Исторический миф: царица Екатерина II в 1783 г. ввела на Украине крепостное право

В конце 1781 — начала 1782 гг. Екатерина II распространила на территорию Малороссии, управляемую коллегией во главе с генерал-губернатором Румянцевым, положения своей губернской реформы. Теперь территория бывших городовых казацких полков делилась на три наместничества, названия которых напоминали древнерусские княжества — Киевское, Черниговское и Новгород-Северское.

Параллельно продвигалось еще две реформы — сословная и военная. Казацкая старшина и шляхта получали права российских дворян, а казацкие полки окончательно превращались в регулярные формирования.

Логическим продолжением этого комплекса реформ, призванных привести сохраняющую еще архаичные средневековые черты Малороссию к нововведениям, внедренным Екатериной по всей империи, с опорой на передовые идеи Просвещения, стала фискальная реформа.

3 (14) мая 1783 г. был подписан именной указ Сенату «О податях с купечества, мещан, крестьян и других обывателей Губерний Киевской, Черниговской, Новгород-Северской, Харьковской, Могилёвской, Полоцкой, Рижской, Ревельской и Выборгской; о сборе пошлин с дел и с продаваемых недвижимых имений в Губерниях Малороссийских и о распространении на оные Губернии право выкупать недвижимые имения ближайшим родственникам по общим Государственным узаконениям». Через пять дней этот довольно обширный документ, содержащий четыре статьи разбитых на множество пунктов, был отпечатан в типографии Сената.

Документ должен был вступить в силу с середины текущего 1783 года для финансового обеспечения губернских нужд.

В заглавии указа перечислены основные категории податного населения. При этом в самом тексте фигурируют «посполитые или крестьяне казенного ведомства, монастырские, церковные и помещичьи» крестьяне, а также казаки.

Казенным крестьянам взамен «работ и разных других поборов» назначался ежегодный оброк в размере 1 рубля с каждого взрослого мужчины. Казакам «вместо прежних неуравнительных поборов, зависевших от воли начальства, в чем они терпели крайнюю тягость» полагалось теперь уплачивать по 1 рублю и 20 копеек в год.

При этом казакам, мещанам и государственным крестьянам указ повелевал «предоставить свободу» самим, через выборных лиц, производить точную развёрстку государственных податей, а вот за помещичьих крестьян такие расчеты должен был производить сам барин.

Все города, входившие в состав трех малороссийских наместничеств, уравнивались в правах с такими центрами как Киев, Чернигов, Нежин и т.п., получавшими ранее персональные жалованные грамоты от царей, начиная с первых месяцев после Переяславской рады. Тут стоит напомнить, что при проведении губернской реформы, ряд сел Малороссии получили статус уездных городов.

Проживающие в городах казаки или казенные крестьяне, живущие с ремесла, промыслов или торговли, могли по желанию перейти в мещанское и даже купеческое (при наличии соответствующего капитала) сословие.

При этом в регионе сохранялся феодальный пережиток — «во всех почти Малороссийских городах по разным случаям состоят за Дворянами и чиновными людьми дворы с крестьянами и земли». Для его устранения правительство, в лице генерал-губернатора, брало на себя обязательство выкупа у частных лиц таких имений в городской черте.

Все эти нормы распространялись так же и на земли бывшей Слободской Украинской губернии, разделенной по новой реформе между Харьковским, Курским и Воронежским наместничествами (ст. II), а также Белорусскими (ст. III) и Прибалтийскими (ст. IV) губерниями.

Таково основное содержание указа от 3 (14 мая) 1783 г.

Положению же крестьян, находящихся в подчинении частных землевладельцев в документе посвящен только один развернутый пункт (ст. I, п. 8), на который затем содержатся ссылки ниже по тексту. Приведем его целиком:

«Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгород-Северском и отвращения всяких побегов к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан. В случае же побегов после издания сего указа поступать по общим государственным установлениям». Конец цитаты.

Вот эти несколько строк из многостраничного документа у нас принято считать «Указом Екатерины о введении крепостного права на Украине».

Совершенно очевидно, что данный документ ни коим образом не содержит никаких нововведений относительно социального статуса крестьянства, которые каким-то образом это статус понижали. С другой стороны, в нем уже фиксируется ситуация, в которой существуют «беглые» — т.е. крестьяне, которые не имеют легальной возможности для перемены места жительства.

И это не удивительно. Претензии казачьей старшины на статус нового феодального класса, возникли по итогам изгнания польских магнатов и шляхты практически сразу же после Переяславской рады. В эпоху Мазепы они носили уже массовый и систематический характер, а ко времени гетманства Разумовского процессы фактического закрепощения малороссийского крестьянства были завершены. Екатерина, в своем фискальном указе, лишь констатировала сложившийся до нее порядок.

Однако помимо чисто юридической стороны дела, есть еще и сторона фактическая. Куда же бежали «Малороссийские поселяне», и от кого, в первую очередь, требовали отказывать им в приеме «по общим Государственным законам»?

А бежали они на юг, в Новороссию, на интенсивно осваиваемые земли, освобожденные от угрозы татарских или казацких набегов.

Когда рассматриваемый указ был подписан, полным ходом готовилось присоединение к России земель Крымского Ханства. Еще через несколько лет, после второй победоносной войны с османами екатерининского царствования, пространство Новороссии вновь было расширено. И люди, способные работать и платить налоги, были здесь, пожалуй, главной ценностью.

А потому и во времена Потемкина, да и позднее, власти откровенно закрывали глаза на происхождение крестьян, которые стремились сюда прежде всего из ближайших малороссийских земель.

Так, например еще в 1775 г. секретный ордер Григория Потемкина губернатору Новороссии Матвею Муромцеву гласил: «являющимся к вам помещикам… с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян объявить, что как живущие в пределах того войска люди неизъемно все и вообще под именем того войска вступили по Высочайшей воли в военное правление и общество, то не может ни один из оных возвращен быть». Отдельно стоит отметить, что помещики предпринимали сыск беглых на Запорожье крестьян еще за несколько лет до пресловутого указа Екатерины. 

По мнению ведущего советского специалиста по истории Новороссии Елены Дружининой невозможность вернуть из Новороссии своих беглых крестьян, стала ключевой причиной возникновения мощной оппозиции Потемкину, представители которой «стремились скомпрометировать мероприятия, проводившиеся на юге страны». 

Но подобная политика продолжилась и после кончины Светлейшего. В письме Платона Зубова, занявшего место Потемкина в управлении Новороссией, к екатеринославскому наместнику Иосифу (Осипу) Хорвату, на которое ссылается историк Дмитрий Багалий в своей «Колонизации Новороссийского края», сказано о том, что без лишней огласки, дабы не подстрекать бегство от помещиков, тех «бродяг», которые уже находятся в Новороссии «приписывать к городским и сельским обществам»

Отсюда родился другой миф, о том, что Новороссия вообще не знала крепостного права. Безусловно это не так. Но сравнение законодательное оформление крепостного права на землях Новороссии с рассматриваемым нами сюжетом о мифическом указе Екатерины очень показательно. Вскоре после смерти царицы в 1796 г. новым императором Павлом был издан специальный указ: «О прекращении самовольного перехода поселян с места на место в губерниях Екатеринославской, Вознесенской, Кавказской и области Таврической…».

В случае с Малороссией подобного документа мы не наблюдаем. Норма, зафиксированная в пространном фискальном указе мая 1783 г., которая в действительности ничего нового не вводила и по-настоящему не исполнялась, была включена в документ в первую очередь для успокоения казацкой старшины, превращавшейся в русское дворянство.

Одним из таковых был Василий Васильевич Капнист — сын Миргородского полковника, полтавский помещик, гвардейский офицер и талантливый литератор. В том же 1783 г. им была написана «Ода на рабство».

Еще до революции утвердилось мнение (нашедшее отражение, в частности, в статьях о Капнисте в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона и Русском биографическом словаре) о том, что это произведение стал ответом на указ от 14 мая, как документ, утверждающий крепостное состояние малороссийского крестьянства.

Вероятно, эта точка зрения восходит к «Курсу русской истории» классика либеральной историографии Василия Осиповича Ключевского, который рассматривал указ от 3 (14) мая 1783 г. в контексте екатерининской крепостнической политики. 

«Таким образом, — писал Ключевский о последствиях принятия этого документа — более миллиона посполитых крестьян, записанных по IV ревизии в указанных губерниях, очутились в частном владении и скоро сравнялись с центральными великорусскими крепостными крестьянами. Успеху этого закрепощения содействовало и то, что Екатерина распространила на казацкую старшину права русского дворянства».

Однако перед этим сам же автор приводит сведения о том, что собственно закрепощение крестьянства в гетманство Разумовского предшествовали екатерининскому царствованию и мероприятиям императрицы по изменению статуса малороссийской элиты.

Впрочем, представление о том, что именно Екатерина, по выражению литератора Алексея Константиновича Толстого, «тотчас прикрепила Украинцев к земле» существовало, вероятно, на протяжении большей части XIX века, в котором ее царствование было принято оценивать довольно критически.

В реальности, как было показано, указ от 14 мая 1783 г. лишь мимоходом затрагивал проблематику положения крестьянства и непосредственно посвящен был совсем другим вопросам. Но и в самой «Оде» Капниста нет указаний на то, что она вызвана именно закрепощением крестьян.

Описание сиротеющих нив и исчезнувших сельских утех является всего лишь элементом пасторальной картины, в которую помещает себя автор. Усевшись под могучим дубом, он оплакивает вольности родного края, аккомпанируя себе лирой:

Везде, как скорбную вдовицу,
Я зрю мою отчизну днесь:
Исчезли сельские утехи,
Игрива резвость, пляски, смехи;
Веселых песней глас утих;
Златые нивы сиротеют;
Поля, леса, луга пустеют;
Как туча, скорбь легла на них.

Везде, где кущи, села, грады
Хранил от бед свободы щит,
Там тверды зиждет власть ограды
И вольность узами теснит.
Где благо, счастие народно
Со всех сторон текли свободно,
Там рабство их отгонит прочь.
Увы, судьбе угодно было,
Одно чтоб слово превратило
Наш ясный день во мрачну ночь.

Вероятнее всего помещик Капнист посвятил эти строки не свободе малороссийских крестьян покидать своего пана, а шляхетским вольностям самих панов, прежнему автономному статусу края, который делал их его фактическими бесконтрольными хозяевами. Т.е. скорбные стихи были посвящены всему комплексу екатерининских реформ Малороссии, а не конкретно указу, изданному в год написания оды.

При этом сам Капнист, вероятно, не считал свое стихотворение бунтарским. 

Как писал советский исследователь Григорий Гуковский в своей «Истории русской литературы XVIII века» (1939) «он собрался в 1786 г. опубликовать свою оду в журнале «Новые ежемесячные сочинения», издававшемся при Академии наук под редакцией Дашковой и не без присмотра самой Екатерины. Державину, который должен был по поручению Капниста передать оду Дашковой, пришлось деликатно объяснить ему в письме, что выполнить его намерение нельзя».

Но вот уже буквально вслед за этим из-под пера Капниста появляется новое произведение: «Ода на истребление на Руси звания раба Екатериною второю в 15 день февраля 1786 года», поводом для которого стал указ, запрещающий в письменном обращении к императрице использовать слово «раб», заменив его на «верноподданный». Если в финале предыдущей оды автор призывал Екатерину снять с народа оковы и даровать свободы, то здесь он констатирует, что все это уже произошло. Очевидно, что один текст просто дезавуирует другой, что для Капниста было делом обычным. Таким образом, делать исторические выводы из его произведений вне широкого литературного контекста эпохи слишком рискованно.

В завершение этого сюжета стоит сказать, что «Ода на рабство» все же увидела свет при жизни автора — в 1806 г. она вошла в собрание сочинений Капниста (но из посмертного издания 1849 г. была по цензурным соображениям исключена).

Исследователи творчества Тараса Шевченко допускают, что текст первой оды Капниста мог быть знаком «кобзарю», который известен своим крайне негативным отношением к Екатерине II. До сих пор украинские националисты ссылаются на строки Шевченко, обосновывая требования снести памятник основательнице Одессы, и общее представление об императрице, как черной фигуре украинской истории.

Было бы логично, если бы бывший крепостной Шевченко ставил бы в вину царице прежде всего введение на Украине крепостного права. Однако если проанализировать конкретные претензии к Екатерине, высказанные в поэтических текстах, то в основном они сводятся к ликвидации Запорожской сечи. Введение крепостного права упоминается лишь в поэме «Сліпий».

Отношению Шевченко к Екатерине жестко оппонировал другой классик украинской литературы Пантелеймон Кулиш. В своей «Истории воссоединения Руси» он доказывал, что в аутентичной фольклорной традиции императрица выступает как «Великий свiт наша Мати, а вовсе не то, чем представила ее нам полупьяная муза Шевченка». В обширном примечании раскрывая этот тезис Кулиш цитирует строфу из «запорожского плача» о разрушенной Сечи в котором, тем не менее, обращение к Екатерине выдержано в почтительном тоне.

«Во всех слышанных мною песнях, легендах и воспоминаниях о Петре и Екатерине — продолжает Кулиш — Первый император и Матушка царица (народные названия) ни одним словом не заподозрены украинскими простолюдинами в измене интересом народным, и вспоминаются с величайшим почитанием. Шевченко в этом случае шел вразрез с украинским народом, под влияниями вовсе не поэтическими».

В качестве опровержения мнения Кулиша об однозначно позитивном восприятии Екатерины в украинском фольклоре можно было бы привести известную фразу «Вража мати — Катерина», присутствующую в текстах нескольких фольклорных песен (одна из которых и вовсе была записана на Кубани в 1960 г.). Однако аутентичность ее вызывает серьезные вопросы и требует специальных доказательств.

О позитивном образе Екатерины в украинской и более того, казацкой традиции, свидетельствует и установка в 1907 г. в Екатеринодаре памятника Екатерине Великой как основательнице Кубанского казачьего войска. Помимо фигуры Потемкина и колоритных запорожских старшин, на нем присутствовал и слепой кобзарь с мальчиком-поводырем (по парадоксальной задумке автора монумента кобзарь должен был символизировать самого Шевченко). Так коммеморация императрицы кубанскими казаками, как потомками запорожцев, апеллировала к народной традиции, которая фиксировалась в т.ч. и историками кубанского казачества. 

Одесский историк казацкого происхождения Алексей Маркевич в работе «Южная Русь при Екатерине II» утверждал, что если на Кубани в местном фольклоре действительно закрепилось позитивное представление об императрице, наделившей вчерашних запорожцев новыми землями, то «в народных песнях бывшей Гетманщины память о Екатерине II сохраняется недобрая, вследствие закрепощения ею малороссийских крестьян».

При этом сам Маркевич в той же работе показывает, что закрепощение уже в полной мере оформилось при гетмане Розумовском, а указ 1883 г. не упоминает вовсе.

Модерный украинский национализм, предполагал «изобретение традиции», подмену её содержания уже новым политизированным нарративом, лишь стилизованным под народное творчество в духе Тараса Шевченко.

Поэтому известный украинский писатель Михаил Коцюбинский в 1896 отозвался на идею открытия на Кубани памятника Екатерине гневной отповедью. В статье, опубликованной в газете «Буковина» (издавалась в Австро-Венгрии), литератор возмущался что памятник на народные деньги будет установлен «той самой Екатерине, которая в 1775 г. разрушила Сечь, а в 1783 ввела крепостное право».

Таким образом, концу XIX века миф о введении Екатериной на Украине в 1783 г. крепостного права уже закрепился и жил своей жизнью.

Хотя еще в 1866 г. была опубликована книга «Малороссийские посполитые крестьяне (1648 — 1783): историко-юридический очерк по архивным документам», черниговского историка Александра Лазаревского (которого современная днепропетровская исследовательница Татьяна Литвинова называет «первым историком социальных отношений Малороссии») начинавшаяся такими словами:

«Быт малороссийского крестьянства, со времени отделения Малороссии от Польши, так мало выяснен, что до сих пор господствует мнение — будто до конца XVIII века крестьянство это пользовалось полною гражданскою свободой, которой лишилось по одному лишь указу 3 мая 1783 г. Между тем, ближайшее изучение предмета приводит к результатам противоположным».

С тех пор мнение о том, что закрепощение крестьян Гетманщины совершилось еще казачьей старшиной, несмотря на отдельные критические замечания, остается господствующим в исторической науке.