Не последнюю роль в разворачивании этого кризиса сыграли эпидемии.
Конец имперской эпохи
Даже беглый взгляд на политическую карту Евразии второго столетия нашей эры дает исчерпывающее представление о том, каким был мир той эпохи — мир нескольких великих империй.
Большую часть Западной Европы, север Африки, Малую Азию и Левант занимала Римская империя, достигшая своих максимальных размеров — порядка 4,8 млн квадратных километров — при Траяне (умер в 117 году).
Дальше на восток, на территории современных Ирака и Ирана, лежало Парфянское царство, которое так и не удалось покорить Риму, а его восточным соседом была Кушанская империя, крупный осколок эллинистического мира, охватывавший нынешние Афганистан, Пакистан, часть Средней Азии и северо-восточной Индии. В остальной части Индии в это время доминировала крупная держава Сатаваханов.
Великий Шелковый путь соединял империи западной и центральной Евразии с ее дальним востоком — Китаем, который под властью династии Хань стал самым крупным когда-либо существовавшим на планете государством площадью 6 млн квадратных километров.
Перенесемся на двести лет вперед — в середину IV века.
На месте процветающей Ханьской империи мы обнаружим несколько мелких враждующих между собой царств — «темные века» в истории Китая закончатся лишь в конце VI века при династии Суй. На западной оконечности Евразии по-прежнему доминирует Римская империя, но ее мощь уже подорвана постоянными внутренними войнами и варварскими вторжениями — в 395 году она вступит в стадию сначала управляемого распада на Восточную и Западную. Последняя не протянет и сотни лет.
Более стабильно выглядит картина в центральной части Евразии, где господствует новая персидская империя Сасанидов, добившаяся наивысшего могущества при правившем 70 лет шахе Шапуре II. Но и ей вскоре придется погрязнуть в бесконечных войнах и внутренних восстаниях, которые подточат сопротивляемость Персии арабскому нашествию в середине VII века.
Еще короче был расцвет империи индийских Гуптов, после распада которой в середине VI века в свои «темные века» погрузится Индия.
Разделяют эти две эпохи события, которые известны как кризис III века, хотя далеко не все современные историки склонны рассматривать его как некий всемирный процесс. История разных частей Евразии в то время действительно двигалась на разных скоростях, взаимосвязи между ними не стоит преувеличивать, а распад великих империй мог длиться столетиями.
Но все же именно III век подводит финальную черту под классической Античностью, перебрасывая мостик к эпохе Средневековья, а во многом и точкой отсчета для современного мира.
Явление хаоса народам
Римская империя столкнулась с первыми бедствиями в 165 году, когда на ее территории разразилась продолжавшаяся полтора десятилетия эпидемия, известная как Антонинова чума, по имени правившего в эти годы императора-философа Марка Аврелия Антонина.
Несмотря на то, что точный диагноз этой болезни до сих пор не выяснен (возможно, это была оспа или корь), механизм ее распространения был точно таким же, как и в случае с другими знаменитыми эпидемиями — инфекцию в пределы империи занесли войска, возвращавшиеся из похода на город Селевкию неподалеку от нынешнего Багдада.
Сколько-нибудь точных данных об общем количестве погибших от Антониновой чумы нет, хотя, по свидетельствам современников, в ряде провинций империи население сократилось на треть.
Следующий эпидемический удар Рим получил между 250 и 270 годами, во время так называемой чумы Киприана, которая, возможно, была еще более разрушительной — в столице империи во время вспышки болезни умирало пять тысяч человек в день, а также эпидемия, вероятно, затронула обширные сельские территории.
Апокалиптические описания этого бедствия оставил карфагенский епископ Киприан, чьим именем и была названа эпидемия.
Два эти вторжения неведомой прежде болезни усилили нараставший в империи хаос. Скончавшийся от чумы Марк Аврелий вошел в историю как последний «хороший император» — уже при его преемнике Коммоде в Риме расцвели чудовищная коррупция и распущенность нравов, и новые триумфы Рима при Септимии Севере, правившем в 193-211 годах, оказались лишь временной передышкой. После свержения легионерами в 235 году Александра Севера империя вступила в полувековой период «солдатских императоров», когда единство империи было утрачено.
Чума Киприана пришлась на середину этой эпохи, завершившейся лишь с приходом к власти Диоклетиана, и была не единственным симптомом наступления последних времен, которое предвидели многие современники.
К середине III века империя столкнулась с тем, что экономисты сегодня называют инфляционно-девальвационной спиралью: серебряный римский динарий упал до 5% его обычной стоимости, а цены на зерно взлетели в 200 раз по сравнению с началом нашей эры.
Тогда же началось неизменно сопровождающее всемирные кризисы серьезное ухудшение климата — так называемый климатический пессимум раннего Средневековья, который достигнет кульминации к середине VI века, совпав с очередной масштабной эпидемией, известной как Юстинианова чума.
Эпидемии, похоже, внесли серьезную лепту и в распад Ханьской империи. В списке китайских эпидемий, приведенных в книге американского макроисторика Уильяма Макнила «Эпидемии и народы», в рассматриваемый период отмечено порядка десяти случаев инфекционных вспышек, некоторые из них были совершенно катастрофическими.
Например, в 208 году эпидемия в войсках, расположенных в провинции Хэбэй — той самой, откуда пришел коронавирус, — унесла жизни двух третей солдат.
В 184 году в Китае разразилось массовое восстание Желтых повязок, которое было подавлено лишь спустя два десятилетия, но империя Хань к тому времени существовала лишь формально. После того, как восставшие разрушили ее столицу Лоян, реальную власть у императора Сянь-Ди перехватил полководец Цао Цао, а его сын Цао Пэй в 220 году основал новое царство Вэй, контролировавшее лишь северную часть Китая.
Пришедшая на смену Хань эпоха Троецарствия продлилась лишь 60 лет, после чего дезинтеграция Китая продолжилась.
Несостоявшийся капитализм
Процветание мировых империй в преддверии кризиса III века сопровождалось небывалым прежде расцветом товарно-денежных отношений, городов и торговли между разными частями Евразии.
Нечто подобное мы увидим и спустя тысячу лет, когда в эпоху Высокого Средневековья старинные связи будут восстановлены. На европейской оконечности Евразии насыщение экономики деньгами даст толчок для развития совершенно новой мировой системы — капиталистической, которая сможет успешно пережить не один кризис.
Почему нечто подобное не произошло в III веке?
Основной ответ на этот вопрос, похоже, следует искать в примитивной структуре римской экономики и ее недостаточно развитой технологической базе. Как отмечает в своей книге «Переходы от античности к феодализму» выдающийся британский историк Перри Андерсон, на протяжении почти двух первых веков нашей эры «безмятежное великолепие городской цивилизации Римской империи скрывало ограниченность и противоречия производственной базы, на которой оно покоилось».
Основанная на рабском труде римская экономика могла расти лишь экстенсивно, и пока императоры были в состоянии расширять пределы своих владений, поток рабов-военнопленных был гарантирован вместе с новыми землями, превращавшимися в гигантские латифундии. Но как только империя перестала расти, этот механизм стал неизбежно давать сбои.
Повысить производительность труда за счет технологических инноваций оказалось невозможным — список римских изобретений в хозяйстве, наподобие ротационной мельницы и винтового пресса для отжима масла, оказался слишком коротким. На рубеже I века нашей эры в Палестине изобрели водяную мельницу, а в Галлии — жатку, но эти устройства так и не получили широкого распространения при империи.
Любопытно, отмечает Андерсон, что основные трактаты о прикладных изобретениях или технике, сохранившиеся от Римской империи, были военными или архитектурными — касались либо сложных вооружений и фортификаций, либо гражданского «украшательства».
Политический кризис III века был преодолен административным гением Диоклетиана, который смог фактически создать новую систему управления империей, однако спасать ее экономику было уже бесполезно.
«От демографических потерь III века так и не удалось оправиться до конца, — описывает Перри Андерсон реалии поздней империи. — Продолжительное запустение некогда обрабатывавшихся земель служит безошибочным свидетельством общей тенденции к сокращению населения. Городской рост был во многом сосредоточен в новых административных центрах, находящихся под прямым покровительством императоров. Этот рост не был спонтанным экономическим феноменом и не мог прекратить общий долгосрочный экономический упадок городов.
Редкие ремесленники и мастера, сталкиваясь с социальными трудностями, бежали из городов, пытаясь найти убежище и работу в имениях сельских магнатов, несмотря на официальные указы, запрещавшие такое переселение. В большинстве провинций городская торговля и промышленность сокращались-в империи происходило медленное, но верное наступление деревни».
В самой же деревне происходил необратимый переход к экономике замкнутого цикла. На смену рабскому труду шел новый тип зависимости работника от землевладельца — прикрепление к земле. Колоны — зависимые крестьяне — должны были выплачивать своему хозяину ренту продукцией или деньгами либо отрабатывать ее на издольной основе, сами же колоны могли оставлять себе примерно половину урожая со своих наделов. Такая организация аграрного труда все меньше зависела от рынка, что лишь ускоряло фрагментацию империи.
Как отмечает Андерсон, уже к V веку совокупные владения сельских магнатов достигли максимальной величины.
Зародившийся в результате кризиса III века феодализм благополучно пережил Римскую империю на много столетий. Более того, захватившие ее территорию германцы придали этой системе нужную динамику в части инноваций: накопление аграрных изобретений (наиболее известное из них — трехпольный севооборот), столь необходимых для дальнейшего перехода к капитализму, начинается уже в европейские «темные века».
Нежданные гости
Ослабление и дезинтеграция мировой системы, сложившейся к III веку, привели к тому, что в ее разломы устремились новые силы, прежде находившиеся на периферии всемирной истории.
Распад Ханьской империи стал одним из главных стимулов для Великого переселения народов — начало ему было положено экспансией кочевого народа хунну, от которого Китай попытался отгородиться Великой стеной.
Уже к середине IV века хунну (гунны) добрались до Северного Причерноморья и разгромили существовавшее там государство готов, вынужденных отступать к границам Римской империи. Уход германцев на юго-запад создал громадные пространственные лакуны на Восточно-Европейской равнине, которые быстро стали заполняться новыми народами.
К VI веку ее южная часть была заселена еще одним новым игроком европейской истории — славянами, покинувшими свою историческую прародину, располагавшуюся, вероятнее всего, в лесной зоне Восточной Европы.
Столь же примечательным результатом кризиса III века стало формирование новых мировых религий — христианства, а затем ислама. Стремительное превращение христианства из сравнительно маргинальной секты в главную религию Европы — прекрасная иллюстрация расхожей фразы о том, что кризис — это прежде всего время больших возможностей.
Англо-американский социолог Майкл Манн в своей монументальной книге «Источники социальной власти» рассматривает христианство как один из примеров того, как незаметные силы, вызревающие внутри социальной ткани, могут выйти на первый план в момент распада больших систем. Благодаря своей универсальности христианское послание смогло предложить определенное разрешение тех противоречий, которые раздирали Римскую империю, что и сделало новую религию привлекательной для элит.
Как подчеркивает Манн, ранее христианство не было верой «бедных и угнетенных». Напротив, оно получало все больше приверженцев в тех слоях общества, которые пронизывали своими сетями всю империю, например, среди преуспевающих городских торговцев и ремесленников, при этом важнейшим социальным аспектом его распространения была грамотность — христианство изначально было «религией книги». При этом ядром христианских групп были греки — наиболее мобильная этническая группа империи.
События на фронтах идеологической власти напоминают о том, что кризис III века был не только политическим и экономическим.
В интерпретации Майкла Манна нарастающий в Риме кризис был кризисом социальной идентичности: к какому обществу я принадлежу? Это крайне важное замечание, если вспомнить, что одним из событий, предшествовавших полномасштабному кризису III века, было предоставление императором Каракаллой римского гражданства всем свободным жителям империи. Спустя столетие это решение фактически оставило не удел старую элиту империи — сенаторов и всадников, выведя на вершины власти совершенно новых людей.
Значительно увеличившие государственную бюрократию реформы Диоклетиана, сына вольноотпущенника из Далмации, создали новые возможности повысить свой статус в обществе для представителей средних слоев, многие из которых, подчеркивает Манн, уже были христианами.
В этой ситуации одному из преемников Диоклетиана Константину оставалось лишь принять новую религию как государственную, так сказать, явочным порядком. А после того, как империя рухнула под напором варваров, сетевая структура христианства фактически оставалась единственной скрепой — и не только духовной — Европы на протяжении всего раннего Средневековья.
Для эпохи нескончаемых бедствий эта религия оказалась как нельзя более кстати. В частности, воздействие катастрофических эпидемий, отмечает Уильям Макнил, укрепляло христианские церкви в то время, когда большинство других институтов оказались дискредитированы: христианство было системой мыслей и чувств, вполне адаптированной к смутным временам, когда повсеместно господствовали болезни и насильственная смерть.
Универсальные решения предлагал и явившийся тремя столетиями спустя ислам — эта религия, отмечает Манн, покорила те регионы, правители которых не обладали устойчивой моралью: персидские армии были поликонфессиональными, у Византии арабы отобрали регионы, слабо интегрированные в православное христианство, а Северная Африка была спорной территорией между разными христианскими церквями.
Так или иначе, эти сюжеты прослеживаются и до сегодняшнего дня — как бы ни были далеки от нас кризис III века и его последствия, их роль в формировании облика современного мира невозможно отрицать.