Первое, о чём я тогда подумал, — я больше никогда не увижу родных и близких. С моим «портфолио» даже в случае возврата СССР «всего лишь» к формату 1981 года на родине меня ждала тюрьма за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Ведь с осени 1988-го, по окончании службы в Советской Армии, я с головой погрузился в деятельность сначала просто антисоветских, а потом и проукраинских организаций. По большому счёту, это было предопределено моим воспитанием и историей моей семьи.
Моя бабушка была арестована в 1947 году во Львове за то, что её муж принадлежал к городскому подполью ОУН*. Дед получил 10 лет лагерей (стандартный срок для тех, кто не совершил никаких преступлений), а бабушка вместе с четырёхлетней мамой на те же 10 лет отправилась в ссылку в Читинскую область. А семья отца в 1946-м была переселена из родной Лемковщины в Тернопольскую область, причём им позволили взять с собой только те вещи, которые можно было перевезти на одной телеге, на которой ещё ехали восемь детей.
Так что воспитание я получил, мягко говоря, антисоветское, из-за чего в старших классах у меня регулярно возникали проблемы в школе. После очередного вызова родителей дома со мной провели длительную беседу, где объяснили, что в школе, да и просто с друзьями, на некоторые темы лучше не говорить. Собственно, в подобном «двоемыслии» выросло всё моё поколение. И вдруг в 1988-м стало можно говорить почти всё, а в 1990-м — действительно всё!
Потому неудивительно, что осенью 1989-го я вошёл в оргкомитет по созданию Украинского студенческого союза (УСС), который первое своё заседание провёл в общежитии Киевского университета на улице Ломоносова, в комнате… Вячеслава Пиховшека, ныне видного оппозиционного журналиста. Кроме него из известных в украинской политике людей там присутствовали также Олесь Доний и Вячеслав Кириленко. Кстати, именно последний весной 1990-го предложил провести в Киеве в октябре массовую студенческую голодовку, которая позже вошла в историю как «революция на граните». Но все лавры достались Донию, который от имени голодающих выступил с трибуны Верховной Рады УССР и позволил себе препирательство с Леонидом Кравчуком.
Я лично не был на площади Октябрьской революции в Киеве, которую именно после студенческой голодовки стали называть Майдан Независимости. Как председатель Черновицкой ячейки УСС я отвечал за проведение студенческой забастовки в Черновицком государственном университете и хорошо помню, как наши акции поддерживали не только преподаватели, но и администрация вуза. А вот члены так называемой Народной Рады, то есть «национал-демократы» из Верховной Рады, к студенческой акции на Майдане в Киеве отнеслись прохладно и приказывали снять требование о проведении досрочных парламентских выборов на многопартийной основе. Они воспринимали студенческое движение как своих главных конкурентов и уже в 1991-м совместно с коммунистическим большинством в Верховной Раде установили 25-летний ценз для избрания её депутатом. Это решение оставило большинство студенческих активистов за бортом большой политики и законсервировало номенклатурную систему на Украине как минимум до 1994 года.
Но 19 августа 1991-го в Канаде мы об этом не думали, а хотели поскорее вернуться домой, чтобы бороться за независимую Украину. И когда 20 августа оттуда раздался звонок кого-то из канадских украинцев, находящихся в отпуске на Галичине, мы поняли, что никакого «переворота» на самом деле нет, поскольку первым делом настоящие путчисты заблокировали бы международную связь. Примечательно, что 19-21 августа, когда власти Канады автоматически выдавали статус беженца всем гражданам СССР на своей территории, этим воспользовались несколько тысяч «украинских патриотов» с советскими паспортами.
Мы ещё успели отпраздновать в Канаде провозглашение независимости Украины, а в первых числах сентября 1991-го я уже прилетел в Москву, откуда сразу отправился в родные Черновцы. В республике кипела работа по подготовке референдума о независимости, и поскольку Западную Украину агитировать за это было бессмысленно, студенческие организации отправляли «походные группы» на Восток. При этом черновицкие студенты побывали даже на Донбассе, где к независимости республики тогда относились вполне лояльно.
Однако когда избранный президентом независимой Украины Леонид Кравчук разделил власть с национал-демократами по принципу «нам экономика — вам идеология», ещё не созданное толком государство на всех парах покатилось к своему развалу. Я не могу сказать, были ли шансы у Украины в 1991-м, однако к весне 1994-го ни о какой «единой стране» говорить было невозможно. На самом деле фундамент всего того, что стало явным после государственного переворота в феврале 2014-го, был заложен в первые годы независимости: и «декоммунизация», и героизация нацистских коллаборантов, и украинизация (на самом деле — дискриминация русских и русскоязычных граждан). Просто поначалу всё это происходило только на Галичине, постепенно процесс захватил Буковину и Волынь и начал двигаться на Восток.
С моей точки зрения, последним гвоздём в гроб единой и независимой Украины стало игнорирование Киевом результатов референдума на Донбассе, состоявшегося весной 1994 года. Тогда почти 90% избирателей Донецкой и Луганской областей проголосовали за государственный статус русского языка и полноценное участие Украины в СНГ, а в Донецкой области — ещё и за федерально-земельное устройство Украины. Однако руководство Украины сделало вид, что ничего не произошло, — точно так же, как в случае с автономистскими референдумами на Буковине и Закарпатье в декабре 1991-го. А работающие на высоких государственных постах национал-демократы, причём не только выходцы из Западной Украины, чуть ли не публично начали называть жителей Юго-Востока «федерастами».
Именно тогда на карте Украины чётко проступили три её части — Малороссия (Центр), Новороссия (Юго-Восток) и Западная Украина, которую я предпочитаю называть «Рутенией» (так во время Австро-Венгрии именовали земли с преимущественно русинским населением). Причём эти части отличались (и до сих пор отличаются) не только языком, культурой и историей, но и социально-экономическим укладом. И для меня, математика по образованию, который позже прошёл курс финансового анализа, стало очевидно: эта страна обречена на распад. Именно в 1994-м я осознал себя «западноукраинским сепаратистом» и достаточно долго так себя публично называл, пока в стране была хоть какая-то видимость демократии.
Стоит отметить, что до начала 2000-х гражданская война на Украине не была неизбежной: условная Малороссия была союзницей условной Новороссии, а в Рутении понемногу росли автономистские настроения (во Львове в 2000 году около трети жителей выступали за гипотетическую независимость Западной Украины). Но всё поменял Майдан осенью 2004 года, когда активное меньшинство при открытой поддержке Запада смогло навязать свою волю большинству населения, а Малороссия встала на сторону победителей. Именно при Викторе Ющенко началось внедрение всех тех неонацистских и даже расистских практик, которые вот уже восьмой год привычны для жителей Украины.
И хотя большинство избирателей в 2010-м ясно проголосовали против этого, режим Виктора Януковича и Партии регионов предал свой электорат и продолжил нацификацию страны, в чём экс-президент на днях прямо сознался. Потому «Майдан» 2013-2014 годов и последовавшая за ним гражданская война стали неизбежностью. Хотя ныне говорят в основном о боевых действиях на Донбассе, не стоит забывать, что в Одессе и Харькове киевские власти также действовали методами оккупационного режима.
Да, этот режим не имеет никакой независимости, он публично управляется из посольств США и других западных стран, что прекрасно понимает население. Согласно результатам опроса центра «Социальный мониторинг», обнародованным 17 августа, лишь 55% считают нынешнюю Украину на самом деле независимой, тогда как 34% придерживаются противоположного мнения. Однако вряд ли киевский режим рухнет так же быстро, как афганский, в случае потери внешней поддержки. Ведь его существование поддерживает в том числе и Россия, опасаясь появления огромной «чёрной дыры» на своей западной границе.
Однако, с моей точки зрения, гангрена так называемой «украинской государственности» зашла настолько далеко, что требует хирургического вмешательства. Это не значит, что все получившиеся в результате части Украины получат независимость, ведь Новороссия на самом деле мечтает о воссоединении с Россией, а Рутения — о растворении в Европейском Союзе. Я даже не уверен, что сам стал бы ныне бороться за независимость Рутении, о чём мечтал с середины 1990-х, — настолько мои земляки дискредитировали само это понятие. Однако пример Крыма и Севастополя показывает, что исторические ошибки можно исправить не только через 30, но и через 60 лет. Если там в 2014-м победили юнионисты, почему в Рутении, в конце концов, не могут вернуться к идее независимого государства, провозглашённого во Львове ещё 1 ноября 1918 года?..