Конечно, все знали, что фронт проходит поблизости от города, слышали, что со стороны Святошина раздаются пулеметные и ружейные выстрелы… но власти успокаивали киевлян, говоря, что ситуация под полным контролем.
Каково же было удивление киевских обывателей, утром 14 октября узнавших, что большевистские отряды уже находятся на окраинах города!
Журналист Александр Филиппов, приехавший в Киев накануне из Константинополя, почувствовал витавшую в воздухе тревогу и решил на всякий случай получить информацию о положении города из первых рук. В ночь с 13 на 14 октября он отправился в гостиницу «Континенталь», где располагался один из штабов, и пообщался с его начальником. Штабной начальник ему сказал примерно следующее:
«Помилуйте, все обстоит как нельзя более благополучно. Сил у нас вполне достаточно. Наступление на Москву протекает блестяще… Что же касается перестрелки у Святошина, то это наши отряды ликвидируют последние отряды какой-то большевистской шайки, случайно образовавшейся из дезертиров и обыкновенных бандитов».
Успокоенный Филиппов пошел домой. В 6 утра 14 октября он проснулся от криков дворника: «Большовыки идуть! Воны уже на базари… Сюды подходять!..» Филиппов снова отправился в «Континенталь»:
«И по пути вижу: изо всех домов выскакивают мужчины, женщины, дети, многие полуодетые, без всякого багажа… Лица встревоженные… Шумным потоком валится людская масса по Крещатику в направлении Днепра… Бегут! Бегут в панике, бросая вещи, не успевая даже закрыть квартиры… Бегут без оглядки…
В "Континентале" спрашиваю начальника штаба. Швейцар, улыбаясь, безнадежно машет рукой…
— Втикли в 4 часа утра… Вси драпа дали…
— Как, весь штаб?
— Так точно, ни одного не осталось…
— Значит, верно, что большевики?
— Взяли Киев? Так точно… Они…»
Филиппов благоразумно не стал дослушивать швейцара и присоединился к толпе.
Оказалось, что у Киева сконцентрировалась значительная группировка красных, отступавших с юга на север. Белые же только что взяли Чернигов и рвались к Москве, а тылу внимание уделялось по остаточному принципу.
Слабый «добровольческий» заслон, выставленный у Ирпеня и Пущи-Водицы, был без особых проблем прорван красными, которые неожиданно для многих оказались прямо под Киевом. Белые власти, поняв, что без резервов оборонять город возможности нет, решили эвакуироваться из Киева на левый берег Днепра.
С 9 часов «исход» принял массовый характер — всего, по позднейшим подсчетам, вместе с войсками ушло не менее 50 тысяч гражданских.
«Я влился в поток и тоже вышел, — вспоминал один из киевлян. — Куда, зачем — не знаю, но вышел. Мимо меня проходили повозки, люди, дети — на руках и вприпрыжку — узлы, чемоданы, лошади, автомобили. Обрывки слов, обрывки речей, обрывки мыслей и — общее отупение. Разве только шаловливая мысль, что большевики застанут пустой город, доставляла некоторое удовольствие: "На, мол, выкуси — убедись, как тебя любят…"»
Журналист Илья Эренбург тем утром вышел из дома, также не зная о событиях на фронте. Но увидев Думскую площадь, заполненную толпами покидающих город киевлян, все понял.
«Я не гадал, не думал, не колебался, — писал он. — Путь был один — не все ль равно, тяжкий или сладкий — туда, вверх по Александровской, за пыхтящими грузовиками и угрюмыми, молчаливыми солдатами. С Аскольдовой могилы взглянув вниз, я увидал бесконечные толпы людей, идущих все туда же на восток.
Большевики напишут, что уходили "буржуи", ибо так зовут они всех, кто не с ними. Шли учителя и мастеровые, чиновники и бабки в платочках, шли все, с женами и детьми, бросив дома и вещи, расставшись с близкими и родными. Пройдя длинные, унылые мосты, оглядывались, будто прощаясь с смуглым златоверхим Киевом. Какие-то женщины бежали за солдатами, причитая: "Возьмите и нас! Нас тоже!" "Не останусь с ними!" — неизвестно кому заявлял старик лет восьмидесяти, с трудом перебиравший ногами».
Одним из последних шел редактор «Киевлянина» и непримиримый политический противник Эренбурга Василий Шульгин. Он вспоминал:
«По улицам шли люди… все — в одном направлении. Несли то, что можно нести в руках… мужчины, женщины, дети, молодые, старые — всех "классов и состояний"… шло много офицеров с винтовками за плечами, держа за руку жену или ребенка… но гораздо больше шло невоенных. Просто — люди… интеллигентные и "простые"… получше одетые и похуже… видимо, чиновники и, видимо, рабочие… и "всякие", обыватели… Уходило все, что не в силах было еще раз перенесть нашествие гуннов».
Толпа переходила через Цепной мост и устремлялась в направлении дачного поселка Дарница, находившегося на левом берегу Днепра и формально принадлежащего не к Киевской, а к Черниговской губернии.
У Русановского моста была организована застава, которая пропускала всех гражданских по направлению к Дарнице, а людей в военной форме задерживала. Застава приводила в чувство отступавших военнослужащих, тут же на месте к ним присоединялись добровольцы из числа гражданских, желавшие с оружием в руках защищать Киев.
На скорую руку формировались новые отряды, которые должны были вскоре идти в обратном направлении — брать только что оставленный Киев. Сюда же прибыл и главноначальствующий Киевской области генерал Абрам Драгомиров, сказавший перед собравшимися импровизированную речь:
— Доблестные офицеры и солдаты Русской армии!
Никогда не надо бояться признать свои ошибки… Сегодня… несомненно… сделана… ошибка! Вы в ней не виноваты… Но от вашей доблести… от вашего мужества… зависит… ошибку исправить! Исправить ее можно! Сейчас большевики, захватившие город… не ждут нашего удара… они утомлены… они расположились на покой… на отдых… на добычу! Сейчас — самое время для наступления! Они не выдержат… атаки тех… чья доблесть испытана… в бесчисленных боях!..
Я приказываю вам… взять Киев!!! С Богом! Вперед! За Россию — ура!
Зазвучала песня:
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
И войска, только что в панике отступавшие, вновь пошли на правый берег и закрепились на Печерске, еще не занятом большевиками.
Шульгин вспоминал: «Если потерю Киева <…> нужно поставить А.М. Драгомирову в минус, то в плюс следовало бы зачислить его, Киева, отвоевание… Это была красивая страница и, насколько я знаю, редкая в военной истории. Только что разбитые, деморализованные войска удалось вновь собрать в отряды и воодушевить».
Сам Шульгин, желая идти брать Киев, получил винтовку и пристроился к одному из отрядов. Но его секретарша, опасаясь за него, «настучала» Драгомирову, и тот приказал Шульгину выйти из строя. В конце концов редактора «Киевлянина», рвавшегося в бой, отправили охранять так называемый Стратегический мост.
В то время как на правом берегу разворачивался бой, покинувшие свои дома горожане подходили к железнодорожной станции Дарница.
Отдельные представители различных военных и правительственных структур смогли устроиться на ночлег в вагоны, простые же обыватели спали на вокзале и на улице рядом с вокзалом, просились на постой к окрестным жителям, занимали пустые дома, строили шалаши в лесу… Весь поселок был забит людьми: они были на улицах, в дачных садах, у железнодорожных путей, под заборами, в открытом поле за поселком.
Филиппов, пришедший в Дарницу вместе со всеми, вспоминал:
«Как все это жутко!.. Здесь все переплелось в какой-то сумбурный клубок. Вот стоит ряд теплушек. В них устроились какие-то семьи. Устроились комфортабельно, с собаками, кошками, чайниками и пледами. А у теплушек толпятся какие-то женщины, умоляющие взять в теплушки их промокших под дождем детей. Откуда-то из вагона доносится звук мандолины и чей-то баритон напевает цыганский романс. Несколько поодаль, под открытым небом, лежат и сидят раненые добровольцы… Мелькают серое платье и белая косынка сестры милосердия…»
У вокзала на путях стоял поезд главноначальствующего, недалеко от него был организован пункт горячего питания, превратившийся в своеобразный центр обмена информацией, — сюда стекались новости и… слухи.
Екатерина Шульгина, жена редактора «Киевлянина», вспоминала: «Нужно сказать правду, что настроение в Дарнице было самое погромное. Уверяли, что евреи встречали большевиков чуть ли не с такою же радостью, с какою русские встречали добровольцев… Войска утверждали, что во время отступления "жиды" стреляли в них из окон…»
Действительно, были отдельные случаи стрельбы из окон по отступавшим войскам. Говорили и про китайцев, и про немецких «спартакистов», и, конечно же, про евреев — последняя версия и была самой популярной.
Несколько дней спустя газета «Вечерние огни» опубликует адреса домов, из которых якобы стреляли евреи по отступающим войскам, но убедительных доказательств так и не будет приведено. По сути единственным доказательством «вины» евреев будет их уклонение от «драпа» в Дарницу. Город покинуло в основном русское население, евреи же преимущественно остались в Киеве (Эренбург и другие сотрудники либеральной и меньшевистской прессы были исключением, подтверждающим правило).
В итоге делался простой вывод: раз евреи остались в Киеве — значит, они ждали большевиков, а раз они ждали большевиков, то именно они и стреляли. Последствия этих слухов будут печальными — по возвращении белых в Киев начнется еврейский погром, правда, специфический, принявший форму не убийств и разрушений, а выразившийся в ограблении еврейских квартир.
Тем временем, пока в Дарнице обсуждали евреев и стрельбу из окон, в Киеве шел бой.
Все новые отряды, формирующиеся в Никольской слободке и в Дарнице, отправлялись на правый берег. Линия фронта проходила прямо по городу, передвигаясь то в одну, то в другую сторону.
«В течение двух или трех дней мы находились в полосе боя, — вспоминал адвокат Алексей Гольденвейзер, оставшийся в городе. — Вместе с тем мы были в полном неведении о его ходе и результатах. Мы судили по тому, что было пред нашими глазами. Добровольческие части то спускались с Печерска вниз, то снова отступали наверх. По этим маневрам мы судили о стратегических успехах всего фронта и с замирающим сердцем вглядывались в лицо каждого солдата, стремясь прочесть в нем, какова ожидающая нас участь».
15 октября белым удалось отбить часть города, занять район около Софийского собора, поднять бело-сине-красный флаг на здании Городской думы. Многие жители Киева активно помогали «добровольцам», собирали для них продуты и папиросы.
Утром 16 октября большевики перегруппировались и вновь пошли в наступление. Красные активно применяли артиллерию, некоторые районы города попали под шквальный артиллерийский огонь — так, например, в стены Софийского собора попало 6 снарядов. К вечеру произошел очередной перелом, белые пошли в атаку и отогнали красных на окраину города. Бой продолжался до вечера 17 октября и завершился полной победой белых.
После окончания сражения город выглядел жутко: на улицах валялись трупы, ружейные гильзы, стекла из разбитых окон, магазины на Крещатике и на других центральных улицах были разгромлены.
Значительную роль во взятии города белыми сыграл отряд рабочих во главе с инженером Константином Кирстой. В предыдущие годы рабочие однозначно поддерживали большевиков, сейчас же они или остались нейтральными, или выступили на стороне белых. Рабочий Стефан Кубелис за удачно проведенную разведку в тылу неприятеля был награжден Георгиевским крестом 4-й степени, причем награду вручил ему лично генерал Драгомиров.
При взятии Киева чудеса героизма показали и «волчанцы» — военнослужащие Волчанского конно-партизанского отряда. Эта воинская часть, с одной стороны, была абсолютно бесстрашной, с другой — крайне недисциплинированной и склонной к грабежам.
Один из очевидцев вспоминал о подвигах «волчанцев» при взятии Киева:
«Большевики через глубокий ров, который за казармами, бежали в Мариинский парк… И оказалось такое положение: мы по одну сторону этого большого рва, они по другую… Чтобы перебраться на ту сторону, надо перейти по мосту… что сейчас за Никольскими воротами… Вы знаете, как там?
Никольские ворота — это такое здание, массивное, вроде каземата, и в нем — арка… Когда большевики перебежали на ту сторону рва, то нас прикрыли Никольские ворота… Но перейти на ту сторону — невозможно… Узенький мосток, который просто поливают их пулеметы… Тут подошла рота волчанцев… <…>
Они подошли, и часть их, недолго думая, бросилась "на ура" — через мост.. Но на мосту их встретили так, что из бросившихся остался не раненым только один… <…>
Остальная рота залегла под аркой и не могла двинуться с места… Постепенно волчанцы стали разбредаться… но в это время появился какой-то высокий офицер волчанский, в огромной папахе… И вот тут произошла замечательная вещь… Он подтащил орудие и, несмотря на отчаяннейший огонь пулеметов, выдвинул его к самому выходу Никольских ворот… По нем сыпали непрерывно, но просто что-то его как будто оберегало… Никто головы поднять не смеет, а он во весь рост — работает около орудия…
Тогда остальные стали ползком подтаскивать снаряды, и вот он открыл пальбу из этого орудия — прямой наводкой, ну, сколько там расстояния — шагов двести… это было просто удивительно!.. Все вдохновились, так сказать, его примером… От каждого выстрела орудие откатывается, его опять — вперед! И все дальше выдвигают! Наконец, выкатили на самый мост… и дуют по парку — непрерывный огонь! Он заряжает, остальные подтаскивают…
И, наконец, — подействовало! Большевистские пулеметы замолкли. Тогда волчанцы и все мы бросились — в атаку на Мариинский парк!.. Большевики не выдержали, побежали…»
После взятия города недисциплинированные «волчанцы» приняли активное участие в грабежах. Одним из пьяных «волчанцев», празднующим победу, был «арестован» Шульгин, вышедший из своего дома и направляющийся к зубному врачу, — впрочем, редактора «Киевлянина» спас проходивший мимо патруль. Многим другим киевлянам — в особенности евреям — повезло меньше, и «волчанцы» «освободили» их от «лишнего» имущества.
Под стать своим подчиненным было и командование «партизан».
«Командир Волчанского отряда капитан Яковлев отличался редкой отвагой и умением увлечь за собой своих людей, но он был чрезвычайно вспыльчив и производил впечатление не совсем нормального человека, — вспоминал офицер Михаил Циммерман. — После одного инцидента генерал Бредов приказал его арестовать, но когда об этом узнали в Волчанском отряде, его люди были немедленно мобилизованы, и ночью наш штаб на Банковой улице подвергся настоящему нападению храбрых партизан, поставивших против нас пулеметы и полевые орудия.
Попытки генерала Бредова уговорить партизан разойтись закончились полной неудачей и только после того, как капитан Яковлев был освобожден из-под ареста, партизаны вместе со своим командиром удалились в места своего расположения. Хорошо еще было то, что это неприятное событие разыгралось глубоко ночью и осталось совершенно неизвестным широким кругам населения».
Но так или иначе город был очищен от большевиков.
Вечером 18 октября началось возвращение отдельных «беженцев» из Дарницы в Киев, а на следующее утро оно приняло массовый характер. Власти пытались представить Дарницу случайным эпизодом, обещали, что вскоре все наладится. Журналисты также стремились поднять настроение своих читателей.
Так, например, штатный поэт «Киевской жизни» Гарольд иронизировал над трусливым киевским обывателем (впрочем, здесь же читается и сочувствие к этому самому обывателю):
Мой дядя самых честных правил,
Когда он в Дарницу бежал,
Он уважать себя заставил,
Достоин всяческих похвал.
Его пример — другим наука.
О, Боже мой, какая мука —
Нельзя словами передать,
Вновь исполкомы увидать,
Узреть жестокости коварство,
Увидеть реки горьких слез,
И совнарком, и совнархоз,
Испить советское лекарство,
И снова думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя.
Несмотря на удачное разрешение конкретного военного эпизода, Дарница для белого Киева стала точкой невозврата.
«После недавних событий Киев еще не оправился. Город словно замер в каком-то оцепенении. Жизнь ушла с улиц, из магазинов, из учреждений и замкнулась в домах. С наступлением темноты на улицах мертво и жутко, в кинематографах и театрах пустынно. Магазины частью заколочены, частью пустуют», — отмечал один из современников в конце октября 1919 г.
Но прежняя жизнь так и не возвратится в Киев.
Если в сентябре еще были какие-то иллюзии и многим на миг показалось, что все налаживается, что вокруг не страшный 1919-й год, год апофеоза гражданской войны, а старое доброе довоенное время — год эдак 1913-й, то после «Дарницкого исхода» киевлянам все стало ясно: власть «добровольцев» слаба, большевики обязательно вернутся… и толпы, бежавшие 14 октября в Дарницу, начали осаждать железнодорожные кассы, чтобы взять билет до Одессы или Ростова, а оттуда — куда глаза глядят…
В конце ноября — начале декабря 1919 г. Киев переживет и второй «русский исход»: не такой стремительный, растянутый во времени, но не менее массовый.