Мы, впрочем, сегодня хотим поговорить не о трагических событиях декабря «великого и страшного» 1918 года. Мы поговорим на частную, но интересную тему связи «Белой гвардии» с произведениями классиков русской литературы. Связи эти обширны и многообразны, и все перечислить не выйдет. Но мы обратим внимание только на некоторые.
В первую очередь, разумеется, вспоминается Мышлаевский, который направо и налево чихвостит «достоевских мужичков-богоносцев сочинения графа Льва Николаевича Толстого» и в то же время вполне позитивно отзывается о «Войне и мире», которую писал боевой офицер.
Впрочем, это достаточно очевидные ссылки. Обратимся к вариантам менее очевидным.
Пушкин
Если вспомнить Александра Сергеевича Пушкина, то первое, что вспоминается в связи с событиями 1918 года, это конечно «Капитанская дочка». Тот же самый момент народного восстания глазами человека, который это восстание пытается подавить. Естественно, неудачно. И у Пушкина, и у Булгакова описана гибель защитников старого порядка, но описано и возмездие (справедливости ради надо сказать, что после прихода красных в 1919 году Михаил Афанасьевич с женой прятались в Буче, закономерно опасаясь попасть в ЧК).
Пересечений с «Капитанской дочкой» довольно много, причём главное — в любовной линии, хотя и сильно видоизменённой.
В «Капитанской дочке» тема любви вообще центральная — герои проносят её через ужасы крестьянской войны, спасая друг друга (позже эту модель, правда, в более реалистическом варианте, использовал Алексей Николаевич Толстой в «Хождении по мукам»).
В «Белой гвардии» тема любви тоже играет важную роль, но тут есть хитрость. Дело в том, что в пьесе «Дни Турбиных» при урезании объема пропали три из четырёх любовных линий. Оставшаяся (Елена Тальберг — Леонид Шервинский) — отнюдь не самая интересная, зато самая вызывающая (Елена — замужняя женщина). Нарком образования Анатолий Луначарский из-за этого всю пьесу обозвал «собачьей свадьбой» и в какой-то степени был даже прав. Правда, другие критики, во времена уже перестроечные, пытались объяснить, что писатель таким образом пытался показать аморальность белогвардейцев… Кстати, прототип Елены Тальберг — Варвара Афанасьевна Булгакова-Карум — была очень обижена на своего брата за неприглядное изображение своего мужа — Леонида Карума. Родственники разорвали между собой все дипломатические отношения.
Так вот, эта линия главной не была. В романе, в отличие от пьесы, центральный персонаж — доктор Турбин (в пьесе это скорее Елена). И соответственно главной была любовная линия между ним и Юлией Рейсс.
Турбин, правда, Юлию не спасает, а вот она его — да. Правда, скорее случайно. Юлия не просто так ошивалась около калитки, находившейся довольно далеко от её дома. Она ждала. И ждала не кого-нибудь, а демонического персонажа — Михаила Семёновича Шполянского, который как раз накануне отправился в разведку и пропал без вести. Предупреждал ли он Юлию, что вернётся, или это она сама так решила — непонятно. Равно как непонятно, из каких соображений решила спасать Турбина. Возможно, обозналась, но это маловероятно. В таком случае назвала бы бегущего по имени, а она крикнула «офицер».
Да, любовь Турбина и Юлии ничем не кончается, ну так и в «Капитанской дочке» тоже хеппи-энда нет, хотя главные герои выжили и воссоединились.
Кстати, фамилия была взята не с потолка. Ирина Рейс — знакомая сестёр Булгакова, возможно, даже бывавшая на Андреевском, 13. Её сестра Наталья после развода жила одна в квартире на Малоподвальной (у Булгакова — Мало-провальная). Правда, жила она в доме 14 (дом не сохранился, нынешний №14 выходит на улицу), в верхней части улицы. Юлия же — за поворотом, после перекрёстка с Михайловским переулком (в то время он включал улицу Паторжинского), к тому же во дворах. Впрочем, эти сёстры дали только фамилию и место, а непосредственный прототип Юлии Марковны был другой. Борис Соколов, например, полагает, что это могла быть Валентина Сынгаевская — сестра друга Булгакова (Николай Сынгаевский — прототип Мышлаевского), за которой он некоторое время ухаживал.
Другое пушкинское произведение, которое вспоминается в связи с «Белой гвардией», это «Медный всадник». Тут сравнение, разумеется, скорее символическое.
Сила Петлюры может быть сравнена с Невой, которая заливает город. Эти черты хорошо заметны в описании парада войск Директории, входящих в город. Они как будто затопляют его. Есть даже прямые сравнения. Знамёна, например, плывут над войском.
Похожим выглядит и поведение горожан. У Пушкина они наблюдают за бушующими волнами, вместо того чтобы спасать свои жизни и имущество. У Булгакова они бегут посмотреть на парад, не задумываясь над опасностью этого занятия. Вот, например, капитан Плешко…
Образ власти тоже в чём-то сходен. В смысле она отсутствует.
В «Медном всаднике» царь (подразумевается Александр I) констатирует, что «с Божией стихией царям не совладать», и удаляется от дел. Правда, направляет генералов спасать народ.
В «Белой гвардии» гетман трусливо бежит, за ним бегут и генералы. В реальности пытался защищать столицу, а потом распустил своих солдат и был убит петлюровцами генерал Фёдор Келлер по прозвищу Первая шашка России. Его трагическая фигура была положена в основу образа Най-Турса.
Кстати, в обоих произведения присутствуют медные всадники, не способные остановить разгул стихии, — Петру I и Богдану Хмельницкому.
Интересно, кстати, что «Полтава», весьма любимая Булгаковым, в романе не проявляется почти никак. Разве что в виде совсем уж прозрачной последовательности «гетман = предатель», которая, впрочем, логике Булгакова вполне соответствует.
Гоголь
Естественно, в первую очередь вспоминается малороссийский цикл.
Есть у Булгакова и старосветские помещики в лице Василисы и Ванды, и какой-то неузнаваемый, но явно очень гоголевский образ ведьмы Явдохи (вообще-то она не ведьма, а молочница, но писал ведь Николай Васильевич, что в Киеве каждая баба на рынке — ведьма).
Но, разумеется, больше всего пересечений у «Белой гвардии» с «Тарасом Бульбой». Всё то же самое, только знак меняется. Гоголь казаками восхищается, Булгаков видит в них бандитов. У Гоголя казаки не берут Дубно, у Булгакова петлюровцы берут Город. Гоголь восхищается широтой казацкой души, а Булгаков её и вовсе не замечает.
Булгаковский Болботун выглядит пародией — не столько на Бульбу, сколько на Пузатого Пацюка… Впрочем, сама фамилия навеяна вполне историческим Петром Болбочаном. Правда, в Киеве этот персонаж не был, и Булгаков его не видел — читал разве что. Да и внешнего сходства у него с Болботуном нет никакого.
Вот что точно роднит гоголевских казаков и булгаковских петлюровцев — так это антисемитизм. Впрочем, Гоголь, будучи убеждённым антисемитом (это неоднократно показано на страницах «Бульбы»), всё же не отрицает определённую житейскую пользу от евреев. Казаки, конечно, евреев при случае топят в Днепре, но ходят-то они в еврейские шинки… И сам Бульба попадает на место казни Остапа благодаря помощи (не безвозмездной, разумеется, но с риском для жизни) еврея Янкеля. А вот булгаковские персонажи убивают евреев просто так — без какой-то определённой пользы для себя.
Убийство безымянного еврея у моста на Никольскую Слободку — очевидный биографический факт, определивший всё восприятие гражданской войны Булгаковым. Он возвращается к этому эпизоду в четырёх или пяти произведениях, и на сцене он не появился только в результате вмешательства цензуры (эпизод был сочтён слишком жестоким).
Кстати говоря, вопрос об антисемитизме этим не ограничивается. Мало кто задумывается, что русский Киев совершенно не случайно был городом «дела Бейлиса». Как раз сидящие за кремовыми шторами обобщённые белогвардейцы должны были быть антисемитами никак не меньшими, чем петлюровцы, но в книге этого нет, несмотря на то, что кто-кто, а Булгаков-то должен был быть вполне в курсе.
Одной из самых ярких персон среди антисемитов города Киева был известнейший врач-психиатр и отец ещё более известного авиаконструктора Иван Сикорский. Именно Сикорский выступал в качестве эксперта со стороны обвинения в «деле Бейлиса». И именно Сикорский сыграл исключительную роль в жизни семьи Булгаковых и в персональной судьбе Михаила Афанасьевича.
Сикорский был одним из создателей в Киеве в 1908 году Фрёбелевского общества, на основе которого в 1912 году был создан Фрёбелевский институт (Институт детской психологии).
Общество пропагандировало систему воспитания немецкого педагога и теоретика дошкольного воспитания Фридриха Фрёбеля, а в связанных с обществом учебных заведениях (на курсах, потом в институте) обучались воспитательницы для детей дошкольного возраста.
В составе правления общества числилась Варвара Михайловна Булгакова, которая работала там казначеем. Вместе с ней работала в этой организации Софья Николаевна Лаппа. Летом 1908 года к ней в гости приехала из Саратова племянница Татьяна, и Софья попросила Варвару Михайловну подыскать девочке молодого человека, который показал бы ей Киев. Этим молодым человеком стал её сын Миша. Знакомство привело к роману и 11-летнему браку. Где именно произошла первая встреча Миши и Таси, неизвестно, но это точно было на Большой Житомирской улице — то ли в квартире Софьи Николаевны (дом 16), то ли в помещениях Фрёбелевского общества (дом 34).
Впрочем, мы ушли далеко в сторону от темы нашей беседы. Так или иначе, но представители «Белой гвардии» на страницах романа ненависти к евреям не демонстрируют. Этот факт, правда, наверняка относится к семье Булгаковых и их окружению. Известно, например, что их семейный священник, настоятель церкви Николы Доброго на Подоле отец Александр (Глаголев), человек невысокий и тщедушный, лично останавливал шествия черносотенцев во время еврейских погромов. Его сын Алексей во время фашистской оккупации спас множество евреев и был удостоин звания Праведника мира институтом Яд ва-Шем.
Однако в целом к белогвардейцам это наверняка не относилось, и Булгаков наверняка привносит этот факт не только как биографический, но и как типологический, который отделяет людей благородных от собравшегося вокруг Петлюры отребья.
Что ещё? Пожалуй, «Мёртвые души». Разве не выпущенный из камеры №66 Павел Иванович Чичиков ведёт на Город сонм своих мёртвых крепостных?