- В последнее время молодые ребята частенько спрашивают, как же стать военным корреспондентом. Знаю, что ты в профессию пришел сложным путем. Расскажешь?
- Путь на самом деле сложный и долгий. После армии, то есть лет уже одиннадцать-двенадцать назад, я работал администратором в проекте "Специальный корреспондент" С Аркадием Мамонтовым, а потом и с Поповым. Это на канале "Россия 1". Администраторы – это ребята, которые варят кофе, рассаживают гостей по такси. А это 2014–2015 годы. То есть уже случился "майдан", происходят известные события в ДНР и ЛНР. И все эти материалы так или иначе шли через меня. То есть в проект приходили военные корреспонденты, а я смотрел и слушал. Однажды вот смотрел на Пегова из закулисья и думал, что это моя тема. Я хочу быть именно таким корреспондентом.
С тех пор я успел поработать корреспондентом ВГТРК, спецкором телеканала "Звезда", спецкором батальонов "Осетия" и "Алания". Но последнее – это уже будучи добровольцем. Собственно говоря, когда началась специальная военная операция, я работал продюсером на программе "Главное с Ольгой Беловой". Это канал "Звезда". Когда началась мобилизация, я понимал, что младшему брату придет повестка. Мы оба служили, оба сержанты и оба категории "А".
Не дожидаясь повестки, мы ушли добровольцами в одно из подразделений республики Северная Осетия. Это диверсионно-разведывательный отряд "Алания". Следующие полтора года я был корреспондентом подразделения, брат – оператором. Занимались съемками, гуманитарной работой и непосредственно какими-то задачами определенными. Три контракта по полгода.
После чего были награждены медалями "Во славу Осетии". Это высшая республиканская награда. Она висит рядом с "мужиком". Ею награждают людей, которые своей работой прославляют нашу маленькую республику.
Меня наградили медалью "За отвагу", брата – "За храбрость". После чего я вернулся домой в Москву и сразу же пошел работать корреспондентом и ведущим авторской программы на канале "Соловьев LIVE". Почему именно туда? Я успел поработать на федеральных каналах, а потому знаком с рамками и ограничениями. Я и сам достаточно дисциплинированный, и работа наша требует определенной информационной гигиены, но… какое-то время я работал продюсером Семена Пегова. Мне нравится этот формат гонзо-проекта. Не редакция федерального канала, а что-то в интернете. Вот на СВО мне этот формат больше импонирует.
- Понимаю. То есть полутора лет не хватило и решил вернуться?
- Хотелось поработать, реализовать себя. Не знаю, ощущал ли я себя профессионалом до СВО, но вот точно могу сказать, что становление мое в профессиональном смысле произошло именно здесь. Я это понял, я это ощутил.
- Образование у тебя профильное?
- Нет, у меня обыкновенное. Закончил Российский Государственный гуманитарный университет в Москве. Я менеджер. С иностранными языками, но менеджер. На третьем курсе ушел в академический отпуск и пошел в армию, на срочную службу. Вернувшись из армии, восстановился в университете, перевелся на заочное и начал работать.
- Интересно. Я таким же образом ушел после второго…
- Я кое-как протянул до третьего, но если говорить о журналистском образовании, то я не раз думал о получении второго высшего. Однако же все мои наставники утверждали, что журналистика – это, в первую очередь, не образование, а то, что у тебя в голове. К тому же журналистика – это практика. Если ты работаешь и получаешь опыт, то продолжай его получать. И жизнь в итоге подтвердила их правоту.
- Почему же именно война?
- Для меня, как и для тебя, война началась не в 2022, а в 2014 году. Помню, как начал работать редактором по видео, начал созваниваться с ребятами, которые здесь живут и работают. Мы созванивались, они присылали материалы. Потом первый погиб. Мы не встречались лично, но мне он успел стать товарищем, соратником. И в этот момент началась моя война.
И когда началась специальная военная операция, я ушел в нее, как в омут с головой. Потому, что... впервые я приехал в Донецк году, наверное, в 2018. Только-только отменили комендантский час по субботам и воскресеньям. В общем, я и сам, если подумать, являюсь продуктом этой специальной военной операции.
Знаешь, кстати, интересно. Я хоть и московский осетин, но воспитание у меня кавказское. У нас младших детей любят, но всегда так…отец говорил: мы потеряли ваше поколение. Но это не так. Столько здесь моих ровесников, столько ребят, которых даже я считаю молодежью. А мне, на минуточку, 31 год.
В "Алании" есть девятнадцатилетний парень "Джамбо". Пришел в восемнадцать, а сейчас лучший пилот на FPV. Больше десяти "Баб-ежек" на его счету. Вслед за ним пришла мама и стала поваром в подразделении. Понимаешь, мы не потеряли поколение.
Но в глаза бросается то, чего я раньше не замечал, хотя раз в три месяца, как все, выбирался из Запорожской области в Москву на две недели. А сейчас приезжаю в Москву, прихожу на тренировку, а там все такие румяные, здоровые, полные сил. Приезжаю к парням и на контрасте вижу, что реально устали.
И вот ребята из 1430 полка, которые стоят в Запорожской области. Это самые обычные московские парни. Помню, как они готовились к первым штурмам. Мы же понимаем, что штурм – это 50 на 50, а порой и меньше. А спустя год-два они туда как на работу ходят.
Этот момент стал для меня переключающим. Если раньше я боялся, что нам может не хватить сил, то тут вдруг успокоился. Мы же действительно устали. Если я, будучи корреспондентом, устал, то каково им? И когда люди в Москве говорят, что устали от СВО, мне хочется сказать: бойтесь, что устанут люди, которые участвуют в операции.
- Довелось повидать ребят, которые на гражданке были обыкновенными поварами, дизайнерами, слесарями, юристами, а здесь стали героями…
- Конечно, раскрываются люди. Когда ситуация требует даже не стопроцентного, а двестипроцентного напряжения, люди перешагивают через себя и становятся другими. Особенно если психоэмоциональное состояние позволяет справляться с этим. И ведь никогда не угадаешь. Человек в магазине работает, а внутри него живет великий воин. Он и сам не в курсе. А здесь он раскрывается.
Но вообще, конечно, устали. Я вот себя, к примеру, считаю достаточно боевитым парнем. И единоборствами занимался, и с военкой как-то всегда связан был, и мне это нравилось. Но если бы мне предложили победить ВСУ уже завтра, то я бы с радостью согласился.
- Ты был корреспондентом боевого подразделения. Сейчас ты работаешь в СМИ. Как считаешь, подразделениям нужны свои корреспонденты, или достаточно гражданских журналистов?
- Я бы начинал с задач, которые выполняет подразделение. Будучи корреспондентом диверсионно-разведывательного отряда, к примеру, я меньше всего за полтора года снимал мой отряд. Казалось бы, что должен был снимать каждый чих, но специфика! Во-первых, специфика людей, которые там работают. У них на камеру аллергия. Во-вторых, ты и сам знаешь, сколько информации подготовленный человек может получить, посмотрев короткое видео. Это и состав подразделения, и оценка его боеспособности, и вооружение, и психоэмоциональное состояние, и язык общения.
Мы же тут все больше смерти боимся каким-то образом подставить ребят. А если это твое подразделение, то боишься в десять раз сильнее. Вот мы однажды работали на позиции, а через какое-то время ее размотали. Благо, что все живы-здоровы. Ребята объяснили, что с нее в день по двадцать FPV-дронов запускали, а потому дело точно не в нас. Но вот если бы сказали, что это из-за меня, то… сам понимаешь.
- Конечно. С этим ведь потом как-то жить придется.
- Да. Это наша главная фобия. Вместе с тем у нас каждый боец, будь то мобилизованный, доброволец или контрактник, достоин попасть в объектив камеры. Он достоин того, чтобы вписать свое имя в историю. Сегодня от нас, к сожалению, уходит поколение ветеранов Великой Отечественной, но смена им уже куется.
Я тут с самого начала, а потому знаю, что независимо от личностных качеств, независимо от мотивации, люди здесь бьются за нашу страну, рискуя жизнью. Поэтому я обеими руками за медийное освещение. Причем не столько даже боевых действий, сколько людских историй. Здесь работы – непочатый край. Столько ребят, о которых еще никто не рассказывал. Столько героев. А истории такие… в любом подразделении обязательно найдется парень, который человек двадцать из-под огня вытащил на простреленных ногах. Эти истории не хуже, чем в книгах о Великой Отечественной.
- Крамольную вещь скажу, но бывает, что и покруче.
- Местами даже круче, да. А это наши современники. Я в Угледаре снимал парнишку с позывным "Чукча". Девятнадцать лет пацану, а уже командир штурмового отряда. Они в Угледар первыми заезжали на мотоциклах. Они заехали со своей стороны, зачистили три здания и держали их четверо суток пока наши через них заходили. И они подняли флаг над Угледаром. И вот он мне говорит: "Когда ставил этот флаг, я на седьмом небе от счастья был". И вот как об этих ребятах не рассказывать? Не в ущерб боевой работе, конечно. Как всегда.
- Давай вернемся к теме журналистов подразделений. Есть ведь мнение, что чем дольше ты находишься в подразделении, тем лучше раскрываются бойцы. А так иной раз даже познакомиться толком некогда.
- Знаешь, мой товарищ Влад Кустов с телеканала "Звезда" работает следующим образом: он заезжает к ребятам в блиндаж денька на три-четыре. С одной стороны, КПД ведь низкий. С другой же, он утверждает, что лишь на третий-четвертый день ребята перестают замечать его и камеру. И вот тогда раскрывается самое-самое.
Вместе с тем бывает же, что снял пацана, десять минут с ним пообщался, но вы становитесь ближе друг другу, чем друзья детства. Встречаетесь где-то через полгода и обнимаетесь, как лучшие друзья. А все почему? Потому, что он за эти десять минут раскрылся перед тобой. Может он собирался на штурм и это вот интервью стало для него возможностью вписать себя в мировую историю. И вот человек раскрывается, а связь формируется.
- Ты наверняка заметил, что на СВО у нас особенно ценится видео, на которое так или иначе попадает минимум происходящего, а вот тексты как-то в стороне. Люди разучились читать или писать?
- Мне тоже это не ясно. Вот едем мы с тобой работать в подразделение, а снять и показать в итоге сможем от силы процентов десять-пятнадцать. И это уже многовато. В такие моменты я очень жалею, что не пишущий, и таких корреспондентов у нас не очень много. Раньше ведь развернутые газетные репортажи писали.
Ведь о том, что ты не можешь показать в кадре, можно рассказать. К тому же в тексте куда проще не выдать что-то лишнее. И это серьезное упущение, поскольку у нас есть очень сильные авторы. Я вот читаю, кстати, современную поэзию Русской весны и Русского лета, и там есть очень сильные произведения. То есть и пишущие люди есть, и русский язык – это язык письма. Тогда почему? Загадка.
И вот опять же: если не создавать большое количество материалов, не формировать для граждан определенный эмоциональный фон, то этим займется противник.
В России, кстати, уникальная ситуация. У нас ведь и правда очень независимая журналистика. Ну, то есть, у нас есть профессиональные ограничения, но связаны они с вопросами безопасности. А в остальном у нас ни темников, ни методичек нет.
А еще нас этому никто не учил, благодаря чему каждый выработал свой уникальный стиль. У Пегова свой стиль, у тебя – свой, у меня свой. В итоге мы получаем массу уникальных материалов, перебить которые противник не способен. Возьми десять материалов и все они будут разными.
Мы создаем фон, который не позволяет врагу дотянуться. Человек всегда может открыть материалы одного из пятидесяти военкоров и погрузиться в них. Тут, кстати, может и крыться ответ на вопрос о текстах и видео. Сейчас столько лжи, что люди предпочитают верить только своим глазам. Написать все, что угодно, можно, а видео – это видео. Даже в эпоху фейков оно вызывает куда больше доверия.
- Перед интервью ты говорил, что видел и поваров, и строителей с оружием, а потому в журналистах с оружием нет ничего особенного. А вот противники этого утверждения заявляют, что журналист, который взял оружие, должен перестать называть себя журналистом. Вместе с тем конкретно в этом конфликте ВСУ считают работников СМИ законными целями. Так каково же наше место? Мы наблюдатели, участники или кто-то еще?
- Ну вот кем я себя ощущаю, если добровольцем полтора года отбегал? Я ощущаю себя участником специальной военной операции. Просто в данный момент выполняю задачи не с оружием в руках, а с камерой. Но учитывая специфику происходящего, смешно было бы зарекаться брать оружие в руки. Когда на тебя летит FPV-дрон, ты либо берешь в руки ружье, либо гибнешь. А жить хочется каждому.
Противник не делит нас на журналистов и военных. Он по гражданским стреляет! Что тогда о нас говорить, если для него разницы между военными и гражданскими нет? ВСУ стреляют по всем.
Потому мы и ведем себя, наверное, как участники боевых действий. Просто уничтожать противника – это не наша задача. Наша задача – снимать. И мы ее выполняем. Находясь в подразделении, ты ведь как боец работаешь, но без пушки, верно?
- По сути.
- Как и все остальные, ты пригибаешься, бежишь, наблюдаешь и сообщаешь о чем-то. Ты понимаешь, что тот же снайпер из пятерых может завалить именно тебя. А если ты себя маркируешь знаком "ПРЕССА", то именно тебя он и вальнет.