Согласно первоначальному проекту, конь Богдана должен был сталкивать польского шляхтича, еврея-арендатора и иезуита, со скалы, у подножия которой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали песню слепого кобзаря. И власти, и общественность решили, что это все-таки перебор, — в итоге была оставлена только фигура гетмана.
Впрочем, надписи на постаменте были вполне «правильные», в духе общерусской идеологии: спереди — «Волим под царя восточного, православного», слева — «1654 — 1888», справа — «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия». Автором последнего лозунга был Михаил Юзефович — потомок старого малороссийского казачьего рода, русский националист, монархист и инициатор небезызвестного Эмского указа о «пресечении украинофильской пропаганды».
Впрочем, среди сторонников установки памятника были не только русские националисты, но и деятели украинского движения, например, историки Николай Костомаров и Владимир Антонович, последний даже консультировал скульптора по поводу черт лица и наряда гетмана.
Несмотря на то что первоначальный радикальный вариант памятника был смягчен, несомненна была его антипольская направленность, которая устраивала и власти, и местных «малороссов», и «украинцев».
Как отмечала украинская газета «Слово», для демократической украинской молодежи Хмельницкий «был ватажок (т.е. вожак, атаман — А.Ч.) народный, селянский, гетман-демократ, который опирался на селянское повстанческое движение, в то время выступавшее против польской шляхты». «Но памятник ставили не тому Хмельницкому, как его представляли демократически настроенные круги, а тому, который имел весьма большое значение в строительстве русского государства. И если для правительственных кругов этот памятник должен был стать памятником возвеличивания государства, для Максимовича, М. Юзефовича, Кулиша он вставал в поэтичном окружении давно прошедшего, к которому неслось сердце чуткого украинца».
По большому счету, делал вывод автор, в момент установки памятник устраивал всех, за исключением поляков, так как у каждого был свой Хмельницкий: для одних он был создателем «единой и неделимой России», для других — украинским «атаманом». Таким образом, еще в конце XIX в. Хмельницкий был объединяющей фигурой для сторонников двух формирующихся национальных проектов — русского (малорусского, общерусского) и украинского.
Но уже в начале XX в. намечается борьба за фигуру гетмана. Деятели русского движения Киева стали называть себя богдановцами, а своих украинских оппонентов — мазепинцами. По словам лидера русских киевлян Василия Шульгина, его «Киевлянин»«… в украинском вопросе продолжал свой обычный курс: мы старались выделить то, что было в украинском движении естественным и даже полезным, т.е. семена здорового местного патриотизма, и провести резкую грань между этим местным патриотизмом и совершенно иноместным предательством, которым было запятнано так называемое мазепинство.
Мазепинцамимы называли тех украинцев, которые сделали измену России своим единственным козырем и оружием. Мазепинцам мы противопоставляли так называемых богдановцев, т.е. последователей политики Богдана Хмельницкого. Этими богдановцами и была наша «киевлянинская группа», к которой, впрочем, примыкало большинство населения города Киева.
Богдановцы были прирожденные жители края, крепко его любившие, по мере сил за него боровшиеся, воспитанные на преданиях нашей киевской старины, но вместе с тем понимавшие, что Киеву надо держать твердую связь с Москвой. Мы отлично понимали, что Москве без Киева не быть Россией, а только Московией, а Киеву без Москвы не быть Русью, а всего лишь продолжением Австрии».
Один из лидеров Киевского клуба русских националистов Анатолий Савенко в своей статье, опубликованной в «Киевлянине» в 1911 г., также отмечал, что «украинофилы существуют двух родов: одни отстаивают идею единства русского народа, единства культурно-национального, а следовательно, и политического (это украинофилы-богдановцы); другие стоят за культурно-национальную (а следовательно, и политическую) самостийность малороссов. Но тот, кто стоит на точке зрения самостийности украинского народа, является не украинофилом, а мазепинцем».
Начало 1910-х гг. было временем наиболее ожесточенных споров о богдановцах и мазепинцах. Один из лидеров украинского движения Евген Чикаленко не соглашался с позицией Шульгина и Савенко, доказывая, что богдановцами являются именно представители украинского лагеря. В январе 1912 г. он записал в своем дневнике:
«Черносотенные малороссы, как Савенко, начали теперь называть себя богдановцами в память Богдана Хмельницкого, который присоединил Украину к Москве, противопоставляя себя мазепинцам, которые якобы хотят оторвать ее от России. Но по сути они не богдановцы, ибо Богдан присоединил Украину на автономных основах и отстаивал автономию Украины. В действительности Савенко и Ко — брюховецкие, запродававшие Украину за дворянство, за «чины» и всякие выгоды.
На дискуссию о богдановцах и мазепинцах отозвался и лидер украинского движения Михаил Грушевский. В начале того же 1912 г. он опубликовал в киевском «Литературно-науковом вестнике» статью «Мазепинство и богдановство», которая некоторое время спустя была перепечатана в редактируемом Симоном Петлюрой московском журнале «Украинская жизнь» под названием «Новое знамя националистов».
Грушевский хотел доказать, что имя Богдана Хмельницкого не годится «ни для официальных поборников российского национализма, ни для наших домашних малороссийских ренегатов», подразумевая под последними Шульгина и Савенко.
Грушевский попытался заявить претензии украинского лагеря на фигуру Богдана Хмельницкого и при этом осторожно отмежеваться от Мазепы, понимая, что вслед за обвинениями в мазепинстве против его сторонников могут последовать уже и меры юридического характера. По его мнению, и Мазепа не вполне заслуженно попал в роль классического представителя украинского сепаратизма, и Хмельницкий не является противоположностью Мазепы и символом лояльности Москве.
Грушевский утверждал, что Мазепа никаким представителем украинского автономизма не был. Он всю свою жизнь был «московским прислужником» и лишь в конце ее под давлением ближайшей старшины изменил Москве, поэтому термин «мазепинство» является случайным и не имеющим отношения к украинскому движению. Противопоставление же мазепинцев и богдановцев — курьез, так как Хмельницкий «является не только ярко выраженным автономистом, но, кроме того, сознательным носителем идеи украинской государственности».
Грушевский описывал политику Хмельницкого следующим образом:
«Столкновение с первыми реальными проявлениями московского централизма необычайно взволновало его и направило в сторону решительной оппозиции такой политике: он стал уклоняться от совместных операций с московскими войсками, отговаривал украинские города в Галиции от подчинения власти Москвы во избежание притязаний на Западную Украину; резко, «кабы изменою», отзывался о политике московского правительства, в кружке же своих близких и верных людей не таился с самыми резкими отзывами и настаивал перед своею старшиною на разрыве с Москвою, желая найти у других помощь и покровительство.
Известно также, что одними словами эти намерения не ограничились, и Хмельницкий, убедившись в отрицательном отношении Москвы к украинской автономии, искал поддержки у других государств и в конце концов остановился на идее тесного союза со Швецией. Киевская археографическая комиссия недавно издала акты, которые с достаточной обстоятельностью выясняют развитие политики Хмельницкого в этой сфере. Из них видно, как он пытался свой союз со Швецией согласовать с покровительством Москвы; а когда в дальнейшем, благодаря примирению с Польшей, политика Москвы стала в полное противоречие со шведской политикой, стремившейся к борьбе с Польшей Хмельницкий крепко держался своей связи со Швецией, готовый идти на разрыв с Москвою.
Фактически свое осуществление эта политика получила в 1657 году в форме совместной кампании Украины, Швеции и Семиграда против Польши. Подготовленный при жизни Хмельницкого союз Украины со Швецией в более определенных контурах осуществился только после его смерти».
Согласно концепции Грушевского, выходило, что именно Богдан Хмельницкий и был идейным «украинским автономистом», а Мазепа оказался его последователем, причем не вполне искренним. Идя на союз с Карлом XII, Мазепа лишь шел за своим предшественником, «славной памяти пресветлым гетманом Богданом Хмельницким».
Василий Шульгин, споря с представителями украинского лагеря, отмечал, что за всю Переяславскую раду слова «Украина», «украинский народ», «украинский язык» ни разу не были произнесены, а речь шла про «Малую Русь», «русский народ», «русское имя».
Впрочем, он признавал, что Хмельницкий действительно часто менял союзников и покровителей:
«Виртуозность Хмельницкого в техническом смысле состояла в том, что он, перебрав все остальные комбинации, нашел наилучшую и на ней остановился. Нам теперь видно, что она была единственная. Но Хмельницкому это не было так ясно. Преследуя свою задачу, он искал всевозможных путей: он пытался в качестве верноподданного сговориться со своим польским королем, против которого позднее взбунтовался; но, и подняв мятеж, не сжигал окончательно мостов к польскому престолу; он заключал союзы с крымским ханом, с волошскими и молдавскими господарями; он готов был отдаться в подданство турецкому султану; он вел на польский престол шведского короля, рассчитывая под его суверенитетом добиться своей цели. Словом, нет, кажется, ни одной комбинации, которую не пробовал бы Хмельницкий в погоне за своей синей птицей. И если этой синей птицей в конце концов оказался черный двуглавый орел, то потому, что только под его крыльями, как выяснилось, можно было найти искомое убежище».
Задачей же Хмельницкого, по Шульгину, было «выбить из-под ляшской неволи весь русский народ». Именно для решения этой задачи Хмельницкий искал мощных покровителей, заключал и разрывал союзы.
«Что же это было такое, чего никогда не предал Хмельницкий, чему он никогда не изменил? Он, который столько раз бросался от одного покровителя к другому, легко меняя и союзников, и сюзеренов; он, который то зажигал низы огненной демагогией, то учил их социальному разуму тяжелой гетманской булавой.
Это единственное, чему Хмельницкий остался верен до самого конца; эта дама, рыцарем которой он служил действительно без страха и упрека, — была «Русь», Русская Народность, Русская Идея».
Для Шульгина Хмельницкий был не «патриотом», ведь его родиной была Польша, но «русским националистом», сражавшимся за «русское имя» и за «русский народ».
Именно поэтому Богдан не всегда находил общий язык с Москвой, зачастую предпочитавшей мир с поляками, а не борьбу с ними до победного конца, до полного освобождения всех русских земель. Как отмечал Шульгин, «в северном русском государстве на первый план выступал его "московизм", тогда как на юге превалирующей была "русскость". Это особенно надо заметить тем, кто в нынешнее время называет Россией только Великороссию, забывая, откуда "русская земля пошла, стала есть"».
Именно поэтому, заключал Шульгин, идея объединения, реализовавшая в 1654 г., была на три четверти делом рук казаков, а не Москвы.
Спор о богдановцах и мазепинцах получил продолжение и в ходе революции и Гражданской войны.
В 1917 г., сразу же после Февральской революции, украинское движение, на тот момент выступавшее не за «самостийность», а за «автономию» в составе новой демократической России, активно использовало образ «украинского автономиста» Богдана Хмельницкого. Недаром первым украинским воинским подразделением стал 1-й Украинский казачий полк имени гетмана Богдана Хмельницкого, сформированный в апреле 1917 г.
Но при этом и сторонники Шульгина также использовали «русского националиста» Богдана Хмельницкого в своих целях.
Так, например, в одной из предвыборных листовок, распространяемых «шульгинистами», говорилось: «Мы малороссы, а не украинцы! Мы с Богданом Хмельницким, а не с Мазепой». При этом «малороссы» стали активно поддерживать идею областной автономии — правда, не «Украины», а «Малороссии».
Как позднее писал Шульгин, «мысль Богдана Хмельницкого проста, ясна и правильна: он защищал свой народ от иноземного поглощения, он не хотел позволить, чтобы русское имя стерли в его родной земле, и для этого он обратился за помощью к Москве, как русский к русским. Но вместе с тем, добровольно приняв гегемонию Москвы, он добивался для своего родного края известной самостоятельности, опасаясь, что местные особенности, которыми этот край богат, не были бы смяты северной рукой. Эта программа в настоящее время является такой "актуальной", такой отвечающей духу завтрашнего дня, как будто она была создана вчера».
По мере разворачивания Гражданской войны украинское движение становилось все более радикальным. Переход от «автономистских» лозунгов к «самостийническим» привел к тому, что и фигура Богдана Хмельницкого отошла на задний план, уступив место другим персонажам, в большей мере отвечающим требованиям момента.
Теперь, после провозглашения независимости Украины, не было никакой необходимости скрывать свою симпатию к гетману Мазепе (впрочем, первая воинская часть, названная его именем, появилась еще летом 1917 г.). Сохраняя уважение к фигуре Богдана Хмельницкого, украинское движение по сути отказывается от претензий на имя богдановцев, с гордостью признавая себя мазепинцами (богдановцами в украинском лагере теперь называли только военнослужащих соответствующего полка). Впрочем, отдавать Богдана русскому лагерю украинцы не собирались.
Шульгин и Савенко продолжили называть себя и своих сторонников богдановцами. По словам Шульгина, «Деникин всецело склонился на сторону богдановцев, а богдановцы целиком поддержали Деникина». Да и сама Белая армия была армией «богдановской», воюющей за те же идеалы, что и «батько Богдан»:
«Юг России, сознающий свою русскость, хотя бы он временно отделился, будет наилучшим цементом единства России в будущем, как он был в прошлом. Ибо не из Москвы пришла мысль о воссоединении обеих Русей, а из Киева, при Богдане Хмельницком. Точно так же уже на наших глазах стяг «Единая Русь» поднят был не севером, а югом. Алексеев и Деникин, несомненно, находились под обаянием этой киевской идеи единства. Выражение «Единая Неделимая» высечено было на памятнике работы Микешина, который и до сих пор стоит перед Св. Софией. И та среда, та гуща народная, в которой костяк Добровольческой армии впервые оброс мясом и мускулами, были кубанцы, т.е. чистокровные хохлы, потомки тех самых запорожцев, с которыми бился за «русскую веру» и «русское имя» Хмельницкий. Так будет и впредь».
Таким образом, к 1918 г. русские националисты стали активно использовать лозунги автономии Малороссии, а украинское движение практически в полном составе (за исключением небольших и маловлиятельных интеллигентских групп) открыто перешло на «мазепинские» позиции. Так что если обратиться к критериям, сформулированным Чикаленко в 1912 г., право на имя «богдановцев» в большей мере принадлежало теперь именно сторонники «малорусского», а не «украинского» лагеря.
Памятник Богдану Хмельницкому на Софийской площади в годы Гражданской войны станет объектом яростного противостояния и борьбы за «историческую память».
Рядом с ним в начале 1919 г. будет провозглашена «Злука» УНР и ЗУНР, мимо него будут проходить церемониальным маршем колонны белогвардейцев осенью того же года. 14 октября 1918 г. украинские националисты после панихиды по Мазепе окружили памятник Хмельницкому, пропели «Заповит» и «Ще не вмерла Украина» и приступили к демонтажу одной из надписей. Впрочем, они успели сбить только первые две буквы в слове «неделимая», после чего были разогнаны немецким патрулем. Большевики, находившиеся в Киеве весной и летом 1919 г., не знали, как поступить с Богданом, и поэтому просто поставили рядом с ним огромный обелиск в честь Октябрьской революции. Впрочем, поврежденную ранее надпись они на всякий случай сняли. После занятия Киева белыми в конце лета 1919 г. генерал Май-Маевский приказал восстановить надпись про «единую неделимую Россию», что и было оперативно выполнено. Лишь в 1920-е гг. старые «реакционные» надписи окончательно будут демонтированы, и появится новая, дожившая до наших дней — «Богдан Хмельницький. 1888».
Борьба велась не только за памятник на Софийской площади и надписи на постаменте, но и за другие символы, связанные с именем Богдана Хмельницкого.
Шульгин обращался к читателям своей книги «1919 год»: «Презирайте жовто-голубой прапор, ибо он нам так же нужен, как пятое колесо возу: известно, что сие знамя пожаловано императором Франц-Иосифом австрийским галичанам "за верность Габсбургскому дому"… Если галичане сохраняют нежность к Австрийской династии, то пусть себе с жовто-голубым и носятся… но нам-то, южной России, какое дело до Габсбургов? Это так… Но это полправды… А другая половинка — в том, что у Богдана Хмельницкого тоже был свой стяг (кажется — темно-малиновый с золотым крестом)… И в том, что только с той минуты, когда этот стяг поклонился московскому царю, началась история — не Великороссии, а Великой России…»
Шульгин даже высказал идею, что автономная Малороссия должна иметь свой «прапор» наравне с общерусским национальным бело-сине-красным, — и, конечно же, этим «прапором» должен стать «богдановский» темно-малиновый стяг с золотым крестом на полумесяце. Здесь примечательно то, что одна из воинских частей УНР уже использовала именно такой «богдановский» стяг наравне с «жовто-блакитным». Это был упомянутый выше полк имени Богдана Хмельницкого, на малиновом знамени которого с одной стороны был изображен портрет гетмана, а с другой — золотые крест, полумесяц и звезды.
Фигура гетмана, в конце XIX в. скорее объединяющая будущих русских и украинских националистов, в начале XX в. стала объектом яростной борьбы между двумя враждебными политическими лагерями.
Сам же казак Богдан-Зиновий Хмельницкий, живший в XVII в. и действовавший в соответствии с сословной и религиозной логикой, вероятно, немало бы удивился, узнав, что он «русский националист» или «украинский автономист». Да и вряд ли бы вообще понял, о чем идет речь и из-за чего так яростно воюют потомки.