О том, какими образом организована медицинская служба на фронте и как бы наш военврач отнесся к пленному раненому солдату, а также о других особенностях жизни на войне в интервью изданию Украина.ру рассказал командир медицинского взвода с позывным Фаска.
— Евгений, вы военврач, а позывной у вас странный, Фаска.
— Позывной перешёл ко мне по наследству от предыдущего командира. А произошло это так. Я окончил Военно-медицинскую академию имени Кирова. По распределению попал служить в 200-ю мотострелковую бригаду, в пехоту на должность командира медицинского взвода. Как и все курсанты нашей академии получил образование военного врача, аккредитацию. Специализация: врач общей практики. Могу работать на гражданских должностях терапевтом. Пришёл, принял дела и должность. Дали в подчинение личный состав. После этого познакомился с ребятами, начал служить и не подозревал, что что-то начнётся, я имею в виду войну.
В ночь с 23 на 24 февраля мы заехали с личным составом на территорию Украины. Мы не понимали, что и как. Потому что офицеров с боевым опытом было не так много. Эти первые два дня вспоминать вообще не хочется. Было очень страшно. Непонятно ничего. А выполнять задачи нужно было. Некоторые военнослужащие оказались не готовы к такому.
Я не видел для себя каких-либо вариантов отказаться от поставленной задачи. Я собрал личный состав, и мы пошли вперед. Медицинский взвод — это моя маленькая вотчина. Но у меня люди работают не только в расположении штаба батальона, и непосредственно в окопах, на передовой. Их всех нужно одеть, обуть, следить, чтобы вовремя выходили в отпуска. Помимо этого, я и сам выезжаю к 300-м (раненным) в броне, в каске, с медицинским оборудованием.
Если человек сильно ранен, мы на машине вывозим его в точку эвакуации, довозим до точки стабилизации, там мы его обкалываем препаратами, облегчающими его состояние, ставим капельницу, по возможности перевязываем и дальше везём на следующий пункт. Там его ждет бригада врачей, более комфортные и стерильные условия. Если человеку плохо, я это понимаю, я сниму болевой синдром, перебинтую, наложу стерильную повязку, чтобы раненый не потерял много крови. Постараюсь сделать так, чтобы он после этого был функционален. Ослаблю жгут, чтобы он не потерял конечности. В 30% обычно неправильно накладывают жгут, а в 50% случаев он спасает жизнь.
— Вам не как медику, а как бойцу приходилось принимать участие в боевых действиях?
— Конечно, приходилось. Мы двигались колонной по трассе от Белгорода до Харькова. Наши колонны обстреливали. Мы отстреливались от ДРГ (диверсионно-разведывательных групп. — Ред.).
Был неприятный случай: мы свернули с основной трассы в сторону небольшого посёлка, там стоит двухэтажное здание, в нём засел пулеметчик и начал обстреливать нашу колонну. Всем страшно. Я взял свой автомат и начал отстреливаться. Понимаете, мне, как медику, автомат нужен не для наступательных действий, а чтобы отстреливаться. Я даже не знаю, убил я тогда кого-то или нет.
— Вы клятву Гиппократа давали, это не противоречит тому, что вы стреляете в противника?
— Сейчас это не клятва Гиппократа, а клятва врача. Я, конечно, все понимаю, но там написано про оказание первой помощи, про убийство там ничего не сказано. Только про запрещение эвтаназии, но это же не эвтаназия. Моя основная задача — лечить людей. Но если в меня стреляют, я же не должен бездействовать и ждать своей кончины. Нет, спасибо. У меня тоже есть родители, родные, близкие.
Я подписал контракт как военный врач. Я знал, на что я иду. Я совсем не понимаю тех, кто в начале спецоперации отказывались от выполнения своих обязанностей. У меня есть товарищ, который ушел из армии из-за того, что его шокировала смерть друга.
Ты должен понимать, что ты идешь не просто врачом, а военнослужащим, офицером. Это понятно, это присяга. Но есть и то, что стоит за этим. Я, например, как врач должен расположить к себе больного, поговорить с ним, чтобы он мне рассказал, где и что у него болит, что на душе, что тревожит.
— То есть вы не просто оказываете медицинскую помощь, перевязывая раны, делая уколы, но еще оказываете и психологическую помощь?
— Да, некоторым это требуется. Им достаточно минут 10–20, чтоб их выслушали. А я умею слушать. Был такой случай, солдат из моего подразделения, когда его погибшего товарища вытаскивали из танка, он сильно впечатлился. Мы вытащили труп, погрузили. Я-то уже привыкший. Я с трупами работал. Я это воспринимаю как работу. Товарищ, который впервые увидел труп, потом ночами не спал, начал это в голове гонять, в общем, начал вести себя не как обычно. Мы это заметили, забрали у него боеприпасы, гранаты, дали ему седативные препараты, чтоб он выспался, поговорили с ним, сделали все, чтобы снять психологическое напряжение. И после этого он смог преодолеть стресс.
— Вы находитесь на фронте, спасаете раненных. А сами получали ранения?
— Да, 25 марта прошлого года у меня было осколочное ранение в левую стопу. Два осколка прошили насквозь при минометном обстреле. Жгут я наложил себе сам. Ребята подбежали, говорят, дай, мы сами! Пережгутовали, погрузили на эвакуационную машину. Я тогда находился на линии обороны.
— Каково это, быть раненым врачом?
— Во-первых, это неприятно. (Смеётся.) Во-вторых, ты не понимаешь, что тебе делать. В этот момент я должен просто лечь и лежать. Я же сам обычно помогаю кому-то, ставлю капельницы, слежу за пациентом. Но мои ребята сделали все правильно, так что я теперь, как видите, в строю. И даже не хромаю.
— Какие наиболее характерные ранения или заболевания у солдат на спецоперации?
— В основном это осколочные ранения после минометных обстрелов или после кассетных. Например, огнестрельное ранение получить крайне сложно. Это либо снайпер отработал, либо при выполнении штурма его можно получить. Если ты находишься в обороне, то максимально это пульку схватить от снайпера. У нас был случай во 2-й роте: человек вышел на несколько минут из блиндажа, не надел бронежилет и ему пуля прилетает в грудную клетку. Спасло то, что у него в кармане лежал телефон. В нем застряла пуля. Я, когда его осматривал, очень сильно удивился. У него было сломано всего 2–3 ребра. Человек, по сути, в рубашке родился.
Телефон с пулей
Другой случай тоже в этой же роте: работал снайпер и человеку повезло, что пуля прошла под углом и, скорее всего, была на излёте. Потому что, когда мы открыли ранение, мы увидели аорту, которая пульсировала, её, представляете, не задело! Понятно, что была вскрыта грудная клетка, брюшная полость, у него был болевой шок. Мы его обезболили и перебинтовали. Много крови он не потерял. Когда мы привезли его на следующий пункт эвакуации, там тоже все удивились.
— Участники Великой Отечественной войны вспоминали, что в те годы было мало респираторных заболеваний, объясняли это тем, что у людей на фронте мобилизуются внутренние резервы, которые помогают избежать таких заболеваний.
— Да, это так. Но это все равно нужно здесь держать на контроле. Да, силы мобилизуются, но они имеют свойство истощаться.
Человек может в отпуск поехать, там расслабиться. Кто-то где-то чихнул или кашлянул. Потом это он может привезти в окопы, а люди, которые там сидят, они не железные. Способствуют распространению ОРВИ такие факторы, как сырость, авитаминоз. В условиях теплой сырости очень быстро развиваются всякие микроорганизмы.
— Побывав на передовой, я понял, что создать стерильные условия в окопах невозможно.
— Проблема не в том, чтобы создать стерильные условия, а главное, чтобы окоп был сухой, землянка, блиндаж отапливались, чтобы можно было погреться, посушиться. На Украине почва — чернозем, а он напоминает губку. Он впитывает воду, особенно в условиях зимы, весны, осени. В некоторых случаях просто нет возможности выбрать окоп, место для него, чтобы было сухо, соответственно ребятам приходится мириться с тем, что там много влаги. Но мы за их здоровьем следим, не только за ранениями и даем соответствующие медпрепараты.
Кстати, по поводу аккумуляции внутреннего резерва. Был такой случай. Солдатик поехал на машине разведывать дорогу с товарищем. Они подорвались на мине. Им повезло: они вылетели оба через лобовуху (лобовое стекло. — Ред.). Один из парней сломал палец на руке и ноге, слегка осколками посекло. И он в одних носках по пересеченной местности прошел около 5 километров, еще и товарища тащил на себе.
— Если к вам в плен попадет раненый украинец, что будете делать?
— Разоружу, свяжу, седативными обколю, чтоб он мне не мешал оказывать помощь. С точки зрения врача, мне без разницы, наш он или противник. А свяжу только для того, чтобы не оказал сопротивления при оказании первой помощи, при болевом шоке.
— Часто говорят, это мы знаем из фильмов, что раненный не должен расслабляться, терять сознание, боролся с болью. А почему важно, чтоб человек хотел сам бороться?
— Организм находится в состоянии шока. Организм — умное создание, он начинает мобилизовать ресурсы крови, пытается сам себя спасти. Когда человек уже смирился, то ему очень трудно помогать. Он врачу не сможет помочь. С такими тяжко работать. Такие у меня были, но я выводил всех.
— Какая структура оказания медицинской помощи от окопа до госпиталя?
— Во-первых, есть пункты эвакуации, на позициях работают фельдшеры и эвакуационная группа. Фельдшеров стараемся брать с медобразованием, плюс спрашиваем опыт работы, если недотягивает, то отправляем к нашим опытным ребятам на обучение по тактической медицине.
Каждого военнослужащего подготавливают, чтобы мог оказать помощь самому себе. Потому что в бою нету смысла надеяться на кого-то. Дело в том, что бывает так, что фельдшеров, врачей накрывает самих огонь. И они погибают. Потому что наш нынешний противник бьет по эвакуационным группам и машинам. Мы стараемся наши машины вообще не обозначать, потому что по медицинским машинам бьют первыми. Наш украинский враг хитрый, действует по принципу: лиши противника снабжения, второе — связи, третье — эвакуации. Без этого дальше сложно сражаться.
— Но ведь международными соглашениями запрещено обстреливать машины с красным крестом.
— Да много чего запрещено, кассетные боеприпасы, например, тоже запрещены, но наш противник их начал использовать.
— Вы хотите сказать, украинцы нарушают международное законодательство в отношении раненых?
— Мы ехали колонной, передо мной было две медицинские машины из другого взвода. На них был нарисован красный крест. Я слышал, как по ним работал снайпер. Я им сказал сразу, эти кресты нужно закрашивать, так как я не хочу быть мишенью.
— Как люди, солдаты переносят боль, ранение, это ведь всегда запредельно?
— По-разному. Вот был такой случай. Приехали мы на эвакуацию на этом направлении, но никого нету. Выходим по рации, спрашиваем где. А солдаты говорят, что они на месте уже. Мы обратно разворачиваемся и едем в другую сторону. Они вдвоем стоят. Слышим, что миномет начинает крыть, быстро погрузили этих двух ребят и очень быстро начинаем оттуда уезжать. Доехали до пункта, поставил им капельницы, начинаю с ними разговаривать, а парни ведут себя так спокойно, будто их маленький осколок повредил, а у одного ноги, как решето, посечены, рука сломана правая.
— Я вижу, что у вас на руке навязана лента с молитвами. Вы верите в бога?
— Да, я верующий. И не только в бога. Я еще и в нашу победу верю. Вообще, на войне неверующим быть проблематично. Тут суеверий много. Здесь очень много, кто верит в Бога: у многих на руке ленточки, крестики, браслетики, обереги разные. Мне вот девушка оберег привесила на руку, на шее у меня два оберега: Георгий Победоносец и булава, означающая воина и защитника.
— Вы как врач, который видел много раз раненых, можете сказать, где душа у человека находится?
— Я читал, что душа человека весит 33 грамма. Был такой эксперимент: взвешивали человека до и сразу после смерти. Так ли это, не знаю, не проверял. Знаю, что когда страшно, душа в пятки сбегает.
— Вы ее не видели в телах раненых?
— Нет, в телах раненых я видел многое другое. А где она? Нет, не знаю.
— Война изменила в вас что-то?
— Лично для меня война поменяла отношение к людям. Я до войны не понимал людей, которые прошли горячие точки: Афганистан, Чечню. Я не понимал, почему у них есть определённые проблемы с психикой, с общением, с поведением, а сейчас стал понимать. Пройдя все это, я стал больше ценить свою жизнь, это, оказывается, очень дорогое удовольствие.
Помню, когда выехал с ранением, и мама пришла в госпиталь, у меня была улыбка до ушей. Мне ребята в палате говорят, чего ты улыбаешься, я им отвечаю, что я живой, я дышу, я рядом с мамой. Для меня это самое главное.
Поменялись некоторые ценности в жизни: материальное ушло на второй план. Деньги можно заработать любые, а здоровье ни за какие деньги не купишь. Я стал ценить самого себя, что у меня руки и ноги есть. Я видел ребят ампутантов, и они не унывали. Я помню, как приехал в отпуск и понял, что выпал немного из этого привычного когда-то мне стиля жизни. Друзья, которые на гражданке, говорят, что я стал более жизнерадостный. Я сейчас больше анализирую, больше думаю, больше книжек стал читать. Говорят, что изменилось и мое поведение в отношении к подчиненным. Я и раньше к людям относился, как к людям, но сейчас стал лучше понимать людей.
— Что для вас значит война?
— Война как событие – это хреново. Но как политика — это отстаивание интересов Российской Федерации. Это геополитическая война в плане ресурсов земельных, человеческих, обширных территорий. Здесь кто-то кавказец, кто-то тунгус, все разных национальностей, вероисповеданий. В армии я нахожу с ними общий язык. Мои родители родом из Карелии, там есть люди, которые разговаривают на финском языке, там их никто не притесняет. Почему на Украине, наоборот, тех, кто говорит на русском языке, притесняют?
— Чем будете заниматься, когда закончится война?
— Продолжу работать врачом. Думал снова поступить в академию на узконаправленного специалиста, возможно хирургия. Или реабилитология. Это очень клевая наука, она помогает восстановить функционал рук, ног, адаптирует тело к жизни без конечностей. Существуют специальные упражнения. Реабилитологи также занимаются обучением людей пользоваться протезами различного типа, плюс различные упражнения для того, чтобы улучшить свои навыки по использованию протезов.
У меня товарищи ноги потеряли. Мне их было жалко, но я видел у них в глазах огонёк.