"Нас водила молодость...": Эдуард Багрицкий - певец тревожной молодости

Будущий поэт родился 3 ноября 1895 года в Одессе, в семье приказчика Годеля Мошковича и домохозяйки Иты Абрамовны Дзюбан.

Это был автор, который писал о том, чего не мог сам, и о тех местах, где никогда не бывал. "Этот "фламандец" пышно, как никто, воспевающий всевозможную снедь, не мог видеть большого количества еды. Вид людей, поглощающих пищу, был ему тягостен", — вспоминала Вера Инбер. Певец контрабандистов и рыбаков, по словам Валентина Катаева, "ужасно боялся моря и старался не подходить к нему ближе, чем на двадцать метров". Упивающийся жестокостью с раннего детства страдал астмой, не дававшей ему возможности физически участвовать в сражениях.

Еврейство не устраивало Эдуарда с самого детства. Он настойчиво пытался со своей средой порвать и описывал окружавший его быт в таких красках, к которым не подбирался даже самый патентованный антисемит:

"Над колыбелью ржавые евреи

"Подлец! Подлец!"

Багрицкий стремился порвать с корнями раз и навсегда и перекати-полем вкатиться туда, где и без него уже тогда было тесно — в русскую литературу.

И все же полностью порвать со своей национальной идентичностью Багрицкий так и не смог. Не даром он обращался к ней в своей последней поэме "Февраль", подводя итог жизненного пути.

"Моя иудейская гордость пела,

Грузовика, потрясшего полночь…"

Поначалу путь его лежал через реальное училище В.А. Жуковского на Херсонской улице. Называлось оно в честь его хозяина и директора Валериана Андреевича, о котором Лев Давыдович Троцкий вспоминал:

"Географа Жуковского боялись, как огня. Он резал школьников, как автоматическая мясорубка. Во время уроков Жуковский требовал какой-то совершенно несбыточной тишины".

О том, каким реалистом был Эдик Дзюбан, ставший уже Дзюбиным, рассказывал его одноклассник Даниил Деснер:

"С Багрицким — Эдькой Дзюбиным… я учился в Одесском реальном училище В.А. Жуковского на бывшей Херсонской улице д. № 26. Два года в первом и во втором классе: 1905 и 1906 годы я сидел с Эдькой за одной партой. Нужно сказать, что учился он не особенно успешно, но зато карикатуры на педагогов рисовал он мастерски".

Писал Деснер и том, что исключили Багрицкого из училища "за тихие успехи при громком поведении". Потом он туда вернулся в 1910-1912 годах, но завершил учение в землемерном училище (1913-1915).

Собирался ли Эдька стать землемером — неизвестно. А вот то, что параллельно с учёбой, в 1914 году он работал редактором в одесском отделении Петроградского телеграфного агентства (ПТА) и служил в качестве делопроизводителя 25-го врачебно-писательного отряда Всероссийского союза помощи больным и раненым — известно наверняка.

Точно зафиксировано и то, что в 1915 году он участвовал в персидской экспедиции генерала Николая Баратова. Но дошел ли Эдька до Хамадана история умалчивает.

Первые стихи молодого поэта были напечатаны в 1913 и 1914 годах в альманахе "Аккорды" (№ 1-2, под псевдонимом "Эдуард Д.").

С 1915 года под псевдонимом "Эдуард Багрицкий", "Деси" и женской маской "Нина Воскресенская" он начал публиковать в одесских литературных альманахах "Авто в облаках" (1915), "Серебряные трубы" (1915), в коллективном сборнике "Чудо в пустыне" (1917), в газете "Южная мысль" стихи, отмеченные современниками подражанием Стивенсону, Маяковскому и Гумилёву.

Шла Первая мировая война и Багрицкого явно не оставила в стороне патриотическая волна, характерная для ее начального периода. В стихотворении "Славяне" после идиллической картины единения языческих предков с природой "Приходят с заката тевтоны / С крестом и безумным орлом", в дело вступают мечи с топорами и вот уже вырезанные сердца находников брошены к алтарю Перуна.

Но самым знаменитым стихотворением раннего Багрицкого был "Птицелов", который и до сих пор популярен у любителей авторской песни благодаря Татьяне и Сергею Никитиным. Это же слово стало и шифром для Багрицкого в романе-ребусе его приятеля Валентина Катаева "Алмазный мой венец".

Тогда в Одессе возник круг молодых авторов, который Валентин Катаев через много лет не без зависти охарактеризовал так:

"Птицелов принадлежал к той элите местных поэтов, которая была для меня недоступна. Это были поэты более старшего возраста, в большинстве своем декаденты и символисты. На деньги богатого молодого человека — сына банкира, мецената и дилетанта — для этой элиты выпускались альманахи квадратного формата, на глянцевой бумаге, с шикарными названиями "Шелковые фонари", "Серебряные трубы", "Авто в облаках" и прочее в этом роде".

И конечно же в творчестве Багрицкого особое место занимает город у моря и его люди — моряки, контрабандисты, рыбаки.

"В сумраке, без формы и без веса,

Ребра, костяки и позвонки…"

Были отдельные стихи о порте, о юнге и моряках, но конечно же самые знаменитые в этом одесском ряду строки (по сей день не потерявшие своей актуальности) заслужили три контрабандиста — Янаки, Ставраки и Папа Сатырос:

"Ай, греческий парус!

Вор на воре!"

Писательница Зинаида Шишова вспоминала: "Багрицкий пришел в революцию, как в родной дом. Бездомный бродяга и романтик, он пришел, сел, бросил кепку и спросил хлеба и сала".

В отличие от приятеля Вали Катаева выбор перед Эдькой не стоял. Для белых и петлюровцев он "пятым пунктом" не вышел, а махновцев описал в "Думе об Опанасе".

В апреле 1919 года Багрицкий добровольцем вступил в Красную Армию, служил в Особом партизанском отряде ВЦИКа, после его переформирования — в должности инструктора политотдела в Отдельной стрелковой бригаде, писал агитационные стихи. И не только их.

В июне 1919 года вернулся в Одессу, где вместе с Валентином Катаевым и Юрием Олешей работал в Бюро украинской печати (БУП). С мая 1920 года как поэт и художник работал в ЮгРОСТА (Южное бюро Украинского отделения Российского телеграфного агентства), вместе с Юрием Олешей, Владимиром Нарбутом, Сергеем Бондариным, Валентином Катаевым. Публиковался тогда в одесских газетах и юмористических журналах под псевдонимами "Некто Вася", "Нина Воскресенская", "Рабкор Горцев".

В декабре 1920 года Багрицкий женился на старшей из сестёр Суок — Лидии Густавовне. А в 1922 году у них родился сын Всеволод, тоже впоследствии популярный поэт.

Когда в Одессе запахло украинизацией и русские литераторы всех национальностей там стали неуместны, Багрицкий уехал сначала в Николаев, а потом в Москву, вернее, в Кунцево, бывшее в те времена ближним пригородом столицы.

В Кунцево поэт прожил девять лет. Оттуда на пригородном поезде возил в московские редакции "Думу об Опанасе" (1926). Сама эта поэма очень расстроила родню Эдика: представьте себе, эпиграф к ней взят из антисемитской поэмы Шевченко "Гайдамаки"! Кровавая, страшная, необузданная, но очень пришедшаяся ко времени и к месту.

"Украина! Мать родная!

А теперь — в бандиты!"

А потом была квартира в самом центре Москвы, в Камергерском переулке.

"В этот поздний период Багрицкому стало доступно то, чего так не хватало ему в молодости, — ощущение значительности своей судьбы, понимание того, что его биография — это и есть одна из важных тем современности. Человек двадцатых годов почувствовал себя в Багрицком. Тут была выражена духовная работа целого поколения. Поэтому-то лирика Багрицкого и стала лирикой на грани эпоса" — так описывал зрелого Багрицкого Сергей Бондарин.

Там и появилась "Смерть пионерки" (1932), написанная под впечатлением смерти дочери хозяев квартиры, которую в Кунцеве снимал поэт. Впрочем, эту поэму отдавала в набор Лидия Густавовна. Эдуард уже из-за своей застарелой астмы почти не мог двигаться. Эти стихи очень понравились главному читателю СССР — товарищу Сталину, и их стали декламировать школьники от Мурманска и до Владивостока.

Бескомпромиссность разрыва с прошлым — с религией, с миром родителей — вот что нужно было внушить поколению сверстников Павлика Морозова. Какой может быть крест, какая скучная мама, когда вокруг такая страна, такие события:

"Нас водила молодость

Сталью и свинцом".

Конечно же традиционного прощания с усопшим не было и после того, как 16 февраля 1934 года скончался и сам Эдуард Багрицкий. В последний путь его провожал не раввин, а целый эскадрон красной кавалерии. А его мозг был извлечён и направлен в специальный институт, созданный для научного изучения феномена гениальности.

Не дожил Багрицкий ни до съезда советских писателей, ни до ареста жены, проведшей в ГУЛАГе девятнадцать лет и прожившей до 1969 года.

P.S.: Того, что Савенко-родители в честь Багрицкого назовут сына, ставшего впоследствии литератором Лимоновым, не мог предположить никто.

P.P.S.: На первом участке Новодевичьего кладбища стоит ограда, в которой выделяется памятник на могиле Эдуарда Багрицкого. Рядом кенотаф погибшему под Ленинградом в 1942 году его сыну Всеволоду (поставлен матерью, тётками и невестой Севы — впоследствии знаменитой Еленой Боннэр). Там же похоронили Юрия Олешу и всех трёх сестёр Суок.