Союз Союзович умирал без почестей сослуживцев, как подобало бы заслуженному воину.
Вокруг его безмерного и безвольного тела не толклись скорбящие родственники, как при уходе богатого патриарха. Его не собирали в последний путь верные ученики, как бывает при угасании великого учителя…
Нет, он сиротливо отбывал в свою Вальгаллу, как непонятый и не признанный при жизни гениальный художник. Ну и что? Зато «там» его ждали новые подвиги и открытия. Ждали классики марксизма, верные ленинцы и семьдесят две идейно девственные восхитительные комсомолки…
Я жил в это время в Киеве. В большом доме не самом окраине города. Дальше уже начинался лес. Я там по утрам бегал по тропинке с обрубком черенка лопаты: одичавшие собаки, оборзевшие маньяки... Днем готовился к лекциям — был уже заведующим кафедрой. Ну, а ночью — беспробудно пили.
В нашем доме было шестнадцать этажей. Первые восемь занимал различный пестрый люд: преподы, инженеры, военные. Подо мной на седьмом этаже, например, обитал авиационный полковник. У него был единственный на нижнюю половину строения телефон.
В самом крайнем случае я стучал три раза по батарее и, если он отвечал аналогично, мог спуститься к нему и позвонить, скажем, в неотложку.
А вот верхние восемь этажей занимали «небожители» — работники венгерских, польских и чешских торговых представительств и фирм. Я немного говорил по-венгерски, да еще был пусть и молодым, но профессором, а потому оказался допущен в этот дивный круг посвященных. Посвященных в алко-гастрономический рай.
В магазинах уже не было практически ничего. А у торгпредов было всё! Салями из Венгрии, подчеревок из Польши, кнедлики из Чехии. Хорошую водку и знаменитое советское шампанское ящиками покупали на районе. Обходилось примерно по два цента бутылка.
На самом верхнем этаже, прямо в предлифтовом холле, торгпреды организовали стационарный накрытый стол. Там в любое время суток можно было накатить рюмочку и знатно закусить.
Я уже как консультант во внеурочное время венгерской лакокрасочной фирмы получал свою двадцатку «бакинских» и мог позволить себе раз в неделю отстегивать на общак полновесный доллар.
Почему считаю в валюте? А тогда всё привязывали к курсу. Рубль неуклонно катился в финансовую пропасть, которая, как известно, в отличие от других пропастей, не имеет дна. Именно тогда рубль стали презрительно называть «деревянным», а советские дензнаки — именовать «фантиками».
Все обладатели мало-мальского дефицита просили за последний в «твердой валюте». Все мало-мальски приличные вещи уже тогда продавались в так называемых валютных магазинах. Я сам там купил простенький калькулятор за месячную зарплату — без него сложно было подсчитывать партвзносы в институте.
Моя зарплата заведующего кафедрой политологии (кстати, первой во всем Союзе) в пересчете по курсу равнялась ровно сорокам «гринов». Рядовой доцент получал двадцать. Правда, и товары, если их достать, стоили соответственно. Про водку и шампанское я уже упомянул.
Когда отмечал свое избрание, решил для всей кафедры (двадцать человек) устроить небольшой сабантуй. Договорился с буфетом на шестом этаже гостиницы «Украина». Но там, кроме заливной осетринки, закуски не было. Поэтому проник по блату на продуктовую базу.
Кладовщик отсыпал мне полный рюкзак деликатесных консервов: печень трески, балтийские шпроты, икорка… Но строго напомнил, что берет только в долларах. Но доллара ему так и не пришлось увидеть. Пятьдесят банок дефицита обошлись мне в девяносто восемь центов…
Почему свои воспоминания о гибели великой державы я начал с этих, казалось бы, бытовых мелких подробностей? Наверное, потому что именно они мне подсказали, что не может быть прочной, надежной и могучей страны без прочных, надежных и могучих дензнаков. По крайней мере, в нынешней системе координат.
Союз Союзович за эту истину заплатил своей жизнью. Он не дожил до коммунизма, когда планировал отменить деньги вообще. Его на этом пути остановил простой вопрос тракториста Васи из популярного тогда анекдота. Может, кто еще помнит?
Лектор из райкома рассказывает, что при коммунизме денег не будет. А из клубного зала раздается грустный голос тракториста: «А когда же они будут?»
Нельзя отказаться от того, чем не успели насладиться. До пресыщения.
Кстати, упомянутые торгпреды-собутыльники всё же часть своих доходов переводили в рубли и клали на сберкнижки. Умудренный чех мне доверительно сказал, что рубль, обеспеченный таким безмерным материальным и человеческим ресурсом, каким обладала страна, не отягощенный внешними долгами, не может рано или поздно не окрепнуть.
Мол, к власти придут более разумные люди, чем балабол Горби или быковатый Павлов, и Союз воспрянет, поднимется, реинкарнирует вместе со своей денежной системой. Не сложилось, однако, тогда.
Но почему же, почему?
Думаю, крах денежной системы Союза, кроме очевидного субъектного фактора, имел и другие, более тектонические и глубинные причины. Ясно, что какую-то роль сыграл обвал цен на энергоносители, изнуряющая гонка оборонных комплексов, афганская драма…
Но истина лежала где-то глубже. На порядок глубже.
Деньги — это ведь не только «кровь» экономической системы. Это, на современном этапе, и ее душа в различных реинкарнациях. Самым дорогим, например, товаром в Союзе были книги. Я сам за томик Ахматовой отдал треть своей месячной зарплаты. А потом в этой книжице хранил свое ближайшее будущее — заначку на предстоящий восхитительный отпуск в горнолыжном Домбае.
Запад, убивая Союз, бил в самую душу. Он с хрустом откусывал края империи, выводя их из зоны хлипкого рубля.
Та же Украина с гибельным восторгом отдавалась доллару и в лице своих стройных девчонок, и в обличье пыхатых олигархов. Что позже и закончилось продажей фактически всех пахотных земель неньки за доллары всяким там «каргелам». Колонии не имеют собственной валюты для расчетов ни на микро-, ни на макроуровне.
Когда-то на БАМе я сделал забавное фото и даже опубликовал его в местной ургальской газете. Наш прораб уронил портмоне с зарплатой в толчок, извините, сортира и вылавливал его оттуда длинным крючком. Это я и запечатлел стареньким ФЭДом и подписал: «Деньги не пахнут».
Оказалось, еще как пахнут. Доллар, например, пахнет распадом России. Он мистически связан с рублем невидимыми сообщающимися сосудами: чем крепче «зеленый», тем слабее «деревянный». И наоборот.
Это как мистическая связь еэсовской империи с российской. Когда политическая Европа объединяется, Россия всегда распадается. Присоединение маленькой ГДР к «единому европейскому пространству» дало старт к распаду «большой России».
Впрочем, увлекся. Пока вернемся к драме родимого рубля.
Думаю, сами были виноваты. Жили лозунгами. Верили в химеры. Игнорировали реальность. Уже много позже и то, благодаря своему учителю, незабвенному Александру Александровичу Зиновьеву, чье столетие мистически совпало со столетием Союза, я понял и сакральную роль национальных дензнаков.
Например, то, что надписи на рублях на всех союзных языках являлись такими же скрепами, как и общая историческая память и единое культурное пространство. А главное, понял то, что базой крепости денег является не внутренний золотой запас и внешняя легитимность, а внутреннее уважение к стране и внешний страх ее оппонентов.
Александр Александрович открыто смеялся, когда слышал о «крахе доллара» после «отвязки» доллара от золотого обеспечения. Он утверждал, что бакс будет нерушим, пока реднеки поднимают утром звездно-полосатый флаг у своих коттеджей, а в океанах сеют страх американские авиаматки.
Союз убила не чужая злая воля, а разочарование в собственной стране критической массы ее граждан и развал ее армии. Этот тандем сначала ударил по рублю, а потом и по остальной стране.
Байден сказал, что Россия развалится, когда доллар будет стоить двести рублей. А я еще помню времена, когда курс рубля равнялся почти двум долларам. Тогда наши шансы в борьбе за будущее были почти равны…
Сейчас, признаюсь, с легким злорадством вижу, как Запад с непостижимым упорством воспроизводит все ошибки, погубившие СССР. На главном своем полигоне — Украине — он испытывает новейшие системы вооружений в последнюю очередь. А в первую — монопартийность: запрет на свободу мысли и слова; ограничения прав и свобод человека; двойную мораль; распад верховенства права; кризис исторического, религиозного и культурного самоуважения…
Именно это рушит украинские, а вслед за ними европейские деньги.
Мы помним, как все начиналось.