Программа включает участие в саммите ШОС в Тяньцзине (31 августа — 1 сентября), переговоры в Пекине и приглашение на парад 3 сентября на площади Тяньаньмэнь к 80-летию окончания Второй мировой войны, который будут смотреть, как ожидается, лидеры 26 государств.
"Визит… символизирует единство и общую решимость России и Китая защищать итоги Победы", — отметил представитель МИД КНР Хун Лэй.
Именно эта связка — рабочая площадка ШОС и символическая сцена Пекина — даёт повод посмотреть на дипломатический адрес как на часть содержательной повестки. Отсюда и наш вопрос: как место встречи меняет смысл переговоров?
Чтобы на этот вопрос ответить, давайте совершим небольшой экскурс в историю.
Женева, 2021-й. Безупречно отполированный стол, безупречно холодные лица. Пресс-подходы, где за каждым "мы настроены конструктивно" американской стороны читалось "мы вас в грош не ставим". Два часа ритуального танца вокруг одних и тех же тем. Тупик.
Аляска, 2025-й. Холодное северное солнце, пронизывающий ветер с Берингова пролива. Никаких дворцов. Два лидера, которые могли бы разговаривать по телефону из своих резиденций, вместо этого летят на край света. Чтобы говорить прямо и откровенно, с глазу на глаз.
И вот, после этого разговора, пусть и без подписанных документов, кажется, мир впервые за последние годы увидел, как замаячила пока неясная перспектива мирного разрешения россйско-украинского договора.
Что было главным различием между этими двумя встречами? Повестка? Нет. Персоналии? Может быть, но лишь отчасти. В первую очередь — место встречи.
Место встречи — это не просто точка на карте. Это первый и самый громкий месседж, который стороны шлют друг другу еще до начала переговоров. Прежде чем сесть за стол, нужно понять, кто этот стол поставил и почему именно здесь.
И если дипломатия — театр, то прием гостя на своей земле — это не гастроли, а приглашение на домашний спектакль, где вы — и режиссер, и главный актер, и суфлер. И нет в было в ХХ веке мастера этой игры виртуознее, чем Иосиф Сталин.
Его стратегия была отточена до механистичности. Сначала — Тегеран, 1943-й. Союзники предлагают Каир, Стамбул, даже Лондон. Нет, Сталин настаивает на Тегеране. Формально — нейтральная территория. По сути — тогда уже советская сфера влияния, куда Красная Армия вошла год назад. Это была проба сил: заставить Рузвельта и Черчилля сделать первый шаг на условно советскую территорию. Это был не вопрос удобства, а вопрос субординации.
Но Тегеран оказался лишь подготовкой ко встрече в Ялте в феврале 1945-го. Война ещё гремит, но ее исход ясен. Сталин требовал встречи в Крыму, всего за несколько месяцев до этого отбитом у немцев. Полуостров лежал в руинах, дороги были разбиты, а берега, шептались в кулуарах простые участники переговоров, все еще могли быть усеяны минами.
Больной, умирающий президент США Франклин Делано Рузвельт был вынужден совершить долгое, изнурительное путешествие через океан. Его везли по разбитым дорогам Крыма, показывая не мощь империи, а ее раны.
Смотри, Франклин, какой ценой нам досталась победа. Смотри и понимай, с кем имеешь дело. Мы не просто союзники, мы — сила, которая вынесла на своих плечах главную тяжесть войны, и теперь мы вправе диктовать условия нового мира.
Рузвельта и британского премьера Уинстона Черчилля поселили в царских дворцах — Ливадийском, Воронцовском. Сталин занял Юсуповский.
С одной стороны — каждому по дворцу, равенство союзников и полное взаимоуважение. С другой —контраст между позолотой парадных залов и обугленными скелетами городов за окном. Союзники еще не начали переговоры, а уже проиграли их первый и главный раунд — битву за место встречи. Они признали право хозяина говорить с позиции силы, вернее с позиции хозяина положения.
Именно с Ялты началась новая система мироустройства, которая на ближайшие почти полстолетия закрепит за СССР беспрецедентную сферу влияния.
Но что делать, когда силы сторон примерно равны, и ни одна из них не готова склонить голову на чужой территории? Когда дипломатический протокол с его церемониалом становится не инструментом, а оковами? Ответ прост: нужно уйти. Уйти от помпы, от длинных столов, от свиты, шепчущей на ухо. Уйти в нейтральную полосу, где можно говорить не как президент с генсеком, а как Рон с Мишей.
Так и получилось в Рейкьявике, в октябре1986-го. Стороны намеренно занижали статус встречи, избегали строгого и обязывающего "саммит" — просто "встреча в верхах". Зачем? Чтобы можно было бы рискнуть всем, не боясь громкого провала. Выбор места гениален в своей простоте — Исландия. Не Швейцария с ее налетом буржуазной дипломатии, а суровая, северная, "ничейная" земля, на полпути друг от друга. На этом клочке лавы посреди океана они были равноудалены от своих столиц, политбюро и "ястребов". Они были предоставлены сами себе.
Встречались "Рон и Миша" не в дворце, а в Хёвди — скромном двухэтажном домике, бывшем когда-то резиденцией французского консула. Представьте эту картину: два человека, в чьих руках ядерный арсенал, способный взорвать целую планету, сидят у камина в гостиной, без свиты и протокола. Именно здесь, в этой камерной, почти домашней обстановке, они позволили себе начать говорить начистоту о самом сокровенном — ядерном разоружении.
Рейкьявик провалился? Формально — да, договор не подписали. Рейган и Горбачёв не сошлись в последней пяди, но именно здесь они увидели друг в друге не абстрактного "врага", а оппонента, с которым можно иметь дело. Как метко заметил тогда Горбачев, "Рейкьявик, который многие сочли провалом, на самом деле дал толчок к сокращению". Это был разговор характеров, а не идеологий.
Ту же логику, но с европейским лоском, испробовали годом ранее в Женеве, на вилле Флёр д'О, где впервые состоялась первая встреча президента США и первого президента СССР. Именно здесь, во время приватной прогулки, раздраженный менторским тоном Рейгана Горбачев вдруг отбросил протокол и бросил ему в лицо: "Я не ученик, господин президент, а вы не учитель".
Но что делать, когда даже нейтральная территория слишком "шумна"? Когда за спиной у лидеров стоят такие горны внутренней политики, общественного мнения и своих же "ястребов", что шепотом договориться невозможно? Нужно уйти ещё дальше и запереться окончательно.
Классика жанра — Кэмп-Дэвид, сентябрь 1978-го. Президент США Джимми Картер приглашает заклятых врагов — египетского президента Анвара Садата и израильского премьера Менахема Бегина — в свою загородную резиденцию. Не в Белый дом, не в отель, а в уединенный коттеджный поселок в лесах Мэриленда.
На 13 дней трое самых могущественных людей Ближнего Востока были заключены в одном пространстве без телекамер, прессы и возможности уйти, громко хлопнув дверью.
Картер намеренно смешал Садату и Бегину все карты — заставлял лидеров вместе смотреть фильмы, гулять, есть за одним столом. Они не могли играть роли "лидера арабского мира" и "несгибаемого защитника Сиона". Рано или поздно они должны были начать говорить как люди. Увидеть в оппоненте не монстра, а уставшего мужчину с его страхами и аргументами.
Это был колоссальный риск. Провал в Кэмп-Дэвиде означал бы не просто сорванные переговоры, а крах американского посредничества и личный крах Картера. Но ставка окупилась. Изоляция стала тиглем, в котором переплавилась ненависть. Они вышли оттуда другими — не друзьями, но партнерами, нашедшими в себе силы для исторического рукопожатия. Ценой, увы, стала жизнь Садата, но мир на Ближнем Востоке впервые за долгие годы перестал быть абстракцией.
Такая добровольная изоляция — это понимание, что для прорыва нужно отрезать себе все пути к отступлению, чтобы единственным спасением стал компромисс. Это дипломатия отчаяния и надежды, где место встречи — не площадка, а психологическая лаборатория.
Казалось бы, классика дипломатии незыблема: для трудных переговоров ищи нейтральную почву. Женева, Вена — проверенные временем "вечные города" мировой политики, где за стенами старинных дворцов можно спрятать любые разногласия. Но XXI век, с его мгновенными новостями и тотальной слежкой, вывернул эту аксиому наизнанку. Оказалось, что нейтральная территория — еще не панацея, а порой и прямой путь в тупик.
Ярчайший пример — Женева, июнь 2021-го. Байден и Путин. Тот самый "классический" выбор: Швейцария, вилла "Ла Гранж", озеро, горы. Идеальные декорации для диалога. Но что пошло не так? Как оказалось, сам формат был обречен. Два часа строго по регламенту, каменные лица, заранее заготовленные и зачитанные тезисы. Получился не диалог, а озвучивание позиций. Женева с ее выхолощенным, музейным нейтралитетом стала идеальной сценой для демонстрации взаимного недоверия. Она не помогла диалогу — она законсервировала противостояние. Это был разговор глухих в самом красивом кабинете сурдопереводчика.
Теперь взгляните на Аляску, 2025-й. Казалось бы, провокация! Встреча на территории одной из сторон — США. Но не в Вашингтоне, ощетинившемся скандалами, а на Аляске — месте, отчужденном, суровом, символическом. Бывшая Русская Америка. Земля, которая является молчаливым напоминанием об общей, хоть и сложной, истории. Это не нейтральная территория, это — нейтральный внутриполитический контекст.
И это сработало. Потому что Аляска — это анти-Вашингтон. Здесь нет толп лоббистов и ястребов из сенатских комитетов. Где ветер с Берингова пролива выступают великими уравнителем. Здесь нельзя было приехать на два часа для фотосессии. Сюда летели, чтобы работать. Изоляция и суровая обстановка, как в Кэмп-Дэвиде, но не искусственная, а созданная самой природой. Это не протокол, это — необходимость. И именно эта необходимость заставила стороны говорить по делу, без рисовки и оглядки на прессу. Результат — не подписание документов, а нечто более важное: начало конструктивного диалога, который все эксперты единодушно признали прорывом. Возникшее взаимопонимание.
И, пожалуй, подчеркнутое уважение - все-таки хозяин (президент США) пригласил на свою, пусть и бывшую когда-то русской территорию, президента России, с которым Европа вошла в клинч, вплоть до выдачи ордера на его арест Международным уголовным судом. И в этом смысле приглашение его к себе в дом со стороны Трампа выглядело и как уважение, и как извинение.
И теперь вполне символичный визит Путина в Китай и встреча в Пекине. Путин почти только что побывавший в Анкоридже, то есть на территории США, теперь будет в Пекине, в Китае, Таким образом и вырисовываются три точки нового мироустройства - США, КНР и Россия, как связующее звено, учитывающее интересы каждой из сторон и в тоже время их уравновешивающее.
Параллельно Россия пишет свою карту, нанося на неё новые точки для встреч на высшем уровне — Камчатка, Владивосток. Встречи с лидерами стран Азии здесь — это не просто "переговоры в России". Это мощнейший месседж: мы больше не смотрим только на Запад. Наша дипломатическая орбита смещается туда, где будущее. Выбор Владивостока для встречи — это не про удобство, это про стратегию. География как внешнеполитический манифест.
Так в чем же финал нашей истории? А в том, что старые правила никуда не делись. Они просто эволюционировали.
В XXI веке важна уже не нейтральность территории, а нейтральность формата.
Успех определяет не широта, а правильная, психологически выверенная "сцена". Иногда ею становится уединенный коттедж на чужой земле, который вырывает лидеров из привычного контекста. Иногда — демонстративный разворот к новому стратегическому направлению. А иногда — устаревшая классика.
Место встречи по-прежнему определяет всё. Просто теперь это не только точка на карте, а сложный алгоритм из символов, психологии и политической целесообразности. Главное — понять, куда поставить стол: в музей дипломатии или в самое сердце живой, пусть и суровой, реальности.