В ту пору Иосиф Сталин, хоть и, по выражению Владимира Ленина, «сосредоточил в своих руках необъятную власть», но всё еще не утерял привычку советоваться с товарищами на местах. К нему ещё можно было легко напроситься на личную встречу, чем и воспользовался Шумский. Более двух часов длилась беседа, содержание которой Иосиф Виссарионович решил подробно передать Лазарю Моисеевичу (Сталин И. В. Сочинения. Т. 8. С. 149-154, М., ГИПЛ, 1951).
«Товарищ Шумский неправильно понимает украинизацию»
Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) сообщает, что Шумский недоволен отношением масс к украинизации и её темпам: «Он считает, что украинизация идет туго, на украинизацию смотрят, как на повинность, которую выполняют нехотя, выполняют с большой оттяжкой».
Чтобы ситуация изменилась в правильном, по мнению Шумского, направлении, «во главе этого движения должны стать такие люди, которые верят в дело украинской культуры, которые знают и хотят знать эту культуру, которые поддерживают и могут поддерживать нарастающее движение за украинскую культурность. Он особенно недоволен поведением партийной и профессионалистской верхушки на Украине, тормозящей, по его мнению, украинизацию.
Он думает, что один из основных грехов партийно-профессионалистской верхушки состоит в том, что она не привлекает к руководству партийной и профессионалистской работой коммунистов, непосредственно связанных с украинской культурой. Он думает, что украинизацию надо провести, прежде всего, в рядах партии и среди пролетариата».
А пролетариат и совслужащие в Харькове, который тогда был столицей УССР, упорно не желали украинизироваться.
Да и первое лицо партии на Украине не то что по-украински, по-русски говорил с заметным акцентом. Причем с таким, за который во времена Петлюры погромы устраивали.
Сам же уроженец Житомирщины Шумский был выходцем из украинских левых эсеров («боротьбистов»). Партия эта была хоть и левая, но прежде всего украинская, а значит, хотя бы лёгкий налёт антисемитизма там имелся. Да, весной 1920 г. партия самораспустилась, более 4 тысяч боротьбистов, включая Шумского, в индивидуальном порядке были приняты в РКП(б). Но переделать нутро человека невозможно.
Однако на тот момент будущий «корифей наук и лучший друг советских физкультурников» считал оргвыводы по этой публике преждевременными:
«Нельзя травить бывших боротьбистов их прошлым. Надо забыть о том, что они имели одно время за собой грехи, — у нас нет людей безгрешных. Надо их привлекать к партийной работе как внизу, так и вверху, безусловно и обязательно. Надо привлечь т. Шумского к участию в руководящей партработе».
Сталин видел эту проблему так: «Можно и нужно украинизировать, соблюдая при этом известный темп, наши партийный, государственный и иные аппараты, обслуживающие население. Но нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнета».
Однако дальше, по мнению генсека, ситуация будет меняться:
«Несомненно, что состав украинского пролетариата будет меняться по мере промышленного развития Украины, по мере притока в промышленность из окрестных деревень украинских рабочих. Несомненно, что состав украинского пролетариата будет украинизироваться, так же как состав пролетариата, скажем, в Латвии и Венгрии, имевший одно время немецкий характер, стал потом латышизироваться и мадьяризироваться. Но это процесс длительный, стихийный, естественный.
Пытаться заменить этот стихийный процесс насильственной украинизацией пролетариата сверху — значит проводить утопическую и вредную политику, способную вызвать в неукраинских слоях пролетариата на Украине антиукраинский шовинизм. Мне кажется, что т. Шумский неправильно понимает украинизацию и не считается с этой последней опасностью».
В одной из справок в ЦК КП(б)У о состоянии украинизации указывалось, что к весне 1926 г., «несмотря на централизованность руководства процессом», элемент стихийности пока преобладал:
«Более успешная украинизация низовых органов советского аппарата, а также тех учреждений, которые соприкасаются с массами украинской интеллигенции и селянства, в частности — более быстрая украинизация Правобережья и Полтавщины и отставание Харьковщины, указывают на то, что стихийность идет навстречу централизованному руководству».
«Московские задрипанки»
Заметил товарищ Сталин и, как он писал, «тёмную сторону» украинизации.
«Т. Шумский не видит, что при слабости коренных коммунистических кадров на Украине это движение, возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчужденность украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против Москвы вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего достижения — против ленинизма. Я не буду доказывать, что такая опасность становится все более и более реальной на Украине», — писал генсек Кагановичу.
В качестве примера Сталин приводил труды Мыколы Хвылевого, бывшего ещё недавно русским парнем Колей Фитилёвым, написавшего цикл памфлетов «Апологеты писаризма», один из разделов которого имел скандальное для того времени название «Московские задрипанки».
Затем появился и самый известный ныне памфлет Хвылевого — «Украина или Малороссия?» Нация, по его мнению, только тогда может культурно проявить себя, если найдет собственный путь развития, а до последнего времени украинская интеллигенция (за исключением нескольких бунтарей) в культурном отношении шла за русским дирижером. Хвылевой считал, что ориентироваться же украинской культуре надо не на Россию, а на Европу.
«Поскольку украинская нация столько столетий искала своего освобождения, постольку мы расцениваем это как непреодолимое ее желание выявить и использовать свою национальную (не националистическую) окраску», — писал Хвылевой и предлагал «встать на сторону активного молодого украинского общества, которое представляет не только крестьянина, но уже и рабочего, и тем навсегда покончить с контрреволюционной (по сути) мыслью насадить на Украине русскую культуру».
«Не следует путать нашего политического союза с литературой. От русской литературы, от ее стилей украинская поэзия должна как можно быстрее убегать», — убеждал Хвылевой. «Поляки никогда бы не дали Мицкевича, если бы они не перестали ориентироваться на московское искусство. Дело в том, что русская литература тяготеет над нами в веках, как господин положения, который приучил нашу психику к рабскому подражанию. Следовательно, воспитывать на ней наше молодое искусство — это значит замедлять его развитие. Идеи пролетариата нам и без московского искусства известны… Наша ориентация — на западноевропейское искусство», — разошёлся Хвылевой, переходя, как и положено неофиту, на уничижительные эпитеты в отношении русской культуры, ещё недавно родной для него.
Товарищ Сталин вообще из всех советских (да и постсоветских) руководителей отличался любовью к чтению и умел заметить крамолу невооруженным взглядом.
«Требования Хвилевого о «немедленной дерусификации пролетариата» на Украине, его мнение о том, что «от русской литературы, от ее стиля украинская поэзия должна убегать как можно скорее», его заявление о том, что «идеи пролетариата нам известны и без московского искусства», его увлечение какой-то мессианской ролью украинской «молодой» интеллигенции, его смешная и немарксистская политика оторвать культуру от политики, — все это и многое подобное в устах украинского коммуниста звучит теперь (не может не звучать) более чем странно.
В то время, как западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии полны симпатий к Москве, к этой цитадели международного революционного движения и ленинизма, в то время как западноевропейские пролетарии с восхищением смотрят на знамя, развевающееся в Москве, украинский коммунист Хвилевой не имеет сказать в пользу Москвы ничего другого, кроме как призвать украинских деятелей бежать от Москвы «как можно скорее». И это называется интернационализмом. Что сказать о других украинских интеллигентах некоммунистического лагеря, если коммунисты начинают говорить, и не только говорить, но и писать в нашей советской печати языком т. Хвилевого?», — замечает генсек.
«Кадры решают всё»
Однако, сколько бы Шумский ни спорил со Сталиным о темпах украинизации, главной темой его беседы была кадровая. Ни его, ни его товарищей в харьковском ЦК не устраивал Лазарь Каганович на посту первого секретаря ЦК КП(б)У, и генсек так излагает это своему киевскому выдвиженцу:
«Он думает, что для исправления этих недочетов необходимо, прежде всего, изменить состав партийной и советской верхушки под углом зрения украинизации, что только при этом условии можно будет создать перелом в кадрах наших работников на Украине в сторону украинизации. Он предлагает выдвинуть на пост председателя Совнаркома т. Гринько, на пост политсекретаря ЦК КП(б)У — т. Чубаря, улучшить состав Секретариата и Политбюро и т.д.».
Не мог же Шумский открытым текстом сказать Джугашвили: «Уберите от нас этого ж***»! На дворе стоял 1928 год, а не, скажем, 1949 или 1979, замечу. А вот товарищ Гринько, родом из Шепетовки Харьковской губернии, был одним из организаторов партии «боротьбистов» и уже в силу одного своего происхождения казался Шумскому более подходящим кандидатом в лидеры украинских коммунистов. И, в общем, у союзного руководства принципиальных возражений против такого подхода не было, но были важные детали.
«Прав т. Шумский, утверждая, что руководящая верхушка на Украине (партийная и иная) должна стать украинской. Но он ошибается в темпе. А это теперь главное. Он забывает, что чисто украинских кадров не хватает пока для этого дела. Он забывает, что такие кадры нельзя создавать искусственно. Он забывает, что такие кадры могут вырастать лишь в ходе работы, что для этого необходимо время.
Возможно, что т. Каганович страдает некоторыми недостатками в смысле переадминистрирования. Возможно, что организационный нажим действительно наблюдается в практике т. Кагановича. Но кто доказал, или кто может доказать, кроме самой работы Кагановича в дальнейшем, что Каганович неспособен усвоить более гибкую политику?» — пишет вождь Кагановичу, давая понять, что его позиции в Харькове на данный момент незыблемы.
Только два года спустя Иосиф Виссарионович переведёт Лазаря Моисеевича в Москву.
Сталин также дал понять, что Гринько на роль первого секретаря не подходит:
«Что значит выдвинуть теперь т. Гринько на пост председателя Совнаркома? Как могут расценить это дело партия в целом и партийные кадры, в особенности? Не поймут ли это так, что мы держим курс на снижение удельного веса Совнаркома? Ибо нельзя же скрыть от партии, что партийный и революционный стаж т. Гринько много ниже партийного и революционного стажа т. Чубаря.
Можем ли мы теперь, в настоящую полосу оживления советов и подъема удельного веса советских органов, пойти на такой шаг? Не лучше ли будет, и в интересах дела, и в интересах т. Гринько, отказаться пока что от подобных планов? Я за то, чтобы состав Секретариата и Политбюро ЦК КП(б)У, а также советскую верхушку усилить украинскими элементами. Но нельзя же изображать дело так, что в руководящих органах партии и советов не имеется будто бы украинцев».
И что из всего этого письма воспоследовало?
Сталин, поддерживая Кагановича, провел последнего в июле 1926 г. кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б). В ноябре 1926 г. Гринько перевели в Москву на должность заместителя председателя Госплана СССР, а затем был нанесен удар по Хвылевому — он был освобожден от обязанностей редактора журнала «Червоний шлях», а главным редактором журнала стал В. П. Затонский.
М. Г. Хвылевой, М. Е. Яловой и А. Ф. Досвитный 1 декабря 1926 г. выступили с заявлением, в котором признали, что лозунг об ориентации на «психологическую Европу» одновременно с разрывом с русской культурой является извращением классовой пролетарской линии, лозунгом буржуазным. Авторы заявления утверждали, что они ни в чем не расходятся с линией партии и отрекаются от своих ошибок.
Украинизация по Кагановичу
Однако этот разгром бывших боротьбистов и сочувствующих в реальности мало что изменил в национальной политике советской власти на Украине.
Под руководством тов. Кагановича КП(б)У стала проводить украинизацию такими темпами, о которых Шумский и его товарищи не могли даже мечтать. И инженеров, и вузы, и рабочих заставляли переходить на неродной язык под угрозой увольнения, а чтобы сделать «коренизацию» ещё более наглядной, в Москве (не в Харькове), подготовили инструкции к проведению в декабре 1926 года переписи населения СССР.
Сохранились «Пояснительные замечания и инструкционные указания Всесоюзная перепись населения 1926. Т. IX. РСФСР. М.: 1928. С.201-209. Т.XVII СССР. М.: 1929. С. 97-105».
В инструкционных пояснениях по вопросу о народности было указано: «К вопросу четвертому. Здесь отмечается, к какой народности причисляет себя отвечающий. В случаях если отвечающий затрудняется ответить на вопрос, предпочтение отдается народности матери. Так как перепись имеет целью определить племенной (этнографический) состав населения, то в ответах на вопрос 4-й не следует заменять народность религией, подданством, гражданством или признаком проживания на территории какой-либо республики. Ответ на вопрос о народности может и не совпадать с ответом на вопрос 5-й о «родном языке».
«Хотя термин "народность" и поставлен с целью подчеркнуть необходимость получения сведений о племенном (этнографическом) составе населения, все же определение народности предоставлено самому опрашиваемому, и при записи не следует переделывать показании опрашиваемого. Лица, потерявшие связь с народностью своих предков, могут показывать народность, к которой в настоящее время себя относят». (Циркуляр № 10).
Однако это разъяснение о недопустимости «переделывания показаний опрашиваемого» не распространялось на русских. Поскольку общерусская идентичность, не выделявшая украинцев и белорусов из состава русского народа, была всё еще широко распространена в западных и юго-западных регионах СССР, выделенных большевиками в отдельные национальные республики, предполагалось, что в данном случае показания опрашиваемого нуждаются как минимум в дополнительных уточнениях.
«Для уточнения записи об украинской, великорусской и белорусской народностях в местностях, где словом "русский" определяют свою народность представители трех этих народностей, необходимо, чтобы лица, называющие при переписи свою народность "русский", точно определяли, к какой именно народности: украинской, великорусской (русской) или белорусской они себя причисляют; записи "русский" и "великоросс" считаются тождественными». (Циркуляр № 14).
Если ответ на вопрос национальность был «русский/ая», то задавался уточняющий вопрос из каких русских, и, если ответ был «из малороссов» писали «украинец», т.е. уже прямо занимались «переделыванием показаний опрашиваемого».
Но даже при таких установках украинцы не везде были подавляющим большинством!
В столичном Харькове, согласно переписи, проживало: украинцев — 160,1 тыс. чел. (38,4%), русских — 154.4 тыс. чел. (37,81%), евреев — 81,1 тыс. чел. (19,4%), представителей других национальностей — 21,7 тыс. чел. (5,2%).
Что же касается прогноза Сталина о пополнении рабочего класса выходцами из села, то перепись 1937 года насчитала в Харькове 759 385 человек, а повторная, 1939 г., — 833 тыс. человек, из которых только 15% родилось в Харькове. Но эти приезжие украинизацию не восприняли.
Что же касается главных героев сталинского письма Кагановичу от 26.04.1926, то дальнейшую судьбу его главных героев угадать несложно. Николай Хвылевой покончил жизнь самоубийством 13 мая 1933 г. после ареста своего товарища писателя Михаила Ялового. Григорий Гринько большую часть 1930-х занимал весьма высокий пост Народного комиссара финансов СССР, а в 1937 г. был отстранен от должности, исключен из Партии и арестован. Будучи фигурантом т.н. 3-го Московского процесса он был расстрелян в 1938 г. Александр Шумский в первый раз был арестован в 1933, отсидел, повторно арестован в 1937 и, наконец, в 1943 г. умер при загадочных обстоятельствах.