Новость о его смерти дошла и до СССР. Давид Бурлюк не относился к тем людям, чьё творчество напрочь игнорировалось советской властью. Более того, в 1956 и 1965 годах он посещал СССР, вёл переговоры об издании своих произведений (в итоге они так и не были напечатаны до самой перестройки), и, в общем-то, его место в истории литературы советская власть признавала, хоть и отводила ему роль всего лишь коллеги Маяковского по дореволюционному поэтическому цеху.
На новость о смерти Бурлюка отозвалась его поклонница, неофициальная советская поэтесса Елена Шварц:
О русский Полифем!
Гармонии стрекало
Твой выжгло глаз,
Музыка сладкая глаза нам разъедала,
Как мыло, и твой мык не слышан был
для нас.
Согласно завещанию, тело Давида Бурлюка было кремировано, а прах развеян над водами Атлантики.
Откуда взялся и кем был этот человек? Что сподвигло его в 1919 году, в разгар Гражданской войны, в занятом белыми Иркутске давать объявление о своих выставках с такими словами: «Давид Бурлюк, Давид Бурлюк, Давид Бурлюк. Великий футурист, великий футурист, великий футурист»? Почему он был так уверен в себе, когда на тех же афишах писал: «Первый раз в Сибири — футуризм! Идите на выставку, узнаете всё»? Почему именно «всё»? На основании чего он самонадеянно писал о себе: «Один из основоположников футуристической группы в России. Учитель Маяковского. Издатель В. Хлебникова и неистовый проповедник новой революционной литературы в России»?
Давид Давидович Бурлюк родился 9 июля (по старому стилю) 1882 года на хуторе Семиротовка, Лебединского уезда, Харьковской губернии, Киевского генерал-губернаторства в семье агронома-самучки Давида Бурлюка.
«Русским Полифемом», в честь гомеровского циклопа, поэтесса Шварц называла Давида потому, что в детстве, во время игры с братом, он лишился глаза и всю оставшуюся жизнь носил стеклянный протез. Надо отметить, что семья Бурлюков на исходе XIX века подарила целую плеяду деятелей искусства — Давид и его брат Николай стали поэтами, другой брат, Владимир, и сестра Надежда были художниками. Младшая сестра Марианна выступала на представлениях брата в белогвардейских Иркутске и Владивостоке под псевдонимом Пуантиллина Норвежская.
Так или иначе, но все дети хуторского агронома Бурлюка стали видными деятелями русского футуристического искусства.
Бурлюк, сын крестьянина, отучился в Александровской гимназии города Сумы, так как его отец имел достаточно средств, чтобы обеспечить образование своих детей. После гимназии была учёба в Казанском и Одесском художественных училищах. На этом Бурлюк не остановился, а продолжил своё образование в Королевской академии живописи в Мюнхене у профессора Вилли Дитца и в Школе изящных искусств Кормона в Париже, где он учился у австро-венгерского художника словенского происхождения Антона Ашбе.
Вернувшись в Россию, Бурлюк сблизился с левыми художниками и участвовал в ряде выставок, продолжая печатать и публиковаться. Первый футурист не был лишь эпатажным нахалом, беспардонно ворвавшимся в мир русской культуры начала ХХ века, — он был высокообразованным человеком, получившим системное образование в лучших учебных заведениях ведущих держав тех лет — Германии, России и Франции.
Но по-настоящему Бурлюк важен не этим, и даже не тем, что дал жизнь новому художественному течению — футуризму.
Можно предположить, что истинная значимость Давида Бурлюка для русской культуры заключается в том, что он был безусловным и однозначным модернистом и последовательным культурным русским националистом.
В 1913 году в своём диспуте с Бенуа и Репиным, позднее изданном в виде брошюры «Галдящие «бенуа» и Новое Русское Национальное Искусство», Бурлюк говорил: «Мы давно уже стали замечать странность поведения г. Бенуа <…> Сначала он отрицал — с высокомерием внешней западной культуры — Русское Национальное Искусство. Разве в «Истории Русской живописи» — много сказано о лубке, об иконе, о вывеске? Разве там указано, что мы были в XIX веке рабами немцев с Шишкиным во главе?»
Нападки Бурлюка на Бенуа были беспощадны и злы: Бенуа отрицал оригинальность русского искусства, Бенуа отрицал народно-историческое культурное наследие, Бенуа не хотел признавать за Россией статус полноценного центра искусства и культуры. А Бурлюк и его товарищи признавали и принимали всё то, что сложившийся канон академического имперского искусствоведения отрицал.
Больше того, Бурлюк и «бурлюковцы» видели в русской старине и её художественном преображении некий трамплин в будущее. Русский лубок XVII века и новейший аэроплан считались его сторонниками вещами одного порядка, осознание и использование которых даст России великое и блистательное будущее.
Профессор славянских языков и литературы Висконсинского университета Ирина Шевеленко, автор монографии «Модернизм как архаизм. Национализм и поиски модернистской эстетики в России» в указанной работе отмечала, что в начале ХХ века Россия, ступившая на путь создания модернистской, массовой, всеобщей нации, искала свои пути создания соответствующей культурной и эстетической оболочек для данного явления.
Архаика допетровской Руси легла в основу стремительной модернизации и национализации Российской империи ХХ века. Наравне с новинками технического и политико-социального прогресса в России появлялось собственное национальное искусство, осознающее себя именно таковым: Транссибирская железнодорожная магистраль, Государственная Дума и художественная группа «Ослиный хвост» можно назвать явлениями одного порядка. Именно с помощью комплекса взаимосвязанных технических и гуманитарных новинок происходила национализация империи.
В 1907 году, на парламентских слушаниях по поводу уточнения границ между Варшавским и Киевским генерал-губернаторствами, депутат от Всероссийского национального собрания граф Бобринский сказал: «Здесь должна кончиться Россия и начаться Русь!» Эта реплика депутата-националиста вызвала бурные овации в зале.
Этой же репликой можно было охарактеризовать и творчество Бурлюка.
В 1911 году от художественной группы «Бубновый валет» откололась группа «Ослиный хвост», члены которой, вдохновленные Бурлюком, ставили своей целью не опору на европейские достижения фовизма, орфизма и кубизма, а создание русских фовизма, орфизма и кубизма на основе русской народной живописи и искусства. В те же годы великий композитор-модернист Стравинский под впечатлением от русской народной музыки создаст свои легендарные произведения «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная».
То, что академическое искусствоведение долгое время старалось игнорировать, почитая «низким» искусством, в противовес европеизированному «высокому», оказалось творческим мейнстримом. Именно это искусство приучало людей к мысли о том, что былины и лубки стали будущим России, той самой формой её существования, которая может прекрасно сочетаться с передовым содержимым. И именно это сочетание формы и содержания обеспечивало сохранение устойчивых националистических коннотаций творчества.
В манифесте русского футуризма «Пощёчина общественному вкусу» высшей ценностью провозглашалась «красота самоценного (самовитого) слова». Близкий друг Бурлюка Алексей Кручёных, с его подачи и по его подсказке, написал своё легендарное заумное стихотворение:
Дыр булл щыл
Убеш щур
Скум
Вы со бу
Р л зэ
Кручёных заявлял, что в этом стихотворении было «больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина». Яркая, яростная русскость была творческим кредо Бурлюка и всех тех людей, что попадали в орбиту его влияния.
Недаром, оказавшись в 1919 году во Владивостоке, Давид Бурлюк ближе и крепче всех сошёлся с героическим офицером-белогвардейцем Арсением Митропольским, который войдёт в историю русской литературы под именем Арсения Несмелова — ярчайшего поэта белоэмигрантского Харбина, члена Русской фашистской партии и автора её гимна.
Недаром самый лучший и талантливый ученик Бурлюка Владимир Маяковский в июле 1914 года, когда Россия вступала в Первую мировую войну, писал:
Вздувается у площади за ротой рота,
У злящейся на лбу вздуваются вены.
«Постойте, шашки о шёлк кокоток
Вытрем, вытрем в бульварах Вены!»
Надо заметить, что на протяжении всей Великой войны Бурлюк, Маяковский и их товарищи-футуристы занимались выпусками агитационных лубков, потому что (как и предсказывали футуристы до войны) именно эта художественно-повествовательная форма была наиболее подходящей для того, чтобы кратко и ясно объяснить цели России в этой войне.
К сожалению, Великая война закончилась для России не так, как планировалось. Сказалось это и на судьбе Бурлюка. Едва не погибший в застенках ЧК во время репрессий против анархистов лета 1918 года Бурлюк был вынужден бежать всё дальше и дальше на восток. Последним его пристанищем оказался Владивосток, где он жил и творил с 1918 по 1920 год, общаясь с местными поэтами и стремясь превратить Владивосток в культурную столицу объятой огнём гражданской войны России.
Есть некоторая ирония в том, что уроженец Украины свой последний приют на родине нашёл в городе, более 70% населения которого были переселенцами из Малороссии и Новоросии или их потомками.
Из Владивостока Бурлюк эмигрировал в Японию, где занялся изучением японской культуры и живописи. В 1922 году он переберётся оттуда в США, где и будет жить до конца своих дней. В Нью-Йорке Бурлюк разовьёт бурную деятельность, будет примыкать к просоветским группам, напишет поэму в честь 10-летия Октябрьского переворота, но прощения у советской власти он так и снискал. Возможно, что он к этому и не стремился, а просто хотел продолжать эпатировать публику.
В США Бурлюк станет постоянным автором эмигрантской газеты «Русский голос» и будет выпускать собственный журнал «Color and Rhyme» («Цвет и рифма») частично на русском, частично на английском, со своими работами, живописью, рецензиями. Бурлюк не будет вынужден покончить жизнь самоубийством, как его ученик Маяковский. Не умрёт в следственной тюрьме НКВД, как его друг Арсений Несмелов. Он проживёт полную и яркую жизнь.
Футуризм, отцом которого стал Давид Бурлюк, фактически был русской культурной и национальной революцией. К сожалению, эта революция споткнулась о две другие — Февральскую и Октябрьскую. Футуризм распадётся на множество мелких направлений и на долгие годы станет достоянием лишь фанатично увлечённых своим делом филологов.
Был ли у футуризма шанс на иное развитие? Как отмечал британский историк Доминик Ливен, в случае проигрыша большевиков с весьма высокой долей вероятности в России установилась бы правоавторитарная диктатура околофашистского типа. В фашистской Италии поэты-футуристы стали неотъемлемой частью национального культурного пантеона, заняв своё место в академиях наук и искусств. Возможно, что в «белой» России Бурлюк, Маяковский и не бывший футуристом, но близкий им по духу Николай Гумилёв стали бы полноценным и превосходящим аналогом Габриеле Д'Анунцио и Филиппо Маринетти.
Но история сложилась так, как она сложилась. Отец русского национального поворота от архаики прошлого к модерну будущего умер в эмиграции, его наследие осталось невостребованным на долгие годы. Всё это не отменяет факта огромной значимости для отечественной культуры великого русского поэта и художника Давида Давидовича Бурлюка.
После смерти Бурлюк не избежал той же печальной участи, которой подверглись Казимир Малевич и Владимир Татлин. Будучи сыном управляющего графского имения, выпускником русской гимназии, учеником европейских живописцев, Давид Давидович был внесён посмертно в списки украинских авангардистов, в чём есть некая злобная ирония.
Ведь речь идёт о человеке, который был отцом русского футурзима, писал на русском языке и искал вдохновение и материал для своих трудов в русской архаике. В этом его отличие от украинских культуртрегеров — пока те изо всех сил вымарывали русское из малороссийского, пытались доказать, что Киев всегда развивался отдельно от Новгорода и Москвы, подобно создателю украинского исторического мифа Грушевскому, Давид Бурлюк видел и брал своё по всему огромному русскому пространству, от родной Харьковщины до потаённых глубин уральско-сибирского русского фольклора.
Даже путь его жизненных мытарств от Москвы до Владивостока показывает в нём гордого и несломленного творца русского модерна, отчаянного апологета всего нового в великой стране и для великого народа. В конце концов, нельзя не отметить тот факт, что друзья и ученики Бурлюка — Бенедикт Лифшиц, Владимир Маяковский, Алексей Кручёных, Велимир Хлебников — русские поэты и прозаики, никак не украинские.
Любой национализм, чувствующий свою культурную слабость, начинает с наглостью и нахрапом красть чужих творцов культуры ради удовлетворения собственного национального эго вместо созидания чего-то по-настоящему великого и достойного. Русская культура велика именно тем, что всегда созидала на масштабном, мировом уровне, хотя и включала в себя множество разных по происхождению людей.