А жив Мехти Феофанович остался только чудом. Летом 2017 года контрразведка СБУ заявила, что раскрыла и прекратила деятельность учёного, инженера-изобретателя Мехти Логунова, который, по данным украинского следствия, был резидентом ГРУ Генштаба Вооруженных сил РФ. Он якобы собирал информацию о технических разработках оборонного заказа для передачи ее российским спецслужбам. Приговор — 12 лет заключения. Собственно, в данном случае это означало, что человека приговаривают к пожизненному заключению.
Учёный выдержал 120 допросов, подписав лишь один протокол в день задержания. Говорит: виниться было не в чем.
В конце 2019 года Мехти Логунов был освобожден в результате обмена удерживаемыми лицами между Киевом и народными республиками Донбасса. Тогда 85-летний бывший узник был единственным, кто при освобождении не просил о помиловании у президента Украины.
Сначала беседуем в комнате для совещаний. Спрашиваем о пережитом недавно.
- Мехти Феофанович, расскажите, как вас задержали?
— В Харькове меня брали 12 человек. Два следователя, восемь сотрудников СБУ и еще… Брали как резидента ГРУ Генштаба российской армии, работавшего под оперативным псевдонимом Вальтер, как мне потом пояснили. Меня выманили, можно сказать, я попался немножко. Хотя и понимал, что скоро могут взять, — такая тогда была обстановка. Но страха не было. Страха я не испытываю ни перед чем и не перед кем ни при каких обстоятельствах. Много чего повидал, и смерть видел…
Я их только спросил: не слишком ли вас много на одного старика? Они ничего не ответили. А дальше — руки за спину, посадили в «воронок», повезли.
И начальник третьего отдела контрразведки решил расколоть меня по горячим следам. Он мне сказал: «Мы знаем, что вы резидент Главного разведуправления, ваш оперативный псевдоним Вальтер. Если вы будете сотрудничать с нами, признаете всё, мы дадим вам (срок. — Ред.) меньше меньшего и поместим в хорошую тюрьму».
На что я ответил ему: а что, есть тюрьмы получше и похуже? И говорю ему: понимаете, в чём дело, в ГРУ не знают, что я их резидент, в ФСБ не знают, что я их резидент. Вы знаете, что я не резидент, и я знаю, что я не резидент. Если бы я был резидентом, то здесь была бы другая власть, и не вы меня, а я бы вас допрашивал, и вы бы всё мне выложили. Без малейшего применения насилия. Я ведь 15 лет был преподавателем, а что такое преподавание? Допрос, только на технические темы. А методика остаётся та же самая, с некоторыми нюансами.
- А к вам насилие применяли?
— Меня и пальцем не тронули, даже голос ни разу не повысили. Они были со мной вежливы. Но пытать — пытали. Пытки ведь разные бывают.
- Поясните?
— Поясню наглядно. Вот одна из пыток: у меня поломались 17 зубов (достаёт флакончик, высыпает их на стол). Если я сейчас сниму протезы, вы увидите, что у меня осталось шесть зубов. Я это все (сломавшиеся зубы — ред.) сохранил. Потому что я знал — если выйду, то должен буду рассказать всем о том, что там происходит. Мало им не покажется.
Когда меня из временного пункта содержания перевели в СИЗО, когда я туда заехал, а туда именно заезжают, так вот, я сразу же написал заявление генпрокурору, ещё кому-то, сейчас не вспомню, но написал, что я не склонен к суициду. И если меня вдруг обнаружат в камере с признаками насильственной смерти, прошу тогда открыть расследование. Потому что убийцами своими я считаю начальника третьего отдела контрразведки майора М., следователя Г., прокурора Ф. (перечисляет фамилии), судью и так далее. Это заявление я им подал через адвоката.
- Как было в СИЗО?
— Как только я зашёл, наши, которые там были, помогли. Зашёл я в том, в чём был, когда меня на улице взяли, — в футболке, в шортах… Наши помогли, указали, к кому обратиться. Я написал одному человеку, был у нас в Харькове такой активист, и мне прислали необходимые вещи.
В тюрьме ко мне относились с большим уважением. Для того чтобы обрисовать атмосферу, расскажу такую деталь: там всё время гонят самогон.
- Самогон? В тюрьме?
— Да. Я его, конечно, не употреблял. Часто проводили шмоны, чтобы самогон изъять. Вот, один раз во время такого шмона нас всех вывели в коридор, и старший из охраны мне говорит: ну что, ты, дед, тоже, что ли, самогонкой занимаешься?
Я ему отвечаю: вы знаете вообще, кто я и за что здесь нахожусь? Я обвиняюсь в том, что я резидент ГРУ Генштаба российской армии. А резидентов в звании ниже полковника не бывает. Извольте ко мне обращаться согласно уставу внутренней службы вашей… Вот это единственный раз было, когда ко мне грубо обратились.
- Вы смело себя вели…
— Как положено. По-другому и не мог. Вот мне иногда пишут: вы герой… Я не герой, я просто человек долгой присяги. И ничего больше.
- Но почему украинские власти выдвинули против вас такое обвинение — госизмена, шпионаж?
— Я по работе много ездил, часто бывал в России, в Европе много бывал. В Европе они за мной следить не могли, наверное, командировки им не выписывали. В России, где-нибудь в Белгороде, Воронеже или Москве, я думаю, тоже не могли организовать слежку. Поэтому стали сочинять.
Но когда они сочинили всё это и выложили мне в досудебном расследовании — все эти материалы, протоколы и прочее… Я какой-никакой, но у меня производственный и научный стаж свыше 60 лет. Я занимался анализом технологий, анализом финансов, я работал с разными фирмами, у меня до сотни фирм было на контакте. Я строил заводы по переработки шин, твёрдых отходов и прочего. Изучал эти предприятия, изучал технологии, имел дело с предприятиями, которые выпускают это оборудование. Делал экспертизы этих предприятий. Поэтому я мог профессионально проанализировать и эти материалы СБУ.
- И к какому выводу вы пришли?
— Я понял, что у них очень низкий уровень оперативной подготовки. Поскольку у меня стаж конспирации с трёхлетнего возраста, я всегда этими вопросами достаточно серьёзно интересовался. Например, изучал опыт гестапо. Выучил немецкий, тем более что часто приходилось бывать в Германии, читал в подлиннике воспоминания Шелленберга и другие материалы. Конечно, нельзя сказать, что стал специалистом, но многое узнал. И могу сравнивать.
- Каковы результаты сравнения?
— Могу сказать одно: в гестапо работали специалисты очень высокого уровня, и там не было коррупции. На Украине в СБУ, как я уже сказал, во-первых, низкий уровень оперативной подготовки. Во-вторых, это… коммерческая организация. Я это знаю точно, просто никому не могу до поры до времени рассказывать о случаях, которые эти мои слова подтверждают. Когда людей брали, шили дело, а потом за деньги выпускали. В общем, убеждать никого не буду, хотя сам в этом убеждён. Когда человека закрывают, он на многое готов…
Кстати, когда меня взяли, в первый же день, еще до моего ареста, взяли также около двадцати человек, — просто пользуясь информацией из моего компьютера, из моих телефонных книжек, кто там был. Представьте, как это было: в шесть утра заходят, заковывают в наручники, привозят в СБУ… Взяли в основном женщин. Потом их допрашивали, угрожали им, конечно, рассказывали им, что я российский шпион. Говорили: если не признаетесь, срок от 12 до 15 лет вам грозит. Но, как это ни странно, женщины оказались наиболее стойкими, наиболее порядочными. Ни одна из них ничего на меня не показала.
- Вы сказали, что у вас опыт конспирации с трёхлетнего возраста…
(Переходим в видеостудию издания Украина.ру, и следует такой рассказ):
— Поясню. Логунов — это у меня пятая фамилия. Были тому причины. По происхождению я абхаз, отец у меня абхаз, мама русская. Отец был коммунист-большевик, секретарь Гагринского и Гадаудского райкомов ВКП(б). В августе 1937 года он был арестован, ему «пришили» покушение на Сталина в 1935 году. Было следствие, и 15 сентября 1937 года отца расстреляли. Следствие вёл, избивал отца и пытал, и расстрелял, как мне сказали, лично Лаврентий Павлович Берия.
Моя мама, которую Берия знал лично, как и отца, пошла к нему на приём с просьбой защитить, с просьбой как-то помочь отцу. Он сказал: Вера, не ходи, не проси, он негодяй, изменник и шпион, уходи отсюда…
Мама рассказывала мне: вышла, иду, плачу, а мне говорят: вам не сюда, вам вот сюда — в подвал. В этом подвале она провела около месяца, это в Тифлисе. Потом Баку, Красноводск, Ашхабад и, наконец, Акмолинск. В Акмолинске был лагерь, который назывался «АЛЖИР» — Акмолинский лагерь жён изменников Родины. В этом лагере сидели 28 тысяч женщин. Это были матери, жёны, дочери, сёстры людей, репрессированных в 1936-38 годах. Уголовных там не было.
Мама пробыла там семь лет. Там же, в этом лагере, находилась жена её родного брата, дяди Коли, — тётя Шура. Там же была жена родного брата отца, и там же была женщина, которая впоследствии оказалась родственницей нашей.
В то время грузинское НКВД вело террористическую, геноцидную политику в Абхазии. Из ста тысяч абхазов, население Абхазии, из ста тысяч было ликвидировано семь тысяч. Это были партийные работники, инженеры, врачи, колхозники, крестьяне… Семь тысяч человек были расстреляны НКВД Грузии.
Таких детей, как я, забирали, лишали имени, лишали фамилии и направляли в детские дома. А детей постарше… Вот, скажем, сын Лакобы, это был наш председатель Совнаркома и секретарь Компартии Абхазии, Рауф Лакоба 17 лет был арестован и расстрелян по приказу Берии. Это исторический факт, и таких случаев было несколько.
Маму арестовали, остался я с бабушкой. Приехали родственники отца, хотели забрать меня. Но бабушка не отдала, и мы уехали на Донбасс. Там в городе Зугрэс жили старшая сестра мамы с мужем и две моих сестры. Мы приехали с бабушкой туда и жили там с октября 1937 года по октябрь 41-го года.
Моя фамилия родовая — Киут. Отец был Киут Леонтий Апишевич, или Леонтий Аполлонович. Есть родовое селение между Сухумом и Очамчирой, Кындыг называется это селение. Там 800 семей, и 80% это люди нашей фамилии — да все мои родственники.
Спасая меня, бабушка вывезла меня на Донбасс. И там, а мне было три года, шёл четвёртый, вся семья села, и мне сказали: ты будешь рассказывать, что твоя сестра Тамара — она твоя мама, и твоя фамилия — Чеботарёв. Это была фамилия моей сестры. Если ты где-нибудь проговоришься, нас всех убьют.
Поэтому с трёх лет я знаю, что такое держать язык за зубами, что такое конспирация. И нигде никогда я не проговорился за то время, что мы были на Донбассе.
Потом началась война. Помню, сидела вся семья, решали, что делать. А я был чёрный, как смоль, это сейчас я седой… А был черноволосый. Сказали: придут немцы, подумают, что еврей, — убьют, и никто разбираться не будет. Поэтому поднялись и уехали в эвакуацию.
Я помню, конец сентября, может быть, начало октября, мы ехали в поезде около станции Валуйки, и я видел — была такая осенняя погода, после дождя — воронки от бомб, залитые водой, убитые раздутые лошади… Я увидел два немецких самолёта с чёрно-желтыми крестами, которые летели навстречу поезду. Потом вдруг какой-то треск, какая-то стружка посыпалась с крыши: немцы обстреляли поезд. Меня ранило, какой-то осколок попал в ногу. Но поскольку и бабушка, и тётка были сёстрами милосердия во время Первой мировой, империалистической, они меня перевязали. Я это легко перенёс.
И попали мы в эвакуацию в город Дзержинск Горьковской области. Это (там. — Ред.) старшая тоже мамина сестра, тётя Нина. Она была замужем за командиром полка НКВД по охране военных заводов Дзержинска. В этом городе Дзержинске, а это и по сию пору один из арсеналов… Немцы прилетали каждую ночь и наугад бомбили этот город. Но один только раз попали в какой-то завод. А так они дальше улетали на стрелку Волги и Оки бомбить Горьковский автозавод.
Потом мы переехали в город Кирово-Чепецк, это Вятка и город Киров… И там уже были до реэвакуации. В это время мне пришлось поменять фамилию. Я стал Ивановым, это девичья фамилия моей мамы. Ну и так далее. За время моего житья до 16 лет, до получения паспорта я имел несколько фамилий. Киут, это родовая фамилия, затем Чеботарев, Рогачев, Иванов.
В 1944 году вышла из тюрьмы моя мама, она отсидела только семь лет, её комиссовали как туберкулёзную, и она вышла из тюрьмы раньше на один год. Я помню этот день. На всю жизнь запомнил, когда мама пришла с поезда — в пальтишке каком-то, котомочка за спиной, чемодан фанерный…
Началась реэвакуация. Это возврат на Украину. Вернулись мы. Такой посёлок есть под Харьковом возле Чугуева — Эсхар, вернулись туда. Там мама познакомилась с моим отчимом, он предложил ей выйти за него замуж. Мама спросила сестру, тётю Марусю, спросила: что мне делать, сказать ему, что я сидела в тюрьме? Сестра сказала: дура, молчи, он испугается и уйдёт.
Но мама сказала. И он спрашивает тогда: скажи, пожалуйста, а Евдокия Иванова тебе не знакома по этому лагерю (АЛЖИР. — Ред.)? Это его родная сестра, с которой они семь лет на соседних нарах лежали. Она тоже была репрессирована в 37-м году. Так вот! Рассказать, скажут — рассказывает какие-то сказки. Но это быль.
Мама вышла замуж, мы вскоре переехали в Воронеж. Отчим стал для меня отцом. Сказали мне, что с твоей фамилией (родовой. — Ред.) тебе нигде не будет ходу, никуда. И меня усыновили, я стал Логуновым. Это моя пятая фамилия. Но я умел держать язык за зубами и жил уже дальше под этой фамилией. Вот такая история с фамилиями…
(От редакции: Отметим, что на визитке, которую оставил нам Мехти Феофанович, значится уже шестой вариант фамилии — Логунов-Киут, учёный-эколог, заместитель главного редактора журнала «Персона страны». Мехти смеётся: «пришлось вот и журналистом стать…»).
Тем не менее, когда я окончил школу, окончил с серебряной медалью, и подал документы в Харьковский политехнический институт, меня не приняли. Меня вызвали в приёмную комиссию и сказали: мы вас не примем. Я спросил: почему?— А мы вам не будем объяснять… Но я не стал выяснять. Вышел, пошёл по улице, увидел Автодорожный институт, зашёл — там меня приняли.
- Расскажите о своей работе на Украине.
— Окончив институт, я стал инженером-механиком. Стал работать. Я всегда хотел заниматься производством. Поступил работать мастером в ремонтные мастерские управления механизации. Потом был линейным механиком и так далее.
Я много чего перепробовал на Украине. Был преподавателем в Автодорожном институте, защитил диссертацию, работал с ХТЗ… По жизни мне встретилось немало замечательных людей, настоящих людей, я их называю — личности. У них я не просто учился, я понимал, как надо жить, как надо работать, как надо иметь какие отношения с людьми. И это осталось во мне на всю жизнь.
Но учился я не только у них, учился я и у рабочих, учился у механизаторов… Я попал в управление механизации в Харькове, а оно было очень интересное. Там примерно 20% было молодых людей, а остальные — примерно 40% — бывших фронтовиков, и примерно 40% бывших заключённых. Зэки, которые прошли Печору, Норильск, Колыму и прочие лагеря.
Это были специалисты высочайшего класса, что фронтовики, что… Я учился у них. Потому что, окончив институт почти с красным дипломом, одной оценки не хватило, я понимал, что практические знания очень важны. И это школа, о которой я никогда не пожалел. Я до сих пор учусь.
(Продолжение следует)