– Ну, наш народ никогда не пройдет мимо, если что-то плохо лежит. Было всё. Причем, приучались к этому как-то незаметно для себя. Заходишь в какой-то двор, где хозяев нет, чтобы взять, например, лопату для строительства, ведро или топор. А потом что-то еще берешь. В хозяйстве пригодится. Это называлось «трофеи». Местные знали, видели, но боялись связываться. В соседнем селе ночью наши ларек по синьке взломали и «обнесли».
– Пили много?
– Очень. Это проблема, гниение пошло. Все на нервах, и лечатся «беленькой». Вроде и денег много не было, а водка всегда была. Я никогда так до этого не пил. У меня норма небольшая была – пару бокалов пива в пятницу и по субботам. На свадьбе, на днюхе мог бухануть. А в АТО буквально все синячили при первой возможности. Сплошной запой, синька. Были такие дни, что если бы пришли «сепары», мы бы встать не смогли. Провал в памяти остался от этих дней. Хотя лучше было забыть, что потом случилось.
– Это когда вы попали на фронт?
– Да. В августе быстро пошло наше наступление, мы прикрывали минометные расчеты, которые поддерживали тех, кто шел на Иловайск. Вошли с минометчиками в село, где рядом еще шел бой. Много домов разрушенных. Рядом валят из пулемета, а женщина тянет по улице труп. Кричим: «ложись!», «ложись!» – а она не слышит или не понимает. Потом привезли погибших ребят из разных батальонов. На Запорожье повезли. Стали говорить про «котел», что мы можем в окружение попасть, что впереди русский десант. Отступали ночью, бегом, я даже не понимал, куда мы идем, все время паниковал, что выйдем прямо на «сепаров». Уже когда отошли, попали под обстрел. Арта «сепаров» отработала по дороге. Мы лежали в поле, а земля подскакивала под животом. Как матрас надувной. В ушах шумит, звенит, кричат все.
– Много солдат погибло?
– Как ни странно, все наши остались живы. Двое «трехсотых». Мы их на руках вынесли подальше от этого места. Вовремя вынесли – дорогу еще обстреляли.
Сам я ни одной царапины не получил. Даже закомплексовал тут в больнице: здесь пацаны с серьезными ранениями, а я же не инвалид. Хотя, с другой стороны, если бы было все в норме, я бы тут с тобой не разговаривал, правда?
– Ты собираешься вернуться на АТО после лечения?
– Когда меня сюда положили, я был уверен, что вернусь. Сейчас мне кажется, что все это ошибка. И тупая война, и весь этот беспредел, который вокруг нее. Ошибка. Тут лежал пацан – его еще летом ранили, а сейчас м*даки из военкомата его родителям повестку принесли. Никому это ничего хорошего не принесет. Страшно думать, что будет дальше. Надо кончать все.
