— На нас очень любят анонимки писать, — усмехается Герман Владимиров, создатель и руководитель Музея воинской славы Донбасса в Петербурге, — последняя была про то, что Владимиров хочет с РПГ сбить пассажирский самолет в Пулково. Но я, честно, не хочу! А самое абсурдное заявление было про то, что у нас в музее хранятся украденные украинские каски. Я даже не знал, как на это реагировать.
— Я здраво понимал, что добровольцам никто не даст даже статус ветерана боевых действий, — говорит Владимиров, — но в России даже нету места, куда положить цветочек какой-то, помянуть. И я позвонил своим коллегам, с которыми тогда работал. Мы встретились, и я говорю: есть идея, давайте создадим музей Новороссии. — Что это такое?— спросили они. Я говорю, мол, сам еще не знаю, но мы это узнаем в процессе. Надо создать такое милитари-арт-пространство со стеной славы, со стеной позора, и так далее. Они говорят, ну давай попробуем.
А между тем жизнь сама подкидывала музейные экспонаты. Пока смутная мечта о музее постепенно обрастала подробностями и обретала пока еще невнятные организационные очертания, жизнь шла, а вместе с ней шла и война. В начале февраля 2015 года брат позвонил Герману. Он и еще тысячи бойцов Донбасса оказался заблокирован вооруженными силами Украины. Пока говорили, Герман слушал, как сквозь трубку прорываются звуки близких разрывов, визг пуль и тяжелый солдатский мат. Брат орал в трубку, что они здесь погибают, что везде кровь и дым, горят БТРы и танки, со всех сторон их обстреливает артиллерия. «Запиши это! Запиши! — кричал брат сквозь грохот взрывов, — может быть, это наш последний разговор! Мы здесь умираем!» Брат вырвался из котла на "Урале" с группой солдат, в масштабе одной человеческой судьбы все обошлось благополучно. Но таких судеб были десятки тысяч, и повезло далеко не всем.
После этого страшного разговора по телефону Герман понял, что музей надо делать срочно, пока эта война, про которую все стараются забыть, действительно не забылась, не была закрашена белой больничной краской беспамятства в кабинетах великих политиков современности.
Во-первых, власть не хотела видеть музей в упор.
— И я могу их понять, — широко распахивает голубые глаза Владимиров, — ну кто мы такие? Пришли ниоткуда, за нами никто не стоит, какие-то непонятные добровольцы, какая-то война, про которую и говорить-то неприлично. На самом деле в этом есть главный плюс, потому что это не какая-то инициатива, спущенная сверху, а именно так отреагировало гражданское общество, частью которого я являюсь, вот и все.
Во-вторых, стало понятно, что одной инициативы для создания музея мало. Просто сложить в одном месте разные вещи еще не значит создать музей.
— Я позвонил Диме Пучкову — знаменитому Гоблину — говорю, давай встретимся. Ну, давай, — рассказывает Герман, — мы встретились с ним в кафе, он посмотрел на меня и говорит — слушай, ты же не музейный работник. Я говорю, да, не музейный. А он говорит, вот ты же будешь наполнять все это экспонатами. Я говорю, буду наполнять. Он говорит, а это не превратится у тебя в склад вещей, а не в музей? Это был хороший вопрос. И я понял, что здесь все не так просто, что нужно закладывать сильную смысловую нагрузку. Концепцию, сюжетную линию, чтобы по этому арт-пространству можно было ходить…
Постепенно все становилось на свои места, Владимиров рос вместе со своей идеей, и 9 мая 2015 года музей стал реальностью. На улице Декабристов, недалеко от музея Александра Блока, в полуподвальном помещении у реки Пряжки открылись первые залы. Тогда Герман придумал для него политически смелое, даже дерзкое название — Музей Новороссии. Название должно было напоминать об историческом единстве юга-востока Украины и исконно русском происхождении его жителей. Однако очень скоро стала понятна и третья малоприятная вещь — далеко не все хотели, чтобы этот музей вообще был. Этого не хотели власти, этого не хотело либеральное сообщество Питера, не хотели соседи по улице, не хотела даже арендодатель, потому что уж больно хорош был ремонт, который ребята своими силами сделали в убитом полуподвале.
Постепенно стало понятно, насколько востребована тема Донбасса если не у власти, то у простых россиян. Доморощенные музейщики постепенно становились профессионалами, учились организовывать и собирать людей, придумывать темы для встреч. Они организовали собственную киностудию и почти на коленке сняли документальный фильм под названием «Добровольцы», который на ура был встречен публикой. Посетители шли в музей толпами. Среди них зачастую были люди странные и даже таинственные.
— Прошел год, наверно, с момента открытия музея, — рассказывает Владимиров, — и к нам пришли какие-то непонятные люди, но видно было, что люди непростые. Они предложили мне продать им акт о мобилизации Донбасса, подписанный еще Стрелковым. Это уникальные документы. Они предложили такую сумму, на которую можно было купить не новую, но хорошую иномарку. Вот тогда я понял, что этого делать категорически нельзя и что документы, которые находятся у нас на руках, бесценны. Мало того что эти предметы несут в себе энергетику тех людей, но это такие осколки истории, которые нужно хранить. И еще я понял, что я не коллекционер, я хранитель. Это разные вещи. И если мне такой крест выпал — быть участником этих событий, то надо его нести достойно, и здесь коммерции не место. Как бы это пафосно ни звучало, история не продается. Я, конечно, отказал им. И я видел понимание в их глазах.
Еще одним открытием Владимирова стало то, с какой ненавистью относится к памяти солдат этой гибридной войны либеральная общественность. Надо сказать, что за четыре года своего существования музей претерпел несколько серьезных нападений. Самое страшное из них случилось в пасхальную ночь с 1 на 2 мая 2016 года.
— Нас поджигала организация ДЕСОРМ. Это такие адепты русского Майдана. В том, когда именно это произошло, был некий символизм, связанный не только с Пасхой, но и с сожжением людей в Одессе. Для подобной публики это было очень важно. Для них и советские, и православные праздники как ладан для черта. Это те, кто поддержал незаконный переворот в Киеве в начале 2014 года. И знаете, что самое прискорбное? С ними невозможно вести диалог. Я всегда за конструктивный диалог. Лучше плохой мир, чем хорошая война. Но с ними это невозможно. Они тебя обманут, подставят. Они будут использовать любые изощренные средства, чтобы тебя погубить…
Владимиров, кстати, считает, что такой сплоченности, какой отличаются ряды либералов, очень не хватает патриотически настроенной публике. В России Родину принято любить по-разному, и всегда странною любовью. Те, кто любят Россию времен монархии, на дух не переносят нацболов. Добровольцы, любящие Россию с оружием в руках, глубоко презирают монархистов, и так далее. По мнению Владимирова, музей воинской доблести Донбасса может стать той площадкой, на которой все эти силы могут наконец сплотиться.
— Вы знаете, я езжу по многим городам — и везде одна и та же беда в патриотическом сообществе. Все разбиты на группы и подгруппы. Пока люди в патриотическом сообществе не начнут ставить на первое место победу, а не идеологию, ничего не выйдет. А у нас везде одно и то же. Я был не так давно в Нижнем Новгороде, потрудился над тем, чтобы собрать воедино местных патриотов.
Сейчас в Донецке дальновидные предприниматели уже выпускают футболки с этим логотипом, кепки и прочую мелочевку. Маркетинг маркетингом, но главное все-таки посыл.
Чем дальше Герман Владимиров занимается своим музеем, тем больше меняется его жизнь, тем шире круг его знакомых, тем больше он понимает, что делает нужное дело. Эта неполиткорректная война ребром ставит вопрос о реальном героизме. О том, что такое настоящая доблесть.
— У меня двое детей, и я бы не хотел, чтобы у моего сына был героем Бэтмен или Человек-паук. Я бы хотел, чтобы он понимал, что такое настоящий героизм, — говорит Владимиров серьезно и ставит точку в нашем разговоре.
Мне остается подумать только о том, сколько настоящих мужиков в России хотят того же самого. Их много. Больше, чем принято думать в наш избалованный постмодернизмом век.